Доскажу историю Саши Фуксмана до конца. Саша, он старше меня на четыре года, вышел в середине восьмидесятых на пенсию. А что такое советско-российская пенсия да еще в период перестройки, да еще для человека, который не имел никаких накоплений? Обыкновенная бедность, нищета. Саше оставляют постоянный пропуск на завод, чтобы он мог пользоваться заводской столовой, в которой добрые раздатчицы, с ведома начальства, бесплатно давали ему двойные — тройные порции гарнира.
А тут пошли неприятности: умирает Рита, а Сергей почему-то прерывает с ним всякие отношения. В начале 98-го года Саша попадает в больницу — какие-то неполадки с головой. Но ничего серьезного не обнаружено, кровоизлияния нет. Однако выглядит он неважно, как-то сморщился, похудел. Мы с Сашей Бомашем посещали Сашу в больнице несколько раз, приносили то, что наши жены с удовольствием для него готовили. Наконец, пришло время выписки. Саше дают больничный автобус, и мы втроем, два Саши и я, подъезжаем к его дому на улице Шевцова. Мы выходим, а водитель автобуса, провожая Сашу глазами, тихо, так, чтобы тот не слышал, сказал: “Вы знаете, я впервые вижу, до чего же довела перестройка интеллигентного человека. Вы только посмотрите на его одежду, на его обувь.” Мы зашли в квартиру, но дальше, уже в свою комнату, Саша нас не пустил.
Краем глаза я увидел мельком, что там творится — войти туда, действительно, было невозможно: сразу за дверью начинались горы чего-то несусветного. Это было бы все ничего, это был его образ жизни, но жесткие объективные причины требовали от Саши, по его мнению, невозможного — полной уборки комнаты и выноса всего ее содержимого.
Дело в том, что санитарные службы района обнаружили, что под полом их квартиры имеются частицы какого-то радиоактивного вещества, которое создает недопустимый фон излучения. Полы нужно было вскрывать, подполье вычищать, а для этого, естественно, следует всем жильцам освободить квартиру и переехать со своим имуществом на предоставляемом транспорте в специально выделяемые жилые помещения. Затем, пожалуйста, возвращайтесь и продолжайте жить в своих комнатах.
Об этом Саша рассказывал мне по телефону еще за полгода до последних событий. Я предлагал Саше любую помощь: физическую, транспортную, но он говорил, что пока еще не готов заниматься этим делом, а когда он будет готов — не знает. За это время соседям по квартире все сделали, и они вернулись в свои комнаты. Саша же задерживал очень важное мероприятие, не только, так сказать, районного, но и городского масштаба. Поэтому ему многократно объясняли, что при любых обстоятельствах они не смогут его оставить жить в таких условиях, ему максимально помогут, но.
И вот сейчас, после возвращения из больницы, мы были свидетелями еще одного такого разговора, причем уже с элементами угрозы: если он сам это не сделает, то они освободят его комнату без него, своими силами. Саша не спорил, но повторял, как маленький ребенок, что он комнату не освободит, он это сделать не сможет ни сейчас, ни в ближайшем будущем. Мы с Бомашем подключились к этому разговору, опять говорили о помощи, но Саша посмотрел на нас как-то печально, и все.
К этому времени еврейская организация города не только помогала евреям продуктами питания, Саша уже получал продуктовые наборы, но для больных людей ею выделялись социальные работники, которые помогали и в покупке продуктов и в приготовлении пищи. Для Саши такая помощь была бы очень важна, и буквально на второй или третий день после возвращения из больницы нам удалось такого работника к Саше прикрепить. Мы Саше позванивали, по голосу вроде настроение у него было нормальное. Последний раз мы с ним разговаривали 28 или 29 марта. Я сказал, что на днях к нему заеду. Он не возражал, но и большой радости тоже не высказал. Он еще что-то сказал мне, наверно, важное, но я как-то пропустил это мимо сознания. Первого апреля Сашин сосед, младший брат упоминавшегося Сергея, открыл дверь квартиры и увидел то, что неподготовленный человек, видя, не видит. Единственное, что четко зафиксировалось в его видении, это были висящие в воздухе Сашины парусиновые полукеды.
Саша оставил письмо, в котором предлагал использовать его органы любыми медицинскими организациями, а оставшуюся у него совсем незначительную сумму денег завещал какой-то женщине, проживавшей в Москве. Тело Саши сразу же увезла милиция, но ни одна организация не проявила интерес к его органам, а, скорее всего, эта информация до них не дошла. Мы, его друзья и соученики, собрали деньги для похорон.
Собрали все необходимые документы и выполнили оформление в ЗАГСе, но расходы на кремирование, по собственной инициативе, взяло на себя ОКБ, в котором Саша работал. Однако, непонятно почему, ОКБ свое обязательство не выполнило, нас об этом не известило, и Саша был кремирован бесплатно, как человек, не имеющий близких, а проще, как БОМЖ.
На похоронах Саши — установке урны в колумбарии — было восемь человек, из них шестеро, бывшие его сокурсники. В выпущенной в 2001 году книге о ЛИАПе и о лиаповцах “ГУАП через годы в будущее” говорится о многих наших выпускниках, о Саше Фуксмане не упоминается ни одним словом.
Радость не приходит в одиночку
Вернемся в 1956 год. После столь долгожданного события меня направляют работать в недавно организованный в НИИ отдел, который возглавлял Иван Андреевич Турьев. Специализация отдела — теоретические исследования и моделирование движения крылатых ракет морского базирования, системы управления для которых разрабатывались в нашем институте. Понятно, что доминировало у меня в голове: диссертация. Я предполагал, что моя диссертация будет иметь теоретическую направленность, и поэтому попросился в лабораторию расчетно-аналитических методов исследования. С отделом Турьева, а потом Барабанова, превращенного в 70-м году в более крупно научное подразделение — в отделение, связана вся моя последующая деятельность.
Однако, к сожалению, а может быть, наоборот, к счастью, на этот раз мне пришлось поработать в нем недолго, порядка полугода. Институт получил новый заказ — разработку системы управления для одной из модификации крылатых ракет. Для его выполнения на одном из заводов, входящих в объединение предприятий, возглавляемом нашим институтом, был создан комплексный многопрофильный отдел.
Завод этот, часть корпусов которого были построены еще до революции, назывался “Северный пресс”, и размещался он на Малой Охте. Я, конечно, тогда никак не мог предположить, что Малая Охта — район города сразу за Большеохтинским мостом (бывший мост Петра Великого), прилегающий к правому берегу Невы и до войны считавшаяся окраиной города, — на многие десятилетия станет местом жизни, учебы и работы всей нашей семьи. Именно в это время, во второй половине пятидесятых, началось повсеместно в Ленинграде строительство панельных пятиэтажек, в дальнейшем получивших прозвище “хрущоб”, и Малая Охта была одним из главных полигонов этого строительства. С каким восторгом и завистью многие, и я в их числе, наблюдали, как примерно за один месяц на пустом месте возводился симпатичный двухцветный дом с балконами, как правило, рядом со своими “родичами”, и очень скоро он уже оказывался заселенным счастливыми людьми. Попасть в их число в обозримое будущее мне не позволяла даже моя буйная фантазия. Но Малая Охта занималась в это время и другим очень важным делом — возведением моста через Неву. В одном квартале от “Северного Пресса”, там, где Заневский проспект выходил к Неве, началось строительство моста, который потом получил название Александра Невского. Глядя на Неву, трудно было себе представить, что через считанное число лет здесь вознесется еще один красавец. Вдоль нашего берега на многие сотни метров стояли пришвартованные баржи с камнем, песком и какими-то крупными блоками. В обеденный перерыв мы, молодые сотрудники, хотя мне было уже за тридцать, часто ходили купаться на Неву, используя баржи для ныряния в воду. Нам никто не запрещал это делать.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
