Раздумья эти прервал быстро вошедший Чекирда.
– О! Ефим Захарович! Давно ждете? Что ж не позвонили загодя?
– Ничего страшного, – успокоил его Левин.
Прошли в кабинет.
– Порадуете чем-нибудь? – когда уселись, спросил Чекирда.
– Пока нет, – ответил Левин. – Как у вас движется?
– Начали отдельные монтажные работы.
– Артур Сергеевич, вот что хотел спросить: вам никто не угрожал, не шантажировал, может есть враги или конкуренты?
– Ничего такого не было. Враги? Вроде ни с кем не враждую. Может, завистники и есть. Но так, чтобы… Нет, явного ничего определить не могу.
– Вы кто по профессии?
– Я? – удивился вопросу Чекирда. – Кончил институт инженеров железнодорожного транспорта. Факультет "Мосты и тоннели".
– Много мостов и тоннелей построили?
– Иронизируете? Вы в Доглядном бывали?
– Бывал.
– Железнодорожный мост через впадину и реку видели? Я один из его проектантов… Почему вы заговорили о возможных моих врагах, шантажистах, завистниках? Есть что-нибудь конкретное у вас?
– Ничего. В вашей профессии, очевидно, многовариантность опасна, а в моей без нее не обойдешься… Теперь у меня такой вопрос: в ближайшее время вы должны получать из Чехословакии какой-нибудь груз?
– Да. Порошок, из которого делается легкая прозрачная пластмасса, из нее штампуется ящичек-соты, в каждом – десять таких гнезд, в них ставится десять банок с пивом. В этой упаковке оно и поступает в продажу.
– В какой таре придет этот порошок?
– В трех полиэтиленовых мешках. По тридцать килограммов каждый. Это для пробной партии.
– Когда вы ждете его?
– В конце месяца. Наши партнеры позвонят о точной дате отгрузки.
– Проследите, пожалуйста, день и час, когда мешки поступят с железной дороги на склад. И тут же уведомите нас. Сообщите также завскладом, что забирать будете на следующий день утром. И сделайте так, чтобы на складе об этом знало как можно больше людей.
– Вы полагаете, что хищение электроники и краски – не случайность?
– Я уже вам говорил, что в моей профессии многовариантность необходимое неудобство.
– Значит, отрабатываете один из вариантов?
– Допустим.
– На чем он основан?
– Ни на чем, Артур Сергеевич. Мне пора, – Левин поднялся. – "Ну, зануда, – подумал он, – все ему надо знать. И как я целюсь, и как промахиваюсь, и почему…" Вернувшись в бюро, Левин пересказал Михальченко разговор с Чекирдой, изложил свой замысел.
– Начнем хоть с этого, – согласился Михальченко. – Время идет, а ни я, ни вы ничего путного еще не вымучили.
– Вот именно, что не вымучили. И зацепиться не за что. Все по той же причине: кому выгодно, ради чего совершались кражи – мы не знаем. Пойдем наощупь. Может, вхолостую, а может, по дороге что-то полезное подвернется. Мы сейчас с тобой, как бычки, привязаны короткой веревкой к вбитому колу: ходим вокруг него, а кол этот – мысль, что хищения случайны. А то, что у одного и того же владельца, да еще подряд – расценивали, как совпадение. Крутиться вокруг этого кола можно до бесконечности, пока не свалимся. Вот и решил я попробовать порвать эту веревку, выйти из круга и на радостях, что освободился, побежать по первой попавшейся на глаза тропинке.
– Что ж, побегу за вами.
– Только ботагом не очень шуми, – сказал Левин…
– Слушай, забыла тебе привет передать, – сказала Ирина. – От Туровского. Знаешь такого?
– Знаю, учились вместе. Где это тебя с ним свело? – спросил Костюкович.
– Приходил на днях к Погосову. Принес пропуск в бассейн.
– Я его плохо знаю. Да и не виделись много лет.
– Ты сегодня на ночь идешь?
– Да.
– Я приготовлю тебе бутерброды…
Дежурств у Костюковича стало больше: кто-то ушел в отпуск, кто-то уехал на курсы, кого-то забрали в военкоматовскую комиссию. Остальным врачам отделения приходилось дежурить за убывших…
Ночь была теплая. Костюкович стоял у открытого окна ординаторской и курил, а с противоположной стороны, у подъезда приемного покоя время от времени слышался шум работающих моторов – подъезжали и, разгрузившись, уезжали машины "скорой помощи". Окно выходило во внутренний двор. Он был темен. Лишь в конце, где находилась подстанция "скорой", ее гаражи и заправочные бензоколонки, ярко горели прожектора, захватывая в полосу света отдельно стоявшее здание патологического отделения.
На дежурство сегодня он приехал на своем "жигуленке", завтра утром сразу собирался на станцию техобслуживания – застучал задний правый амортизатор. Вспомнив об автомобиле, забеспокоился: машину поставил во внутреннем дворе в проеме меж двух корпусов, противоугонную скобу надел, а вот хорошо ли запер ее, сейчас засомневался: надо бы проверить.
Он взял ключи, спустился вниз в цокольное помещение и пошел по гулкому тоннелю, ведшему во двор. И тут на фоне привычных больничных запахов вдруг ощутил инородный стойкий, резкий, но приятный запах лосьона. "Кто-то прошел здесь недавно", – подумал Костюкович. Противоугонная скоба оказалась запертой. Он глянул вдаль двора. Там по асфальтовой дорожке в сторону патологоанатомического отделения и подстанции "скорой" двигались две фигуры в белых халатах – мужская и женская. "Врачи со "скорой", решил Костюкович, – полагая, что это именно они только что перед ним прошли по тоннелю во двор, оставив в тоннеле облачко запаха лосьона…
Костюкович вернулся в ординаторскую, включил приемник, чтоб послушать новости по "Свободе", но едва поймал волну, подстроился, как вызвали во 2-ю терапию на консультацию…
Он спал, когда в дверь позвонили. Голова после рабочей ночи была тяжелая, саднило затылок. С неохотой поднявшись, пошел открывать.
– Кто? – спросил хрипло и, сглотнув слюну, почувствовал боль в горле, на задней стенке.
– Из домоуправления, печник, – отозвался голос.
– Что вам? Я не одет, – сказал Костюкович.
– Проверить тягу.
– У нас в порядке, – пытался отделаться Костюкович.
– Тогда распишитесь.
Пришлось все-таки открыть. Маленький мужичок с морщинистым лицом протянул Костюковичу список. Ткнул пальцем в графу, где надо было расписаться, протянул шариковую ручку.
Когда он ушел, Костюкович, как обычно после дневного сна, собрался было в ванную почистить зубы и умыться, но передумал, очень хотелось опять лечь, что он сделал. И понял: заболевает. Простужался он часто – донимал трахеит, который подхватывал в больнице, где постоянная жара и сквозняки. Сестра над ним подтрунивала, когда он всякий раз пытался вспомнить, где мог простудиться, как будто это имело значение. Но это было уже привычкой, и сейчас, выясняя, вспомнил, что ночью, когда вызвали в приемный покой, потный понесся вниз, там из тоннельного перехода тянуло плотным сквозняком…
Утром следующего дня поднялась температура – 37 и 7, он позвонил в больницу доверенному врачу, чтоб открыли бюллетень, затем – завотделением, предупредить, что заболел и на работу не выйдет.
– Выздоравливай побыстрей, тут по тебе главный соскучился вдруг, дважды присылал секретаршу по твою душу, – сказал, посмеиваясь завотделением.
– А в чем дело?
– Ты что, не знаешь его?..
– Да пошел он!.. Постарайся узнать, в чем дело.
– Попытаюсь… Будь здоров…
Проболел Костюкович неделю, простуда, как говорится, пошла вниз, заложило грудь, он кашлял, голос сел. К концу недели полегчало, но еще два дня, выходные – субботу и воскресенье он пробыл дома. Итого – девять дней.
В воскресенье вечером позвонил завотделением:
– Ты как, Марк?
– Уже в порядке. Завтра выхожу на работу.
– У секретарши я выудил: на тебя поступила жалоба.
– От кого?
– Этого она якобы не знает. Сказала только, что телега лежит у главного уже недели две, но он был в командировке в Богуславском районе по заданию облздрава.
– Уже вернулся?
– Вернулся. Но ты будешь смеяться: его свалил радикулит.
– А когда же он меня искал?
– За день до отъезда в командировку… Так что завтра можешь не спешить к нему, он тебя сам достанет… Ну, пока…
"Кто бы это мог настрочить?" – весь вечер пытался вычислить Костюкович, но так ни к чему не пришел…
В понедельник после пятиминутки и обхода он поднялся в приемную главного врача. Секретарша сидела за своим столиком перед пишущей машинкой.
– У себя? – спросил у нее Костюкович, кивнув на дверь, обтянутую дерматином.
– Болен. Будет в среду.
– Катенька, у меня к вам просьба: я уже знаю, что меня разыскивали по поводу жалобы. Я не спрашиваю вас, кто автор, но хотя бы дату, когда она поступила…
– Хорошо, – она взяла толстую тетрадь, полистала и назвала дату.
Поблагодарив, Костюкович ушел. Спускаясь по ступеням, он высчитал: "Поступила за неделю до моего последнего ночного дежурства, а на следующий день я заболел".
