время контролировавший проект строительства московских небоскребов, был арестован.
Раскапывая прошлое
В расширении Москвы и ее наползании на Подмосковье не было ничего удивительного. Подобные процессы происходили со многими большими городами. Быстрая урбанизация московских пригородов в середине ХХ века, наверное, напоминала рост Рима во II веке н. э. или Лондона – в веке девятнадцатом. Тогда Уильям Блейк наблюдал за тем, как северная часть Лондона постепенно поглощала ближайшую сельскую округу, и отголоски его тревожных мыслей об этом вошли в стихотворение «Иерусалим». Как пишет Элизабет Маккеллар, «прошлое и настоящее сливались в сознании Блейка с северной окраиной города, которая представилась ему неким идеальным пейзажем, олицетворением пасторального совершенства, как раз в тот момент, когда она стала навсегда исчезать под натиском городской застройки»[615]. В сознании советских людей расширение города больше связывалось с положительными явлениями – модернизацией и прогрессом. И все-таки быстрота расширения Москвы в послевоенные годы не могла не тревожить жителей самих окраин.
В 1951 году эти страхи в юмористическом виде оказались изображены на карикатуре в журнале «Крокодил» (илл. 5.7). Старушка, собирающая в лесу грибы, восклицает: «Батюшки! Грибы растут, как новостройки!» Строительные краны и небоскребы так близко подошли к подмосковным лесам, что теперь уже они задают темпы живой природе. В Подмосковье природная и городская среда поменялись местами: небоскребы стали мерилом, на которое равняется все растущее.
Илл. 5.7. Крокодил. 1951. 30 июля
В свою очередь, советские архитекторы и официальные лица изначально почти не видели в проекте московских небоскребов противоречия между традицией и прогрессом. Спроектированные так, чтобы стилистически напоминать кремлевские башни, высотки мыслились не как орудие разрушения, а как памятники, которые своей формой и символикой незаметно соединяли далекое русское прошлое с советским настоящим. И все-таки прошлому и настоящему суждено было наскочить друг на друга: в 1949 году рабочие, рывшие котлован для небоскреба в Зарядье, раскопали материальные следы московской старины. Хотя возведение высоток и было, безусловно, первостепенной задачей послевоенной Москвы, к задачам того же порядка относилось и обнаружение исторических корней советской столицы. С 1949 по 1950 год на стройплощадке в Зарядье были развернуты масштабные археологические раскопки шести экспедиций.
С начала 1940-х годов большой интерес к Зарядью проявляли археологи из Института истории материальной культуры[616]. С 1941 года этот институт вместе с Академией архитектуры начал уточнять сведения о домах в Зарядье и собирать материалы на месте уже снесенных зданий, стоявших ближе к реке. Постановление 1947 года о небоскребах открывало невиданную дотоле возможность провести в этом месте полноценные раскопки. В 1949 и 1950 годах Институт истории материальной культуры и Музей истории и реконструкции Москвы сообща организовали раскопки в Зарядье (илл. 5.8). Они стали одним из нескольких этапов раскопок в Москве, объединенных в одну Московскую археологическую экспедицию, которую с 1946 по 1951 год возглавлял молодой археолог Михаил Рабинович (ему было тогда чуть за тридцать).
Илл. 5.8. Раскопки в Зарядье. 1950 г. Собрание ЦГА Москвы
Археологическая повестка хорошо вливалась в культурную атмосферу послевоенных лет. Изучение Зарядья археологами стало частью общего курса того времени на возвеличивание русской национальной культуры[617]. Хотя в 1930-е годы возможности для раскопок открывались на многих московских стройплощадках, советские археологи уделяли городу мало внимания[618]. Но благодаря идеологическим кампаниям, развернутым в конце 1940-х, отношение ученых к Москве переменилось. Торжества в честь 800-летия Москвы по всему Советскому Союзу стали для многих одним из первых послевоенных праздников, но еще это событие ознаменовало более глубокий политический и культурный сдвиг. Юбилей явился частью обширной программы, призванной сделать Москву символическим центром не только Советского Союза, но и расширявшегося социалистического мира. Как вспоминал Михаил Рабинович, у директора Института истории материальной культуры Александра Удальцова празднование 800-летия Москвы вызвало чувство некоторой неловкости. «В этом первом городе мира еще ни разу не было настоящих раскопок, тогда как в десятках других больших и малых городов – начиная с Киева и кончая Звенигородом», их институт раскопки провел. «Выход, казалось бы, прост: организовать раскопки в Москве», – писал Рабинович[619].
В послевоенные годы Рабинович возглавлял работу Московской археологической экспедиции: вначале вдоль реки Яузы, затем в Подмосковье (в Сокольниках, Черемушках и Филях) и наконец в самом Зарядье[620]. Как вспоминал Рабинович, именно там его команду ждали самые интересные находки. Под Зарядьем, на глубине пяти или шести метров, залегал слой, в котором сохранились фрагменты глиняных блюд, датировавшихся X–XIII веками. Еще среди откопанных предметов старины была керамика, стеклянные бусы и шиферные пряслица. Но эти раскопки позволили найти не только мелкие предметы старины. Под землей хорошо сохранились остатки жилого квартала с домами, улицами и стенами. Это поселение, много веков скрывавшееся под Зарядьем, оказалось очень древним – оно было старше легендарного основателя Москвы Юрия Долгорукого[621].
Хотя Рабинович весьма успешно справлялся с возложенной на него задачей, вскоре он стал жертвой тех самых сил, которые, собственно, и инициировали археологические раскопки в Москве. В 1951 году директор института пригласил Рабиновича к себе в кабинет. Как вспоминал археолог, Удальцов сообщил ему неприятную новость, испытывая явную неловкость. Он объяснил, что понижение Рабиновича в должности – по существу пустяк, и новый начальник, кого бы ни назначили, «будет чисто номинальный». Сам же Рабинович, как выяснилось, не подходил на роль начальника Московской экспедиции, потому что требовался кто-нибудь «из крупных ученых». Он сразу же оговорился, что работой Рабиновича все «очень довольны», и «никто [его] не снимает». Несмотря на все заверения Удальцова в обратном, тот понял, что дело в его еврейском происхождении: «Между тем было ясно, что дело именно в фамилии»[622]. Археологические работы, проводившиеся в Зарядье в последние годы сталинского правления, оказались неразрывно связаны с тогдашней борьбой с космополитизмом[623]. Разрушительная мощь ждановщины была такова, что даже историческое прошлое превращалось в опасную территорию для тех, кто на нее ступал.
То, что археологи находили под землей в Зарядье, позволяло с большей уверенностью вписать в многовековую историю Москвы новые страницы. Специалисты стали обращаться к государству с просьбами о проведении исторической работы другого рода – уже над землей. То же Зарядье послужило полем боя для защитников памятников старины: они изо всех сил отстаивали необходимость изучить и сохранить архитектурное наследие Москвы перед тем, как его снесут, расчищая место для сталинских высоток. Отдел изучения архитектурных памятников, являвшийся частью московского филиала Союза архитекторов СССР, устроил
