— Нет, ты мне скажи, — говорил Уткин, — почему тебе Пьер Безухов не нравится?..
Мы молча идем по сумрачной улице. Сквозь листву виднеется бревенчатая крепостная стена. Оля держит меня за руку. Она идет быстро, почти бежит. Я тоже прибавляю шаг. А вокруг нас ворочается, колышется теплая ночь. Огромные деревья облиты лунным светом. Кажется, подуй ветер — и над селом поплывет серебристый звон. Это листья будут звенеть. Большие молчаливые автобусы стоят в переулках, как корабли в гавани. В кабине одного из них сидят парень и девушка. Доносится негромкая музыка.
Могучие деревья расступились, и мы увидели белый шпиль часовни. Луна заглянула в черный проем звонницы и высеребрила медный край колокола.
— Пойдем вниз, к речке, — сказала Оля. — Там пещеры… Один монах прожил в пещере тридцать лет и стал святым.
— Я думал — пещерным медведем.
Мы стали спускаться по узкой тропинке. Влажные кусты стегали по ногам. Оля уверенно вела меня в темень. Где-то далеко внизу шумел ручей.
Оля поскользнулась, я взял ее за руку. Она крепко сжала мои пальцы.
— В монастыре я видела молодого монаха, — сказала она. — Высокий, со светлой бородой и в рясе. Он поставил на землю ведра и стал смотреть на меня… У него были странные глаза… Я даже испугалась!
— Сам себя наказал, а теперь с ума сходит…
— Мне очень нравится этот чудный монастырь… От всего веет далекой стариной… Но стать монашкой? В наше время?
— Ты не станешь монашкой… — сказал я.
Оля остановилась и посмотрела на меня. В просвете деревьев показалась луна. В Олиных глазах — лунный блеск.
— Андрей, они славные ребята… Я давно мечтала побывать в Печорах, а тут такой случай…
— Твой Всеволод — пижон, а оба Володи — дураки…
— Мне нравишься ты, Андрей!
— Может быть, насчет Володей я переборщил… — смягчился я. — А Сева — точно пижон.
— Я рада, что ты здесь.
Я обнял ее и поцеловал. Над головой недовольно каркнула ворона. Оля отстранилась, лунный блеск погас в ее глазах.
Я нагнулся и, нащупав камень, запустил в проклятую ворону.
— Я тебе покажу пещеры, — сказала Оля и потянула меня за руку вниз.
Мы стояли на берегу и смотрели на пещеры, вернее на гору — впотьмах пещер не было видно. По звездному небу плыла луна, ветер шевелил кусты на горе, за спиной плескалась речка. И вдруг в этой полуночной тишине раздался гулкий удар колокола. Непривычный торжественный звук раскатился над лесом, отозвался эхом и затерялся где-то в сводах монашеских пещер.
Оля взглянула в ту сторону, где ударили в колокол, и сказала:
— Ну пожалуйста, еще раз?
Но колокол молчал.
— Что это, Андрей? — прошептала она, схватив меня за руку.
На горе вспыхнул огонь, осветив кусты и камни, и погас.
— Это твой монах потихоньку закурил в пещере, — сказал я.
— Бедный монах, — вздохнула она. — Если бы ты видел его глаза…
Мы побрели по дороге к шумевшему впереди лесу.
Призрачный лунный свет высеребрил стволы. Мы бродили по лунным дорожкам, петляющим в лунных дебрях, любовались лунным летним озером, над которым неподвижными пластами стоял туман.
Ее волосы пахли ландышем и сосновой хвоей. И этот запах вдруг напомнил то время, когда я был мальчишкой и мечтал о женщине, которую буду любить. Эта женщина была придумана из книг. Она была изящна, нежна и бесплотна. Я не мог себе представить, что женщина моей мечты делает все то, что делают смертные. В своих детских грезах я видел ее в неприступных замках, на океанских кораблях, знатной пленницей в пещере у разбойников, но я никогда не видел ее за обеденным столом что-либо жующей. Женщина моей мечты витала в облаках и питалась воздухом. Я не мог допустить мысли, что на ее божественной руке остались желтоватые пятнышки после прививки оспы.
У меня на языке вертелись нежные, ласковые слова, которые я еще никогда не произносил вслух. Я хотел, чтобы Оля их услышала. Но не смог перебороть себя. Мне казалось, что эти слова, как только будут произнесены, потеряют всю свою прелесть. И поэтому я молча все крепче прижимал ее к себе, целовал и вздыхал от огорчения, что так, наверное, никогда и не произнесу эти хорошие слова… Я и раньше знал, что люблю Олю, но когда Бобка сказал, что она рано утром уехала, у меня было такое чувство, какое возникает у человека, лишенного всего: неба, земли и даже воздуха. Куда бы она ни уехала, я все равно пустился бы вслед за ней. Когда-то мне казалось, что я люблю Марину, но вот такого ощущения, как сейчас, я не испытывал. Я бы мог ей отдать руку, глаз, сердце! Если бы не три, а тридцать три инженера захотели ее отнять, я бы им не уступил…
Мы свернули с лунной тропинки и пошли в лес. Ночь была такой теплой, что роса, если она и высыпала, то сразу же испарилась. Наверное, поэтому кусты и стволы деревьев были окутаны легким, как паутина, туманом.
— Оля… — начал я и замолчал.
Она сжала мою руку и еще быстрее пошла вперед. Трава и папоротник хлестали ее по длинным ногам.
— Куда мы идем? — сказала она. — И когда этот лес кончится?
Она на что-то наступила и ойкнула. Я поднял ее на руки и понес. Она обхватила меня за шею. Это была приятная упругая тяжесть. Запах ландыша и хвои кружил мне голову. Она молчала и смотрела вверх. Большие глаза ее мерцали.
— Ты чувствуешь этот запах? — спросила она. — Первобытный запах папоротника… А ты дикарь, похитивший женщину у соседнего племени… Ты меня съешь у костра или в жены возьмешь, мой дикарь?
Я остановился и осторожно опустил ее в густой папоротник, который замахал своими широкими кружевными листьями.
Луна куда-то подевалась, звезды кружились… Голубоватое сияние пронизывало лес. Где-то совсем близко картаво кричала ночная птица. Голос у нее противный и насмешливый. Моя голова на Олиных коленях, я смотрю в ее глаза, но они сейчас отчужденные и далекие, как эти звезды, что затерялись в мерцающей листве. Еще счастье гулко бьется у меня в груди, но вот пришла какая-то непонятная тревога и грусть. Оля могла бы сказать, что я принадлежу ей, а сказать, что она моя, я не смог бы… Я затылком ощущал, как в ее бедре пульсирует жилка, и вместе с тем чувствовал, что моя Оля где-то далеко…
— А как же они? — спрашивает Оля.
— Кто они? — не понимаю я.
— Они, наверное, нас ищут?
— Ну их к черту!
— К черту… — повторяет она. — Ты меня скоро научишь ругаться. — И, совсем низко нагнувшись, говорит: — Когда я была маленькая и мне было плохо, я бежала к отцу и брала его за руку… И мне становилось легко и спокойно. Андрей, то же самое я чувствую, когда рядом с тобой и твоя рука у меня в ладонях…
— Это хорошо? — спрашиваю я.
— Не знаю… Все время держаться, как маленькой, за чужую руку…
— За чужую?
— И мне всегда будет хорошо и спокойно с тобой?
— Не думаю, — отвечаю я.
— Ты меня будешь бить?
— Буду запирать в чулан, как Синяя Борода…
— И уходить к другим женщинам?
— Конечно!
— Иногда мне хочется, чтобы меня выпороли ремнем как следует… Меня ведь никогда не били.
— Я подумаю, — говорю я.
— Мой строгий муж…
— С чего ты взяла, что я хочу на тебе жениться?
— Ты хочешь, — говорит она.
— А ты?
— Я?..
Я беру ее за плечи.
— Я уже один раз потерял тебя… Во второй раз этого не должно случиться. Слышишь, не должно!
— Дикарь… — смеется она. — Ты не знаешь ни одного ласкового слова…
— О-лень-ка… — по складам говорю я. — До-ро-га-я…
А потом было вот что.
Уже был рассвет, когда мы пришли в Печоры. Зарницы появлялись на бледном небе и исчезали. Небо на глазах желтело. Узкие синие облака прилепились к горизонту над самыми вершинами деревьев. Белый монастырь купался в мокрой туманной листве. На улице ни души. Оля продрогла, и я обнял ее. Желтые и синие автобусы спали в сумрачных переулках. Туда еще не пришел рассвет. Из конца в конец орали петухи. Даже удивительно, почему люди не просыпаются? Глаза у Оли закрываются. Щеки бледные, черные брови и густые ресницы выделяются на лице. Меня переполняет нежность к этой девушке. Я должен куда-то устроить ее поспать. «Запорожец» стоит у ресторана, красавца «Москвича» рядом нет. Уехали химики, скатертью дорога! В машине на сиденьях спят Игорь и Уткин. Аркадий свернулся калачиком на переднем сиденье — ему хорошо, он маленький, а вот Игорь спит сидя. Соломенные волосы спустились на глаза, рот приоткрыт.
Я иду в гостиницу и грохаю в дверь, где спит на диване дежурная. Она долго не может понять, что мне нужно. Наконец я растолковал ей, что необходимо устроить на ночь девушку. Оля, прислонившись плечом к печке, безучастно смотрит на нас. Глаза ее закрылись, я боюсь, что она стоя заснет. Мест, конечно, нет, но дежурная оказалась добросердечной женщиной и уложила Олю на свой диван.
