– Та, другая дверь… смотри, тоже открыта, – шепотом (отчего-то здесь не хотелось разговаривать громко) сказал Мещерский.
Они спустились, подошли к той двери. Низкий кирпичный свод, покатый, выложенный камнем спуск куда-то вниз, вниз под землю, под стены Нивецкого замка.
– Свети! – приказал Кравченко, и они двинулись по узкому сырому проходу.
Вроде бы единственным звуком были их шаги, но…
– Подожди? Слышишь? – Кравченко остановился. – Вон там впереди.
Узкая каменная кишка неожиданно раздвоилась – в каменную толщу ввинчивались уже два хода. Свет фонарика скользил по стенам. В них и справа, и слева попадались неглубокие ниши. Кирпич везде был однородный. Примерно на уровне среднего человеческого роста через равные промежутки в кирпичную кладку были вделаны ржавые скобы. «Это, наверное, для смоляных факелов», – решил Мещерский. Держаться-то он старался рядом с Кравченко, храбрился изо всех сил, но… Как было справиться с богатым разгулявшимся воображением? От скоб для факелов – метки древности – мысли тут же перекинулись к таинственным нишам. Возможно, замурованным каменным карцерам-колодцам. То в одной, то в другой уже мерещился скелет, прикованный за костяшки чугунными кандалами. И вот уже из темноты хищно оскалился и подмигнул чей-то пожелтевший череп. А потом целое кладбище скелетов в обрывках истлевшей немецкой формы, в пилотках с оуновскими трезубцами. Все, что осталось от некогда грозного лесного отряда Вайды Марковца…
Ход снова раздвоился – в правом его отростке воздух был затхлым, и, посветив фонарем, они увидели, что это тупик. В левом дышалось легче, но пол снова пошел под уклон, ход уводил глубже под землю.
– Так нельзя, мы так заблудимся, – волновался Мещерский. – Надо хотя бы мелом отмечать.
– А ты прихватил с собой мел? – Кравченко водил фонарем по стенам и напряженно к чему-то прислушивался.
– Нет, но так мы наверняка заблудимся. А может, тут и вообще никого? Вдруг Гиз солгал?
– Тихо! Вот сейчас – вот! Ты слышал?!
Глухой топот – далеко, там, в темноте. И еще какие-то звуки – странные, не описать словами. Всхлипывания, чье-то прерывистое дыхание? И в это же самое время с другой стороны – с той, откуда пришли, где был вход, – громкие мужские голоса, гул шагов.
– Эй, хлопцы! Де вы тут?
В подвал по приказанию Лесюка (запоздало, но что поделаешь) спустилась группа охранников. Вооруженные мощными фонарями, пневматическими пистолетами и даже помповым ружьем, они на этот раз двинулись вниз по подземному ходу.
– Эге-гей, хлопцы! Справа вы чи злiва?
– Не отвечай им, – шепнул Мещерский. – Слышишь, целая орда сюда прет. Они его спугнут. Он… оно спрячется, уйдет.
– Кто?
– Ну, этот… Потрошитель, или как там его… упырь, чудовище, которое мы…
– А это ты видел? – Кравченко извлек из кармана джинсов белый клок ткани.
– Ой, это от его савана, да? – Мещерский отшатнулся, а потом со жгучим любопытством склонился над новой уликой.
– Какого там, к черту, савана… Эй, мужики, мы тут! Идите сюда! Налево сворачивайте! – гаркнул Кравченко во всю силу своих богатырских легких.
Мещерский втянул голову в плечи, зажмурился: «Вот сейчас песок сверху посыплется, камни, потом летучие мыши стаей, обвал, Армагеддон… Так всегда в ужастиках…»
Но вместо «армагедонна» – лишь желтки фонарей. Подоспела охрана.
– Шерлинга из вас кто-нибудь видел? – спросил у охранников Кравченко. – А Шагарина?
– Пан Вадим, я его видеть, но не сейчас, раньше, около полночь, – подал голос Анджей (что бы ни говорил он про себя о вещах, над которыми в отличие от братьев-славян «варшавянин только посмеется себе в усы», эта ночь (а он был, как и остальные, разбужен криками) заставила его некоторые «вещи» разъяснять себе самому лично, с пневматическим пистолетом в руках). – Он, пан Петр, быть как лунатик… И, по-моему, хотеть именно сюда.
Двинулись вперед уже всем отрядом. Вдруг, как на грех, Мещерский поскользнулся и едва не шлепнулся. Как можно было поскользнуться на каменном полу? Он ткнул фонарем себе под ноги – на каменной плите какая-то мучнистая жижа. Он поднял ногу, осветил подошву кроссовки, к ней что-то прилипло – отвратительное на вид.
– Серега, ты в порядке? Что там у тебя? – Кравченко наклонился над странным следом.
– Подожди! Не трогай!
– Ха! Да это же… – Кравченко бесстрашно коснулся отвратительной слизи, потом поднес пальцы к носу. – Это ж картошка.
– Что? – Мещерский не поверил ушам своим.
– Сырая картошка. Ты на нее наступил и раздавил. И кожуры никакой, срезана кожура. Что-то мне все это напоминает знакомое…
Они с Мещерским посмотрели друг на друга и…
– Це ж вона! Там попереду! – истерически завопил один из охранников. – Сука загробная! Зараз я тэбэ, тварюга, прикончу! Хватит над нами, живыми, мудровать!
Все последующее произошло синхронно: свет фонарей уперся во тьму и как будто с титаническим усилием отодвинул ее черную непроницаемую стену назад. Грянул выстрел помпового ружья, от которого все они разом оглохли как от взрыва. «Не стрелять!» – рявкнул Кравченко. В круге света заметалось что-то белое бесформенное, забилось, словно в капкане. Мещерский почувствовал, что ему снова не хватает воздуха – видя это создание там, на фоне глухой кирпичной стены (ход, как впоследствии оказалось, оканчивался тупиком и был давным-давно замурован), он не верил своим глазам. Не верил, потому что…
– Не подходи к нему! – крикнул он Кравченко.
Но тот – один из всего их вооруженного до зубов отряда, в ступоре застывшего на месте, – бросился к белому призраку и…
– Отпусти меня! Мне шше больно! Больно шше, пусссти!! Я не хотел… Я просто пошшшутил, вы шшто… Я тут заблудился в темноте… Думал, шшто меня тут ушше никто никогда не найдет!
Мещерский – все они – слышали голос Ильи Шагарина. Кравченко рывком содрал с него это самое, белое – никакой не саван, простыню. Лучи фонарей слепили Илью, он закрывался от них обеими руками.
– Покажи лицо, ну! – приказал Кравченко.
Илья отдернул руки – его лицо было густо вымазано мукой и черной тушью. Вокруг глаз и рта намалеваны красные круги – как потом оказалось, губной помадой. Грим превратился в совершенно бесовскую какую-то маску – слипшуюся от пота, от слез, текущих по щекам. Изо рта парня, мешая говорить, заставляя шепелявить, торчал бутафорский клык, вырезанный из сырой картошки. Другой успел оторваться и потеряться, превратиться из красноречивейшего вещдока в ничто – в плевок под ногами.
Глава 34
ПО ТУ СТОРОНУ
Серая мгла. Замковый двор как колодец. Серые лица высыпавших на галерею людей – ошалевших от криков, поисков, погони и выстрелов, испуганных, дрожащих от утренней сырости. Все границы между Верхним и Нижним замком стерлись в мгновение ока. Все разрушилось, смешалось. С каменной галереи смотрели вниз, во двор, даже и не лица уже – застывшие уродливые маски. Маска охранника, маска официанта, маска жены олигарха, маска горничной, маска колдуна.
Гиз… Мещерский долго не мог забыть его лица, когда он увидел их во дворе: Кравченко тащил орущего, упиравшегося Илью – из подземелья на свет божий, а они суетились вокруг. Кравченко вытолкнул мальчишку на самую середину, на каменные плиты, чтобы все с галереи, как с бельэтажа, сумели его рассмотреть. Швырнул разорванные простыни, «саван»-самодел.
Где-то далеко на темной горной дороге уже выла сирена «Скорой», вызванной Лесюком для Маши Шерлинг. Ее единственную Мещерский не увидел на галерее – она не в силах была взглянуть в глаза своему страху. Ужасу ночи, проникшему к ней в спальню через открытое окно.
– Ну? – Кравченко на глазах у всех приблизился к скорчившемуся на каменных плитах Илье.
– Что ты наделал? – закричала сверху Елена Андреевна. – Что же ты натворил, сын?!
Она бросилась к лестнице, хотела спуститься во двор, но Лесюк грубо схватил ее за руку:
– Нет уж, почекайте тут пока, будьте ласка. Пускай сам все скажет.
– Что с Шерлингом? Он не ранен? – спросил Мещерский у охранников. Адвокат был на галерее, Мещерский увидел его одним из первых. Узнать его было трудно – вместо цветущего мужчины перед ними был… Как же может измениться человек за одну ночь!
– Не ранен он, только, кажется, трошки того, – охранник коснулся виска, не покрутил, сдержался. – Слышал, как дочь кричала, а помочь не мог. Он ведь его запер и даже дверь снаружи креслом припер, чтоб не открыл, не отчинил. Пан адвокат в ту проклятую баррикаду все колотил, бился, да двери-то здесь крепкие, не сейчас сделаны, куда ж ему такую дверь плечом высадить.
Он … Охранник говорил про Илью, говорил, смотря на него практически в упор, однако… Ах, сколько разных смыслов было вложено в это коротенькое словцо! Мещерский вспомнил те глухие удары, которые слышал в ночи, – значит, это было наяву, не чудилось, не мерещилось со страха. И стук крови в висках тут ни при чем.
