бы людей к экрану больше чем на два часа.
Ответ был найден в лондонском такси, когда Оливье ехал из министерства информации вместе с кинорежиссером Энтони Асквитом. ”Мы обсуждали эту проблему. Внезапно я увидел решение. Я всегда обдумывал свои фильмы от последнего кадра к первому и сейчас хотел посмотреть, как отнесется Энтони к идее о том, чтобы Хор, оставаясь закадровым комментатором появился лишь со своим заключительным монологом и при этом стало бы ясно, что мы все время находились в театре “Глобус”. Еше не успев это сказать, я почувствовал, что "Глобус”, с пышной риторикой, свойственной его актерам и идеально отвечающей центральному замыслу, должен быть обрамлением всей конструкции”.
По существу, Оливье тем самым признавал, что, перенося шекспировскую драму на экран, нельзя скрыть ее театральную природу. Почему же тогда не заявить о ней открыто и не сделать театр структурной основой фильма, чтобы появляющийся и в начале, и в конце Хор был актером, играющим в “Глобусе” “Генриха V”? Это позволяло представить шекспировскую поэзию в привычном окружении до того, как кинозритель перенесется из театра в большой мир. Это давало ощущение постепенного перехода к другому времени и месту. Наконец, за десять лет до появления синемаскопа и средств расширения панорамы, это добавляло новое измерение к масштабным натурным эпизодам. Таким образом, Оливье достигал всех своих целей. Однако руководство студии, наделенное менее оригинальным вкусом, отнеслось к замыслу крайне неодобрительно. Некоторые утверждали, что вопиющая театральность пролога в “Глобусе” отпугнет кинозрителей с самого начала. Дель Гвидиче никого не слушал. Полновластным хозяином фильма был Оливье, и дель Гвидиче дал понять, что доверяет ему целиком.
Основная практическая проблема была связана со съемкой битвы при Азенкуре — кульминации всей картины. Сегодня батальные сцены такого размаха с легкостью снимаются в Испании или на Балканах при активном содействии кавалерийских полков. Но стоял 1943 год. Как можно было отыскать открытую местность в стране, где земля ощетинилась всеми средствами современной войны, а небо исчертили дымные полосы от зенитных разрывов и немецких воздушных хищников? И откуда было взять людей для армий Генриха и дофина, когда каждый дееспособный мужчина в Англии в самом деле сражался? Бауэр назвал Ирландию. Нейтральную, мирную, доступную, с “истинно поэтическим ландшафтом”, необходимым Оливье. Объездив ирландские земли вдоль и поперек, они остановились на Энни-скерри, поместье лорда Пауэрскурта. На этой территории, идеально подходившей для Азенкура, располагался к тому же лагерь бойскаутов, где можно было разместить войска Оливье. Более того, Ирландия изобиловала дешевой наемной силой. Дабы создать иллюзию двух армий, из которых у Генриха насчитывалось 30 тысяч, а у французов — 60 тысяч солдат, требовалось по меньшей мере 650 человек и 150 лошадей. Статистов набирали по всей стране, предлагая им три с половиной фунта в неделю, а тому, кто приходил с собственной лошадью, выплачивали еще двухфунтовое вознаграждение. Среди добровольцев попадались такие разные типы, как дублинский таксист и растолстевший жокей, однако основную массу составляли сельскохозяйственные рабочие, укрепленные более дисциплинированными представителями местных вооруженных сил; всем надо было платить, обеспечивать продовольствием и жильем независимо от того, находилась ли работа на каждый день. Из времени, отведенного на съемки, две недели поглотили дожди, расходы возросли на астрономическую сумму. Однако дель Гвидиче (или мистер Дель, как его все называли) даже не дал Оливье почувствовать всю тяжесть финансовых проблем. “Не беспокойтесь, — повторял он, бурно размахивая своей сигарой. — Об этьих пустьяках я позабочусь сам. Вы делайте шедевр”.
Прибыв в мае в свой Азенкур, лейтенант Оливье обнаружил там скопление палаток цвета хаки, приютивших его мнимое войско, а также бары, кухни и кладовые. Его собственную штаб-квартиру оборудовали в непосредственной близости от конюшен, в фургоне на вершине холма, откуда он мог обозревать все свои владения. Никогда еще в его распоряжении не было такого количества людей. В качестве генерала он чувствовал себя неуверенно и, подобно Монтгомери в пустыне, собрал своих солдат и объяснил, чего хочет достичь в грандиозной батальной сцене. Этот спич он заключил драматической нотой: “Я могу попросить кого-нибудь сделать рискованные вещи, но никогда не потребую ничего такого, чего сначала не сделал бы сам”. Некоторые статисты ухватились за это обещание, и вскоре продюсер-режиссер-герой, повредив ногу, уже ковылял на костылях, а затем, лично продемонстрировав прыжок на врага с дерева, стал похож на китайского мандарина из-за пращевидных повязок на вывихнутых руках.
Десять дней ушло на подготовку неискушенных новобранцев: фермеров и их лошадей учили скакать галопом, атаковать и ехать в эшелоне; военнослужащие упражнялись в стрельбе из лука и искусстве одновременно выпускать в цель бумажные стрелы с войлочными наконечниками. Затем пришлось соорудить одноколейную дорогу длиной в полмили, чтобы снимать атаку французской кавалерии с установленной на вагонетке камеры; еще несколько дней доставали знамена и снаряжение. Поскольку настоящих доспехов было очень мало, пришлось проявить изобретательность — прибегнуть к “кольчугам”, связанным крючком слепыми ирландскими студентами и политым затем золотой и серебряной краской. Так как Оливье соглашался на дублера лишь а эпизодах, настоятельно требовавших его присутствия у камеры, он тоже брал уроки верховой езды. На поле не было более отчаянного и вездесущего человека: восседая на своем сером ирландском мерине, Оливье представал то королем, несущимся вскачь в парике и сверкающих тяжеловесных латах, то режиссером-кавалеристом, отдающим громовые приказания через привязанный на шее мегафон. По иронии судьбы, в начале съемок этот активнейший из режиссеров получил наиболее тяжкое увечье отнюдь не в тот момент, когда мчался верхом или принимал участие в схватке. Он смотрел в видоискатель, когда в тяжеленную камеру врезалась лошадь. Рот у Оливье был разорван, хлынула кровь, однако, обратив все в шутку, он поднял куда большую суматоху вокруг пострадавшей камеры. В то время это был единственный образец “Техниколора” в Англии.
Снимать начали 9 июня. Все утро ушло на то, чтобы загримировать людей, снарядить лошадей, и, когда наконец заработала камера, небо уже подернулось облаками, которые и в дальнейшем исправно закрывали солнце в кульминационные моменты. Временами, если получалось то, что нужно, Оливье ощущал необычайный душевный подъем; затем внезапно все словно обращалось против него, и он приходил в отчаяние. В Ирландии ему показывали черно-белый материал, который часто вызывал неудовлетворенность. Погода портилась, портилось и настроение, и в письме к Вивьен, выступавшей перед войсками в Северной Африке, он признавался, что порой “нервы сдают и охватывает паника”. Однако о настоящих тучах, нависших над “Генрихом V”, он так и не узнал.
В Лондоне дель Гвидиче сражался с финансовым кризисом, угрожавшим самому существованию картины. Было очевидно, что
