128. Главное внимание Сципиона было обращено на завоевание Бирсы: это было самое укрепленное место города, и очень многие бежали в нее. С площади в нее вели три входа, и со всех сторон их окружали многочисленные шестиэтажные дома; римляне, поражаемые отсюда, захватили первые из домов и отражали с них занимавших ближайшие. И всякий раз, как им удавалось их одолеть и прогнать, они, набрасывая бревна и доски на промежутки между домами, переходили по ним как по мостам. В то время как эта война шла наверху, на крышах, другая развертывалась на узких улицах со встречными врагами. Все было полно стонов, плача, криков и всевозможных страданий, так как одних убивали в рукопашном бою, других еще живых сбрасывали вниз с крыш на землю, причем иные падали на прямо поднятые копья, всякого рода пики или мечи. Но никто ничего не поджигал из-за находившихся на крышах, пока к Бирсе не подошел Сципион. И тогда он сразу поджег все три узкие улицы, ведшие к Бирсе, а другим приказал, как только сгорит какая-либо часть, очищать там путь, чтобы удобнее могло проходить постоянно сменяемое войско.
129. И тут представлялось зрелище других ужасов, так как огонь сжигал все и перекидывался (kataf]rontow)[618] с дома на дом, а воины не понемногу разбирали дома, но, навалившись всей силой, валили их целиком. От этого происходил еще больший грохот, и вместе с камнями падали на середину улицы вперемешку и мертвые и живые, большей частью старики, дети и женщины, которые укрывались в потайных местах домов; одни из них раненые, другие полуобожженные испускали отчаянные крики. Другие же, сбрасываемые и падавшие с такой высоты вместе с камнями и горящими балками, ломали руки и ноги и разбивались (kataspassmenoi) насмерть.[619] Но это не было для них концом мучений; воины, расчищавшие улицы от камней, топорами, секирами и крючьями убирали упавшее и освобождали дорогу для проходящих войск; одни из них топорами и секирами, другие остриями крючьев перебрасывали и мертвых и еще живых в ямы, таща их, как бревна и камни, или переворачивая их железными орудиями: человеческое тело было мусором, наполнявшим рвы. Из перетаскиваемых одни падали вниз головой и их члены, высовывавшиеся из земли, еще долго корчились в судорогах; другие падали ногами вниз, и головы их торчали над землею, так что лошади, пробегая, разбивали им лица и черепа, не потому, чтобы так хотели всадники, но вследствие спешки, так как и убиральщики камней делали это не по доброй воле; но трудность войны и ожидание близкой победы, спешка в передвижении войск,[620] крики глашатаев, шум от трубных сигналов, трибуны и центурионы с отрядами, сменявшие друг друга и быстро проходившие мимо, все это вследствие спешки делало всех безумными и равнодушными к тому, что они видели.[621]
130. В таких трудах у них прошло шесть дней и шесть ночей, причем римское войско постоянно сменялось, чтобы не устать от бессонницы, трудов, избиения и ужасных зрелищ. Один Сципион без сна непрерывно присутствовал на поле сражения, был повсюду, даже питался мимоходом, между делом, пока, устав и выбрав себе какой-либо момент, он не садился на возвышении, наблюдая происходящее. Еще много шло опустошений, и казалось, это бедствие будет еще большим, когда на седьмой день к Сципиону обратились, прибегая к его милосердию, некоторые, увенчанные венками Асклепия; святилище Асклепия было наиболее знаменитое и богатое из всех других в крепости;[622] взяв оттуда молитвенные ветви, они просили Сципиона согласиться даровать только жизнь желающим на этих условиях выйти из Бирсы; он дал согласие всем, кроме перебежчиков. И тотчас вышло пятьдесят тысяч человек вместе с женами по открытому для них узкому проходу между стенами. Они были отданы под стражу, а все перебежчики из римлян, приблизительно девятьсот человек, отчаявшись в своем спасении, бежали в храм Асклепия вместе с Гасдрубалом, женой Гасдрубала и двумя его маленькими детьми. Оттуда они упорно продолжали сражаться ввиду высоты храма, выстроенного на отвесной скале, к которому и во время мира поднимались по шестидесяти ступеням. Но когда их стал изнурять голод, бессонница, страх и утомление и так как бедствие приближалось, они покинули ограду храма и вошли в самый храм и на его крышу.
131. В это время незаметно для других Гасдрубал бежал к Сципиону[623] с молитвенными ветвями. Сципион посадил его у своих ног и показал перебежчикам. Когда они увидели его, они попросили дать им минуту спокойствия и, когда она была. дана, громко осыпая Гасдрубала всяческой бранью и упреками, подожгли храм и сгорели вместе с ним. Говорят, что жена[624] Гасдрубала, когда огонь охватил храм, став напротив Сципиона, украшенная насколько можно в несчастии, и поставив рядом с собой детей, громко сказала Сципиону: "Тебе, о римлянин, нет мщения от богов, ибо ты сражался против враждебной страны. Этому же Гасдрубалу, оказавшемуся предателем отечества, святилищ, меня и своих детей, да отомстят ему и боги Карфагена, и ты вместе с богами". Затем, обратившись к Гасдрубалу, она сказала. "О, преступный и бессовестный, о, трусливейший из людей! Меня и моих детей похоронит этот огонь; ты же, какой триумф украсишь ты, вождь великого Карфагена? И какого только наказания ты не понесешь от руки того, в ногах которого ты теперь сидишь". Произнеся такие оскорбительные слова, она зарезала детей, бросила их в огонь и сама бросилась туда же.
132. С такими словами, говорят, умерла жена Гасдрубала, как должен был бы умереть сам Гасдрубал. И Сципион, как говорят, видя, как этот город, процветавший семьсот лет со времени своего основания, властвовавший над таким количеством земли, островами и морем, имевший в изобилии оружие, и корабли, и слонов, и деньги, наравне с величайшими державами, но много превзошедший их смелостью и энергией, видя, как этот город, лишенный и кораблей и всякого оружия, тем не менее в течение трех лет противостоял такой войне и голоду, а теперь окончательно обречен на полное уничтожение, — видя все это, Сципион заплакал и открыто стал жалеть своих врагов. Долгое время он пребывал, погрузившись в собственные мысли и сознавая вместе с тем, что положение городов, народов и держав, так же как и отдельных людей, должно изменяться по воле божества и что то же потерпел и Илион, некогда счастливый город, потерпели державы ассирийцев и мидян и бывшая после них величайшая держава персов и так недавно еще блиставшее царство македонян; наконец, у него или сознательно, или предупреждая его мысли, вырвались такие слова:
Будет некогда день, и погибнет священная Троя.
С нею погибнет Приам и народ копьеносца Приама.[625]
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
