Надежда, как известно, умирает последней.
– Иван Григорьевич, я, как родитель, хотел бы прояснить ваши планы на будущее. Как вы, друг мой, планируете строить свою жизнь? Думается, я вправе задавать вам такие вопросы. Маргарита – моя единственная дочь. Более того, она – вся моя семья, а после смерти жены – единственная опора в этой жизни. – Николаю Петровичу самому понравилось, как он это сказал – решительно и очень твердо. При этом он уселся весьма вальяжно – нога на ногу, что, как ему казалось, должно было еще более усилить эффект от сказанного.
– Конечно, Николай Петрович. Мне следовало сразу рассказать вам о моих планах. Хотя планы мои, собственно, предсказуемы. Да и рассказывать, по большому счету, нечего. Мой образ жизни вам хорошо известен. Как семейный человек, я, конечно же, больше времени буду проводить дома. У нас здесь не столица. Все рядом – и дом, и работа. Идеальное место для семейной жизни.
– Я так понимаю, вы хотите навсегда остаться в Вольногорах? – спросил Николай Петрович, понизив голос и испытующе глядя на Иноземцева.
– Правильно понимаете. Я нашел свое место и уезжать отсюда никуда не собираюсь. Мне кажется, что и ваша дочь здесь прижилась.
– А что если Маргарите – с ее-то образованием – здесь наскучит?
– Наскучит – съездим куда-нибудь на неделю-две. Ну а когда семья наша увеличится – будет не до скуки. Мы очень хотим, чтобы у нас было много детей.
Выдержав многозначительную паузу, профессор укоризненно развел руками:
– То есть вы, дорогой Иван Григорьевич, никем, кроме как нянькой, вытирающей детские сопли, мою дочь не видите?
– Нет, не нянькой, а мамой и любящей и любимой женой, – быстро и решительно, но вместе с тем приветливо, по-доброму возразил Иноземцев. – Это совсем другое. И ваша дочь со мной в этом солидарна. Я, конечно же, не против ее работы в школе. Ей нравится ее работа – и слава Богу!
– Я, друг мой, как и любой другой житель нашего города, осведомлен о ваших проблемах с курортом, – не унимался распалившийся Николай Петрович. – Более того, я бы рекомендовал распродать ваше имущество, пока не поздно, и уехать с Маргаритой в Лондон, где она сможет жить спокойно и реализоваться как личность. Я постоянно корю себя за то, что смалодушничал, поддался на уговоры и разрешил ей поехать со мной в Вольногоры.
– Мое место здесь. Да, проблемы у меня сейчас есть, но я справлюсь с ними. В моей жизни приходилось решать задачи и посерьезнее. Были большие неудачи. Но меня это никогда не останавливало. Бежать из страны я не собираюсь. Суетиться, спасая свою шкурку, не намерен. Как меня будет уважать моя жена, если я струшу? Будет ли чувствовать опору в человеке, бегущем от опасности? И что будет с нашей страной, если под натиском публики алчной и мерзкой побегут все приличные люди? Еще одного такого исхода Россия просто не переживет. Я буду биться и сражаться. Иначе жизнь моя лишится всякого смысла.
– Не хочу поучать вас, Иван Григорьевич, но поверьте мне на слово, как человеку, пожившему на этом свете чуть больше вашего. Главный смысл жизни кроется именно в построении семейного счастья. Горе человеку, который осознает это слишком поздно. А что касается чувства страха, то не испытывают его только, простите меня, дураки, – огрызнулся Николай Петрович, вытирая лоб носовым платком. – Я призываю вас не убегать от опасности. Задуматься над тем, как избежать ее, – ваш долг перед будущей женой. Перед будущими детьми, наконец, – уж коли вы их себе напланировали. Скажут ли они вам спасибо за жизнь на пороховой бочке? Слышал я, что и ваш предок был наивным упрямцем, за что был награжден пулей в лоб. Кроме того, дорогой мой Иван Григорьевич, не вижу я свою дочь женой революционера, гордо следующей за мужем на эшафот. И не хочу видеть! Счастье – это не когда умерли в один день, это когда прожили долго. Маргарита девушка молодая, неопытная, ввергнуть ее в пучину ничего не стоит. Особенно сейчас, когда она совершенно ослеплена любовью. А что – если разлюбит и прозреет?
– Надеюсь, что не разлюбит, – невозмутимо отвечал будущий зять. – И на баррикады я ее звать не собираюсь. Да и сам не хочу. Человек я спокойный, даже немного занудный, как мне кажется. Все, чего я хочу, – это тихой семейной жизни. А что касается моего прадеда – трудно у нас в России найти человека, один из предков которого не получил пулю в лоб. Те времена, слава Богу, прошли безвозвратно. И зачем мне ехать куда-то за счастьем, если мое счастье здесь, в Вольногорах? И что мне Лондон? Я и в Москву, Гермесово царство, и в Петербург ни за какие коврижки не поеду.
– И будете жить здесь как на вулкане, постоянно отбиваясь от атак, тратя на это свою жизнь и здоровье. Разве это та жизнь, которой вы с Маргаритой достойны? Отчизна, дорогой Иван Григорьевич, там, где любят нас. А не там, где гнобят почем зря и сживают со света.
– К сожалению, с вашим суждением согласиться никак не могу.
– Это не мое суждение, это Лермонтов сказал что-то в этом роде. Но это я так, к слову, – не без удовольствия съехидничал Николай Петрович, целомудренно улыбнувшись. Собственно, это был первый, пускай и мизерный, повод для удовольствия за все это пасмурнейшее утро.
– Пускай Лермонтов, Пушкин или Сухово-Кобылин. Сути дела это не меняет. Для меня Отчизна – это наше Заречье. Хотя и вырос-то я вдалеке от этих мест. Русский провинциальный город – лучшее место для семейной жизни. В крупных городах родители и дети отгорожены друг от друга многочасовыми пробками, разными опасностями и ненужной суетой. Там нет естественной среды для взращивания ребенка. Если мы хотим, чтобы российское население прирастало не за счет внешней миграции, единственная надежда – поднимать малые города. А если политики надеются, что житель малого города, переехавший в столицу, чтобы выжить, начнет заводить детей, они наивные люди. Впрочем, не будем углубляться в политику. Что касается меня, не хочу я отсюда никуда уезжать. Значит, и не поеду никуда, – подытожил он.
– И куда ты, Ванечка, ехать собрался? – в комнату вошла улыбающаяся Маргарита, которой сидеть в одиночестве в такой замечательный момент жизни совершенно не хотелось. Вошла опять не вовремя. И по-прежнему глухая, невосприимчивая к переживаниям любящего отца.
К неудовольствию Николая Петровича, она обняла и несоразмерно нежно поцеловала своего будущего мужа. Что за комиссия, создатель, быть взрослой дочери отцом! Себя винить было категорически не в чем. Он сделал все, что от него зависело. Увы, не все зависело от него.
Продолжать разговор дальше было бессмысленно. И бесперспективно. «Зять Иноземцев, – вертелось в голове у профессора Северова. – Ну не звучит, совсем не звучит. Да, а как же Кейп-Код?»
