осталась проигравшей стороной, и потому флоту вряд ли подобало сейчас демонстрировать свои художественные таланты в главным гарнизоне страны. Концерт, потерпевший полное фиаско, остался для Оливье самым неприятным в жизни вечером на театральных подмостках. Люди в форме цвета хаки, стремясь максимально досадить людям в синей в форме, свистели, улюлюкали и кричали с такой силой, что некоторых артистов не было слышно вообще. Из-за известной элитарности его номера Оливье был принят еще хуже остальных. Едва вступив на сцену в сияющих доспехах, он был встречен пронзительным хохотом и каждое его слово сопровождалось непристойными комментариями. В лучшем месте программы, речи в день святого Криспина, поднялся такой гул, что вскоре уже ничего нельзя было разобрать. Однако Оливье упорно стоял на своем и наконец, после долгого ряда томительных минут, решился на последнюю отчаянную попытку утихомирить зрителей. Это был вдохновенный театральный жест. Внезапно устремившись к рампе, он бросился на колени, устремил взгляд ввысь, словно к богу, сжал руки и замолчал. Зал был ошарашен. Люди притихли, пытаясь понять, в чем дело. Воспользовавшись секундой тишины, Оливье с жаром начал молитву Генриха перед Азенкуром, неотразимый крик его души:
О бог сражений! Закали сердца,
Солдат избавь от страха и лиши
Способности считать число врагов...
(Пер. Е. Бируковой)
Вот это их захватило… Они дослушали короткую молитву до конца и, когда закрылся занавес, даже наградили Оливье аплодисментами. Однако то было скудное вознаграждение за полностью испорченный вечер.
Он по-прежнему выполнял скучные повседневные обязанности, не пускавшие его в воздух, и недели не проходило без особых распоряжений командира, который, по указанию Адмиралтейства, посылал Оливье то на патриотическую радиопередачу, то на благотворительный концерт, проводившийся в интересах всей нации. Би-Би-Си хотела, чтобы он читал стихи лейтенанта авиации Джона Падни. Министерство информации сделало фильм, где он должен был декламировать “Слова для битвы” — сопроводительный текст из произведений Мильтона, Блейка, Теннисона, Браунинга, Киплинга и Черчилля. В Альберт-холле необходимо было произнести заключительную речь в литературно-музыкальном представлении “Битва за свободу". Не мог бы он уделить несколько дней, чтобы озвучить документальную ленту о героическом сопротивлении, оказанном Мальтой "Люфтваффе"? Этой череде не было видно конца... Оливье потерял всякую надежду когда-либо попасть в настоящий бой. Вдруг он узнал об открывающейся перспективе: набирали добровольцев для освоения “Уолрусов”, маленьких летающих лодок, запускавшимся прямо с линкоров. Он немедленно подал рапорт о переводе, который, к ужасу его жены, был уловлетворен. Месяца через три надлежало приступить к специальной подготовке.
В перерыве Оливье согласился провести время в Денхэме, где снимался фильм, который должен был сыграть важную пропагандистскую роль и послужить делу укрепления англо-советских отношений в столь критический период. В этой картине под названием “Полурай” Оливье, постриженный “ежиком” и наученный безупречному русскому произношению, играл Ивана Дмитриевича Кузнецова, советского инженера, посланного устанавливать контакты с британской судостроительной компанией. Сценаристом и продюсером был выходец из России Анатоль де Грюннальд, режиссером Энтони Асквит, сын бывшего премьер-министра; фильм, содержавший отменную пробританскую агитацию, в то же время тонко давал понять, что русских, совсем недавно именовавшихся “красной угрозой”, нынче неплохо иметь в союзниках.
Окончание съемок должно было совпасть с 25-й годовщиной со дня образования Красной Армии — событием, отмечавшимся по всей Великобритании яркими шествиями и хвалебными речами и ставшим самым заметным выражением англо-советской солидарности во время войны. В Лондоне кульминацией торжеств стало грандиозное празднество “Салют Красной Армии”, организованное 21 февраля 1943 года в Королевском Альберт-холле.
Унылая служба в Уорти-Даун казалась в это время бесконечно далекой. Супруги Оливье вновь окунулись в бурлящий мир шоу-бизнеса, вновь встретились со старыми друзьями в Лондоне и пригороде. Снимаясь в “Полурае”, Оливье арендовал дом в деревушке Фалмер в Бэкингемшире. Это было недалеко от Денхэма и позволяло проводить гораздо больше времени с Вивьен, у которой ежедневные поездки в Лондон значительно сократились. Почти через год после премьеры в ”Хеймаркете” “Дилемма доктора” по-прежнему процветала, приближаясь к беспрецедентному итогу, составившему 474 спектакля.
Армейская карьера Оливье подходила к концу. Он дал согласие сниматься в “Полурае” при условии, что отсутствие в рядах морской авиации не помешает ему приступить к подготовке на “Уолрусе”. Но, когда съемки уже подходили к концу, он получил последний обескураживающий удар. Выяснилось, что “Уолрусы” сняты с вооружения; надо было возвращаться в Уорти-Даун, к привычному кругу рутинных, небоевых обязанностей. Известие отняло у него остатки надежды когда-либо попасть в бой, и с этого момента он прекратил напрасную борьбу за то, чтобы быть сначала летчиком, а уже потом актером. Если его непрерывно посылали работать в кино и на радио, не проще ли было отдаться этому целиком и сделать что-нибудь действительно ценное? И такая возможность возникла незамедлительно; представился случай, повлекший за собой самое рискованное начинание в жизни Оливье, которое поглотило его творческую энергию на следующие полтора года. Это была экранизация “Генриха V”.
Глава 14
СОЗДАНИЕ ШЕДЕВРА
Для безумного и иррационального мира кино весьма показателен тот факт, что несколько самых воодушевляющих и патриотических английских фильмов военных лет снял итальянец, который приехал с континента нищим, ни слова не понимающим эмигрантом и был арестован как “враждебный элемент”, едва Италия вступила в войну. Его звали Филиппо дель Гвидиче. Именно он сделал такие известные и пронизанные истинно английским духом картины, как “Там, где мы служим”, “Счастливая нация”, “Путь вперед”, “Блаженный дух” и “Третий лишний”.
Подобно тому как американская кинопромышленность была основана главным образом выходцами из центральной и восточной Европы — пионерами вроде Сэма Голдвина и Гарри Уорнера из Польши, венгров Уильяма Фокса и Адольфа Цукора; Луиса Б. Майера, Джозефа М. Шенка и Сэма Каца из России, — так же, хотя и в меньшей степени, английское кино обязано своим становлением и расцветом энергии и фантазии эмигрантов — Корды, Габриэля Паскаля и Анатоля де Грюнвальда. Самым же необыкновенным среди них был дель Гвидиче, соответствовавший общему представлению о преуспевающем продюсере — коротенький, пузатый, прячущийся за непременными темными очками, не вынимающий изо рта сигару и говорящий на ломаном языке.
В начале тридцатых годов он жил в дешевой квартире недалеко от Кромвель-роуд, перебиваясь кое-как уроками итальянского, который преподавал детям официантов в Сохо. А в сороковых годах он был уже одним из столпов киноиндустрии, многократно добивавшимся огромного кассового успеха и превратившим мучного короля Дж. А. Рэнка в магната британского кино. В пятидесятых годах он удалился в монастырь, а в начале шестидесятых умер. По профессии дель Гвидиче был юристом, а по дарованию — финансовым магом. В 1937 году он нашел средства,
