что я могу сказать как социалист и политик по отношению к возникающему институту. Я мог бы говорить немало и о моем отношении как педагога. Мне кажется, вероятно, об этом говорили. Если не говорилось, то будет говориться. Мы, как педагоги, приветствуем такую величайшую организацию, такой институт. Мы считаем, что он будет рассадником, с одной стороны, учителей – специалистов этого дела, с другой стороны, он поможет нам поднять общий учительский уровень. В этом цель института – подготовить настоящих учителей доброй речи.
Я хотел главным образом осветить те стороны этого малого института, который мы основываем, которые должны сделать его великим и родным прежде всего для всякого социалиста и для всякого демократа, для всякой дружной, вольной, напряженной творческой работы в стране, которая ни в чем ином не может выразиться, как в речи. Это, собственно говоря, все, что я намерен был сказать по существу дела. Я прибавлю только к этому мое искреннее пожелание того, чтобы институт возможно скорее нашел широкий отклик.
Я хорошо знаю, что то количество слушателей, которое записалось, вероятно, встретит затруднения и в Отношении помещения и отчасти, быть может, в ограниченных силах преподавательского персонала, между тем как в будущем мы рассчитываем на несомненно больший успех. Это дело в таком масштабе должно вестись, что все, что бы ни было конкретно сделано, покажется малым. Надо учить говорить весь народ – от мала до велика. С этой точки зрения утешением может явиться то сознанье, что такая школа является воистину тем горчичным зерном или кусочком фермента, который путем зарождения и почкования будет распространяться и множиться как в Петрограде, так и в других городах нашего отечества.
Что касается технических затруднений, мы, конечно, постараемся как можно скорее дать достодолжную рамку для этого важного дела.
К сожалению, я не могу присутствовать при дальнейшем ходе вашего заседания, меня ждут на огромном митинге, на котором мне придется посильно и еще не пройдя той школы, которую вы будете проходить, показать образчик возможности влиять на своих ближних путем речи.
1918 г.
На открытии Государственного института декламации*
Слово предоставляется А. В. Луначарскому, появление которого в стенах института вызвало долгие овации слушателей и приглашенных гостей. А. В. Луначарский, приветствуя нарождение нового рассадника знаний в области искусства, останавливается подробно на характеристике того героического момента, в который он начинает свою деятельность:
– Сквозь чадное облако мелких жизненных неудобств и последствий экономической разрухи нужно уметь разглядеть гигантское историческое явление, именуемое пролетарской революцией в России. Не для того русский пролетариат взял власть в свои руки, чтобы устремиться к идеалу сытости и всеобщего житейского благополучия, а для того, чтобы создать простор для жизни творческой и духовной, для расширения умственных и эмоциональных сил человека. Эта творческая жизнь рисуется нам вдали, в такой степени интенсивности и размаха, что все существующее ныне и делаемое сейчас должно казаться малым и ничтожным. И все же мы обязаны ни на минуту не прерывать работу эту даже в условиях теперешнего момента, потому что никогда еще не было такой тоски, такого устремления широких масс к приобретению знаний и к культурному строительству.
Обращаясь к характеристике задач и целей открывающегося в этот вечер [27 ноября 1919 г.] Государственного института декламации, А. В. Луначарский указывает, что даже среди нашей скромной теперешней культурной работы он может быть охарактеризован как очень полноценное явление, по своим устремлениям могущее занять вполне почетное место даже среди аналогичных учреждений в Европе.
– Государственный институт декламации призван работать в области слова. Этим самым он отвечает основной нашей цели и основному тону великой русской революции – нашему устремлению к панпсихизму, широкому коллективному чувствованию. Человек нашего времени уходит постепенно от мелкого житейского индивидуализма, от мелкого «я», к широкому коллективному сознанию и чувству, к «Человеку», и делается каплей, волной в человеческом море, не теряя при этом ничего от великих ценностей сознания, мысли и чувства. Этим органом всеобщего единения, всеобщего сцепления до сих пор остается Слово, под которым можно понимать и жест и вообще всякое проявление искусства. Эту особенность слова, эту живую, творческую жизнь словесности нужно развивать и углублять, к чему и призван Государственный институт декламации. Если слово ценилось даже в эпоху буржуазного индивидуализма, то как же оно должно цениться в эпоху социалистического строительства, в которой человеческое слово приобретает великое, неумирающее и вечное значение?
Останавливаясь подробно на искусстве речи вообще, А. В. Луначарский указывает на то странное и скорбное молчание, в которое до сих пор погружено большинство поэтических творений и даже часть творений сценических:
– Нужно, чтобы все это зазвучало. И элементом народного просвещения должно быть отныне преподавание живой речи и декламации. Все должны быть грамотными в области художественного чтения. Не только нужно знать простую технику речи, но и нужно изучить форму и смысл словесности. Не актеров, не деятелей сцены должен готовить Государственный институт декламации, но художников чтения, мастеров звучащей поэзии, способных нести это искусство в широкие массы.
Заканчивая свою речь, А. В. Луначарский указывает на то, что русская революция шествует под знаменем освобождения труда и строительства духовной культуры, и одним из звеньев, одним из основных элементов этого великого строительства и должен явиться и, без сомнения, явится открывающийся в этот вечер Государственный институт декламации. Речь А. В. Луначарского покрывается долгими аплодисментами слушателей института и приглашенных гостей.
1919 г.
О поэзии как искусстве тональном
Меня с давних пор занимал вопрос о поэзии как искусстве тональном. Это, конечно, не значит, чтобы мне казался особенно важным вопрос так называемой заумной поэзии, той тональности, которая может быть воспринята в русском, например, стихе иностранцем, не знающим по-русски, в каковом случае стихотворение как раз и превращается в заумное. Нет, дело не в этом, а в том, что первоначально все чисто поэтические, то есть стихотворные приемы рассчитаны, несомненно, на звучание. В сущности говоря, аллитерация, рифмы, метр и т. п. суть чисто звуковые приемы. Читать стихотворение про себя можно, но так же, как можно читать про себя ноты. Стихотворение требует исполнения.
Очень печально, что исполнение стихотворений у нас находится в полном загоне. Я несколько раз присутствовал при совершенно исключительных музыкальных вечерах, которые устраивала, например, такая необыкновенно даровитая в смысле выразительности певица, как Бутомо – Названова. Порой вечера эти, посвященные на самом деле тому или другому композитору, – Даргомыжскому, Мусоргскому и др., – превращались вместе с тем в вечера
