116. "Я, воины, служивший вместе с вами под начальством консула Манилия, дал доказательство — и вы тому свидетели — повиновения, которого теперь я, будучи полководцем, требую от вас, имея право применить к неповинующимся крайние наказания, но считая полезным сначала поговорить с вами. Вы сами знаете, что делаете; зачем мне говорить о том, чего я стыжусь. Вы больше разбойничаете, чем воюете; вы бегаете из лагеря как дезертиры, а не охраняете его как стража; вы больше похожи на ведущих ради выгоды куплю и продажу, чем на ведущих осаду; вы хотите роскошествовать еще воюя, не будучи пока еще победителями. Потому-то положение врагов из столь безнадежного и униженного, каким я его оставил, поднялось до такого могущества, и наш труд вследствие такой распущенности стал много тяжелее. Если бы я видел, что причины этого заключаются в вас, я тотчас стал бы вас наказывать; но так как я считаю в том виновным другого, я теперь прощаю вам совершенное вами до сих пор. Я лично пришел не для того, чтобы грабить, но чтобы победить, не для того, чтобы собирать деньги до победы, но чтобы сначала окончательно сокрушить врагов. Уйдите из лагеря сегодня все, если не хотите быть воинами, кроме тех, которые получат от меня право остаться. Из тех, которые уйдут из лагеря, я разрешу вернуться только тем, которые принесут с собой продовольствие, и при этом солдатское, простое. Да и для этих будет назначен определенный срок, в течение которого они распорядятся имеющимся у них, и о продаже этого позаботимся я и квестор.[593] И да будет это сказано для тех, кто является излишним[594] для войска, вам же, зачисленным в войско, да будет единым всеобщим примером во всех делах мой образ действия и мой труд. Настроив себя таким образом, вы не будете испытывать недостатка в энергии и не лишитесь награды. И теперь, в момент, когда мы подвергаемся опасности, надо трудиться, а наживу и роскошь отложить до более подходящего времени. Это предписываю я, и это же приказывает закон; повинующимся это принесет взамен много хорошего, а не повинующимся придется раскаиваться".
XVIII.
117. Сказав это, Сципион тотчас выгнал множество бесполезных людей и с ними все лишнее, бесполезное и служившее только для роскоши.[595] Когда таким образом войско было очищено и ему был внушен спасительный страх, оно быстро стало выполнять приказания. Тогда Сципион попытался тайком напасть в одну ночь в двух местах на так называемые Мегары.[596] Мегары — очень большое предместье в городе, опоясанное стеной; против него он послал одну часть своего войска, а с другой стороны двинулся сам с топорами, лестницами и рычагами, сделав обход в двадцать стадиев[597] без малейшего шума, в глубоком молчании.[598] Когда он значительно приблизился, сверху заметили это и со стен раздался крик, на который он первый и его войско, а затем и посланные на другую сторону ответили очень громким криком, так что в первый момент карфагеняне были поражены страхом, когда такое количество врагов внезапно ночью появилось у них на обоих флангах. Однако против стены, хотя он и пытался ее штурмовать, сделать он ничего не мог; тогда он велел юношам посмелее подняться на башню одного частного лица, покинутую им, находившуюся вне стены и по высоте бывшую равной стене; поднявшиеся на башню юноши дротиками прогнали бывших на стенах, а затем, наложив на пролет между башнями и стеной шестов и досок и перебежав по ним на стены, спрыгнули в Мегары и, разбив маленькие ворота, впустили Сципиона. Он вошел туда с четырьмя тысячами воинов, и тотчас же началось поспешное бегство карфагенян в Бирсу,[599] как будто бы весь остальной город был взят. Поднялся разноголосый крик, некоторые попадали в плен, началось смятение, так что даже те, которые стояли лагерем вне стен города, покинули укрепление и побежали с остальными в Бирсу. Так как это предместье, Мегары, было занято огородами, богато плодовыми деревьями ранних сортов и полно (kat[plevn)[600] терновником и загородками из ежевики и разного вида аканта,[601] а также различными глубокими каналами с водой, шедшими во всех направлениях, то Сципион побоялся, как бы это место не оказалось непроходимым и опасным для преследующего войска, главным образом ввиду того, что солдаты не знали проходов. Поэтому Сципион, опасаясь, как бы под прикрытием ночи не была устроена какая-либо засада, отступил.
118. С наступлением дня, негодуя на нападение на Мегары, Гасдрубал тех из пленных римлян, которые были у него, вывел на стену, откуда римлянам должно было быть хорошо видно то, что должно было совершиться, и стал кривыми железными инструментами у одних вырывать глаза, языки, жилы и половые органы, у других подрезал подошвы, отрубал пальцы или сдирал кожу с остального тела и всех еще живых сбрасывал со стены и со скал. Он задумал поступить так, чтобы исключить для карфагенян возможность примирения с римлянами. Он хотел таким образом привести карфагенян к убеждению, что их спасение только в битве, но вышло для него совершенно обратное тому, что он задумал: сознавая себя как бы соучастниками этих безбожных деяний, карфагеняне почувствовали скорее страх, чем готовность сражаться, и возненавидели Гасдрубала, отнявшего у них надежду на прощение. И особенно совет громко негодовал на него, как на совершившего столь кровавые и злобные поступки при столь великих несчастиях родины. Он же, арестовав, убил и некоторых из членов совета и, действуя уже во всем так, чтобы внушить страх, стал скорее тираном, нежели полководцем, полагая, что он будет иметь безопасность только в том случае, если будет им страшен и, таким образом, трудно уязвим.
119. Между тем Сципион сжег укрепленный лагерь врагов, который накануне они покинули, убегая в город, и, овладев всем перешейком, перекопал его от моря до моря, находясь от врагов приблизительно на расстоянии полета стрелы. Враги нападали на него, так что ему приходилось вести дело на протяжении двадцати пяти стадиев[602] по фронту, одновременно и работая и сражаясь. Когда эта работа у него была окончена, он стал рыть другой такой же ров, находившийся поблизости от первого, обращенный к материку. Прибавив к ним еще два боковых рва, так, чтобы все окопанное пространство представляло из себя четырехугольник, он окружил его острыми кольями. Кроме этих столбов, остальные рвы он укрепил палисадом, а вдоль того, который был обращен к Карфагену, он воздвиг и стену на протяжении всех двадцати пяти стадиев высотой в двенадцать футов,[603] не считая зубцов и башен, которые были расположены на стене на определенном расстоянии; ширина же стены была не менее половины ее высоты. В середине была выстроена из камня очень высокая башня, а над ней надстроена деревянная четырехэтажная, откуда можно было видеть, что происходит в городе. Соорудив это в течение двадцати дней и ночей, причем трудилось все войско, попеременно то работая, то воюя, то отдыхая за пищей и сном, он ввел войско в это укрепление.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
