– Может у тебя насморк, потому и нюх притупился? – усмехнулся Левин.
– Вроде я нигде не простыл. Да и перед тем, как беседовать с Лукашиным, я высморкался.
– Тогда разовьем другую тему. Краску у Чекирды увели всю, а электронику для контроля разлива пива по банкам – два ящика из четырех. С чего бы такая доброта, а, Иван?
– Не успели? Что-то помешало?
– Ну уж!.. А ведь без содержимого двух уворованных ящиков оставшееся в двух других монтировать нельзя. Это электроника. Так что считай, что уперли все.
– По логике так.
– "Золотой ячмень" арендует весь складской модуль?
– Нет, только левую его часть. Там есть такая выгородка для их грузов.
– И много у них там груза?
– Почти пусто. Груз по мере поступления с железной дороги за пять-шесть дней вывозится на стройплощадку.
– А что же в остальной части модуля?
– Склад импортной парфюмерии.
– Значит случайный вор прогадал: вместо двух-трех коробок с импортной парфюмерией прихватил в сущности бесполезное, некомплектное, электронное оборудование? А может, он специально шел за этим?
– На кой черт?! Ну, краску понятно, надеялся сбыть ее каким-нибудь дуракам под видом бытовой. А вот куски электроники зачем? Что от них проку? Это же не видеомагнитофон!
– Вот и я об этом подумал.
– Не пойму, куда вы клоните.
– Это не я клоню, Иван, это меня клонит одна мыслишка.
– Какая?
– Дай додумать до конца, дорогой мой опер, тогда и расколюсь, а сейчас я занят.
– Чем?
– Да вот сижу и разговариваю с тобой…
Зазвонил телефон:
Левин снял трубку:
– Слушаю… Да… Он у меня… Что стряслось?.. Боже! Этого еще не хватало! Понятно… Хорошо…
– Звонили из аптекоуправления. У них со склада похитили какие-то лекарства.
– Ночью или днем? – взволновался Михальченко.
– Еще неизвестно. Выясняют подробности, позвонят.
– Не дай бог ночью!
– А что это меняет? – Левин пожал плечами.
– Ночью там наши охраняют, а днем только один наш – на проходной, вместе с их человеком, да и то, лишь по будням до шести вечера. Бумаги и все, что вывозят, проверяет их вахтер. Но все равно неприятно.
– Подождем подробностей.
8
Сева Алтунин ездил на "девятке" тренера сборной Виктора Петровича Гущина по доверенности. Он работал помощником врача у Туровского и был еще как бы разгонным шофером. В общем – на подвахте. Веселый, общительный, исполнительный, он пришелся по нраву и Туровскому, и Гущину…
– Едем к Погосову в институт, Сева, – сказал Туровский, усаживаясь в машину…
Они припарковались на маленьком пятачке возле НИИ фармакологии.
– Может, я к своей зазнобе съезжу, пока вы тут? – спросил Сева.
– Конечно… Обязательно! С этим тянуть нельзя.
Постучавшись в дверь на втором этаже и услышав громкое "Прошу!", Туровский вошел. Погосов сидел за письменным столом, заваленным бумагами и книгами, что-то писал. Белый халат оттенял его большое смуглое лицо с темными умными глазами. Крупный череп Погосова был почти лыс, легкий венчик седых волос на висках и затылке, черная, в мелких кудряшках борода, закрывавшая поллица, делали его похожим на библейский персонаж.
– О, какой гость! – Погосов поднялся. – Давно не виделись! Жаль, угостить нечем, даже спирта нет – дефицит.
– Зато я могу угостить хорошим коньячком, Баграт Гургенович, – сказал Туровский, усаживаясь на стул. – Бутылочка "Ахтамара" сохранилась. Поедем? Я на колесах.
– Не выйдет, Олег Константинович. У меня через час семинар.
– Это вам на сезон, – Туровский протянул ему пропуск на бассейн. Форму надо блюсти, полнеете.
– Некогда следить за формой. Содержание бы сохранить. Но за пропуск спасибо. Может выберусь… Какие заботы привели?
– Все те же.
– Сейчас не могу, срочная хоздоговорная тема, сулит большие деньги институту.
– Когда же, Баграт Гургенович?
– А вам срочно?
– Да.
– У вас всегда срочно. Так нельзя, нервные клетки сгорают, доктор. Надо жить спокойней.
– Не получается… Так когда же? – спросил Туровский.
– Посмотрим по обстоятельствам. Постараюсь…
Они заканчивали разговор, когда вошла Ирина Костюкович.
– Знакомьтесь, Олег Константинович, – сказал Погосов. – Это Ирина Григорьевна Костюкович, еще один наш завлаб и мой антагонист. Ира, а это доктор Туровский.
– Погос, я же тебя учила, сперва представляют женщине мужчину, а ты всегда делаешь наоборот.
– Вы не родственница Марка Костюковича? – спросил Туровский.
– Родная сестра.
– Очень приятно. Мы с Марком учились вместе в институте, кончали в один год, правда, в разных группах. – Туровский внимательно посмотрел на нее и быстро отметил в уме: "Она говорит Погосову "ты", хотя на вид ей лет тридцать пять, а Погосову пятьдесят четыре".
– Я не вовремя? Ты занят, Погос? – спросила Ирина.
– Мы уже вроде закончили, – Погосов взглянул на Туровского.
– Да-да, – закивал тот и, попрощавшись, пошел к двери…
– Лечишься у него, что ли? От чего, Погос? От лени или болтовни? засмеялась Костюкович.
– Он спортивный врач, принес мне пропуск в бассейн. Говорит, форму соблюдать надо. Может, тогда полюбишь?
– В наших отношениях, Погос, помеха не только это, – она ткнула пальцем в его большой живот.
– Но я неисправим, Ира: несерьезный, болтун, не умею хранить тайны, меня от них распирает. Принимай, какой есть. Я ведь все-таки талантлив.
– Я еще не так стара, Погос. У меня еще есть право выбора… Ладно, хватит трепотни, одолжи с полфлакона эфира. Моя Настя заперла шкаф и куда-то ушла с ключами.
– Налей, сколько надо, вон из того коричневого бутыля.
Она открыла бутыль, запахло эфиром.
На таможню они приехали в конце перерыва. Ягныша на месте не было, пошел обедать в рабочую столовую аэропорта. Туровский прохаживался у входа в таможню, подстерегал Ягныша, не желая торчать в коридоре на глазах у сотрудников. Сева, купив в киоске пачку газет, читал в машине.
Ягныш появился минут через пятнадцать. Был он в форменной одежде, отчего выглядел неподкупным и недоступным. Туровский в детстве испытывал робость перед людьми в любой форме – милицейской, железнодорожной, даже перед теми, кто был облачен в мундир лесничих. Сейчас, глядя на Ягныша, он внутренне посмеялся над детскими своими страхами.
– Давай на скамеечке в скверике посидим, – сказал Ягныш.
– Ну что, Федор Романович? – спросил Туровский, когда уселись.
– В перечне их нет, это ты знаешь. Значит надо ждать экспертизу.
– А если экспертиза наложит запрет?
– Тогда будем думать… Ты меня здесь застал случайно. Я уже две недели как откомандирован до конца месяца в другое место, пока коллега из отпуска вернется… Слушай, Олег, как насчет того, что я просил? До осени дачу надо закончить, остались отделочные работы.
– Можешь приехать взять… Но и ты пойми, у нас горит.
– Да, понимаю я. Никогда ж не подводил, но в этот раз количество больно уж заметное…
9
Покойный Зимин жил с матерью в двухкомнатной квартире. Поднимаясь по лестнице, Туровский, Гущин и Алтунин, каждый думал свою думу, хотя все сходились к одному: как предстать им, здоровым, сильным, живым, перед убитой горем женщиной, потерявшей единственного сына, как пойдет разговор с нею.
Кнопку звонка нажал Туровский. Дверь открыли не сразу, сперва тихий голос:
– Кто?
– Это мы, Мария Даниловна, доктор Туровский и Виктор Петрович.
Дверь открылась. В проеме стояла мать Зимина, им показалось, что она стала тоньше, сморщенное личико, собранные со лба седые редкие волосы были завязаны сзади в небольшой узел. И странными казались для этого изможденного лица висевшие на мочках золотые сережки с небольшими рубинчиками. Туровский вспомнил: Юра Зимин покупал их для матери в Лейпциге, когда были на тренировочных сборах в позапрошлом году зимой…
– Проходите, – сказала она, отступая от двери.
Вошли. И сейчас вдруг по-особому бросились в глаза в этом как бы опустевшем жилье знакомые, не раз виденные фотографии, висевшие на стене, и личные кубки Зимина, стоявшие на серванте. Вот снимок, где Зимин во весь рост, в плавках стоит на краю бассейна, воздев руки, смеется, в левой зажата шапочка, только сдернутая с головы, а вот он на групповом снимке со всей командой, в центре – Гущин, Туровский, Сева Алтунин…
Они сели по сторонам стола, покрытого голубой в белую клеточку моющейся скатертью. Это тоже привезено из какой-то заграницы. "Откуда же?" – зачем-то вспоминал Алтунин, но вспомнить не мог.
– Коль уж зашли, соберу чего-нибудь, – негромко сказала Зимина.
