— Боже мой, — прохрипел Мэтью. И добавил, не зная, что еще сказать: — Боже мой!
— Держись, не отпускай, — сказала Штучка, сама уцепившаяся за полусгнившую балку и прижимавшаяся к нему сбоку. — Слышишь?
По-английски она говорила идеально, без малейшего акцента.
— Слышу, — ответил Мэтью голосом, больше похожим на лягушачье кваканье, чем на человеческую речь.
— Дыши, — сказала она.
— Это лишняя… инструкция, — сумел ответить он, хотя дышать приходилось ртом: разбитые ноздри распухли и практически закрылись. В голове гремело, сердце готово было высадить ребра, живот сводило судорогой. Мэтью закрыл глаза. Болезненная слабость стала его новым врагом. Разожмутся пальцы, соскользнешь — и все, конец.
— Будешь жить, — сказала она.
Он кивнул, хотя подумал, что вряд ли поставил бы на это деньги. Глаза открылись, и он снова оглядел обстановку. Не пещера, а… какое-то здание?
— Где мы?
— Город под водой, — ответила Штучка. Черные волосы обрамляли ее лицо синеватой тьмой. — Я нашла его в первый день, как сюда попала.
Мэтью решил, что его перегруженный событиями мозг дает сбой.
— Город? Под водой?
— Да, много домов. В некоторых еще держится воздух. Я сюда часто плаваю.
— Город?
Мэтью все еще не мог сообразить, что случилось. Наверное, Штучка увидела, как он падает с балкона, и разбитым стеклом разрезала его путы.
— Они знают? — Он решил пояснить: — Братья. Они знают?
— Про это место? Нет. Этот город отвалился от острова при землетрясении, много лет назад.
— Землетрясении, — повторил он, снова переходя на попугайскую речь. Это согласуется с дрожью, которая до сих пор ощущается на Маятнике. Голова была будто набита жеваной бумагой. — А кто тебе про него сказал?
— Одна из служанок. Она была ребенком, когда землетрясение случилось.
Мэтью кивнул. Он все еще пребывал в оцепенении, вял и оглушен. Внезапно пришла мысль, как будто раньше он не замечал, что вот это прекрасное создание рядом с ним — совершенно без одежды.
— Кто ты? — требовательно спросила девушка. — Ты не такой, как все они. Ты не из них. Кто ты такой?
— Не могу объяснить, — уклончиво сказал он. — Но когда-то я знал одного храброго ирокеза по имени Он-Тоже-Бежит-Быстро. Он…
— …был на том корабле вместе со мной, — перебила Штучка. — И с Проворным Скалолазом. Откуда ты его знаешь? И что с ним сталось?
— Он вернулся на вашу родину. В свое племя. И он… помог мне в одной важной миссии.
— Он погиб, — сказала она. — Слышу это в твоем голосе.
— Да, он погиб. А тебя звали…
— Я знаю, как меня звали. Это было очень давно.
— Теперь ты досталась этим двоим. И они…
— Не нужно о них сейчас. Но скажу, что не вся я им досталась. У меня всегда есть, куда уйти. Как, например, вот сюда. В этом молчании — я могу думать. Могу быть. — Она перехватила пальцы на балке, потому что они медленно погружались в черную гниль. И договорила голосом тихим и далеким: — Я люблю океан. Этот синий мир. Он со мной говорит. Он меня скрывает. Защищает от всего.
Единственная в мире, наверное, девушка, подумал Мэтью, которая чувствует себя в безопасности на глубине сорока с чем-то футов под водой, высунув голову в тесное пространство в руинах провалившегося города. Но смысл ее слов он понял.
— Я никогда не смогу вернуться. Ни на свою землю, ни к своему народу.
— Почему? Если ты вырвешься отсюда — и от них — то почему нет?
— От них не вырваться. — Сказано было с изрядной долей холодной ярости. — Попробуешь — и они тебя убьют.
Мэтью слабо улыбнулся:
— Но это же не все, на что они способны?
— Они способны на гораздо большее. Я видела, как они делали… страшные вещи. И со мной тоже. Я с ними дралась, но за это мне доставалось. Теперь не дерусь, но мне тоже достается. Им это нравится. Для них это огромное удовольствие.
— Я тебя от них увезу.
— Нет, — ответила она с твердостью камня, который не сдвинуть, — не уведешь. Потому что если бы даже ты мог — а это не так, — мне некуда идти. Кроме чужой кровати в чужой комнате чужого дома, принадлежащего чужому мужчине. Я… как это у вас говорят… предмет спроса. Уже не такой дорогой, как раньше, потому что таких, как я, много перевезли через океан. Но все равно я еще редкость.
В синем полумраке ее лица было не разглядеть, но Мэтью показалось, что это лицо человека, потерявшего способность улыбаться, человека, для которого счастье — тишина и покой в любой возможный момент. Не хотелось даже думать о том, что грубые руки и жадные зубы с ней делают. И не хотелось думать, что повидали ее глаза.
— Я могу тебе помочь, — предложил он.
— Я никогда не смогу вернуться, — повторила она. — Такая, как сейчас — нет.
Это было сказано в индейской манере: констатация факта, точное описание реальности без капли притворства или жалости к себе.
— Ну что ж, — согласился Мэтью.
Но он хорошо себя знал. И знал, что к добру или к худу, но никогда не сдается.
— Пора двигаться вверх, — сказала Штучка. — Сделай несколько глубоких вдохов и будь готов. Для меня это легко, для тебя может оказаться трудно. Я буду держать тебя за руку всю дорогу.
— Спасибо.
Мэтью подумал, что фраза звучит как приглашение на прогулку вдоль Больших доков, но на той прогулке обычно никто не погибает, а здесь эта возможность была совершенно реальна.
— Готов? — спросила она через минуту.
Вот вопрос, который пугает до дрожи, подумал Мэтью. А каков ответ?
— Насколько могу быть, — ответил он, хотя колотящееся сердце громко протестовало.
Штучка протянула руку, он взял ее своей левой рукой.
— Держись рядом, — велела девушка. — Проплывем сейчас через дверь, потом через разбитое окно — и мы снаружи. Осторожнее, там снизу в окне стекла торчат.
— Учту.
Если уж его не зацепило на пути сюда, то и обратно не зацепит. А к девушке он приникнет как можно ближе — насколько позволят приличия.
— Вдох и выдох, — сказала она. Мэтью показалось, что он видит блеск уставленных на него глаз. — Теперь вдох — и задержи его. Как только сделаешь — поплыли.
Мэтью кивнул. Черт возьми, в глубокий же ад он забрался. Чуть не до потери сознания пугало воспоминание о том, как сводило легкие: еще чуть-чуть — и утонул бы. И совсем он не был уверен, что у него хватит силы мышц и силы воли выполнить этот заплыв. В голове стучало, нос ощущался на лице нашлепкой горячей смолы. Сломана, что ли, эта проклятая кость? Ладно, сейчас не время думать о такой ерунде.
Мэтью сделал вдох, затем выдохнул. Было страшно, но Штучка сжала ему руку, и он сделал еще один вдох — глубокий, как можно глубже, задержал его, — и Штучка тут же ушла под воду, увлекая его за собой. Он отпустил руку, державшуюся за балку, и поплыл вместе с индеанкой под музыку пульсирующего в жилах ужаса.
Как они проплывали через дверь, он не заметил, ощутив лишь толчок боли в плечо, которым он зацепил за косяк. Черт побери! — подумал он, продолжая удерживать в легких воздух. А Штучка тянула юношу с потрясающей силой. Это была ее стихия, ее голубой мир. Разбитое окно они уже проплыли? Мэтью точно не знал, потому что видел лишь пятна и полосы. Может, что-то и зацепило его за чулки, хотя в этом он тоже не был уверен. Свет, струящийся сверху, начал становиться ярче — они поднимались из глубины. Мелькнул размытый образ чего-то — возможно, белая статуя морского конька, крепко устроившаяся на покосившейся крыше. Вокруг стояли каменные дома, образующие улицы и переулки. В этой голубой дымке Мэтью показалось, что среди них есть совершенно целые, а есть полностью развалившиеся то ли трудами подводных течений, то ли землетрясением. И больше он уже ничего не мог воспринимать, потому что от боли в легких мутилась голова, а до поверхности еще оставалось около тридцати футов.
Девушка потянула его вверх, крепко держа за руку Вероятно, подъем был быстр. Для Мэтью, который старался сдержать и спазм легких, и наваливающийся на него ужас, это было путешествие из ночи в день. Никогда еще не казалось ему расстояние, которое он легко преодолел бы пешком, таким далеким и страшным.
За десять футов до поверхности он потерял почти весь воздух во взрыве пузырей, что пронеслись мимо него серебристой издевкой. Легкие отчаянно требовали вдоха, но Мэтью, призвав на помощь силу воли и страх смерти, не допустил внутрь себя Атлантику. Пару раз ударив ногами, подлетел к поверхности, прорезал ее лицом — и пенистый шлепок волны чуть не утопил юношу в момент этой победы, но Мэтью распахнул рот и судорожно делал вдох за вдохом, а Штучка обнимала его и держала, не давая уйти вниз.
Он отбросил волосы со лба и стал взбивать воду, бурно дыша всей грудью. Глянул на замок профессора на обрыве — увидел балкон библиотеки на третьем этаже, карниз, где недавно стояла одна из каменных статуй. Братьев Таккеров и след простыл. Если кто кроме Штучки и был свидетелем этого злорадства, то смолчал, потому что нигде не было заметно никакого движения. Обычный солнечный день в раю профессора Фелла.
