— Ну, я, — рядом с Лизой неизвестно откуда возникла Маргарита. Опять она!
— А… а больше никто? — ляпнула Лиза. Настороженная Маргарита насторожилась ещё больше и покосилась на пачку нот.
— А чем я тебе не подхожу? — процедила она, подозрительно сощурившись.
— Нет, я так… я вообще… — Лиза вконец стушевалась. Почему-то советоваться с человеком, который сидит возле Паулины как пришитый, совсем расхотелось.
— Ты скажи, помочь чем? — голос у Маргариты был холодный.
А вдруг она теперь шпионить за мной будет? Зря я на рожон полезла, расстроилась Лиза.
— Нет… я сама… спасибо большое… я ещё поспрашиваю… я пойду лимонаду… — забормотала она и, напустив на себя деловитый вид, направилась к лестнице на второй этаж. Потом обернулась — непонятная Маргарита куда-то делась, вот и хорошо, вот и замечательно, не надо нам никакой Маргариты, мы сами.
Лиза ушла в угол, на толстый плюшевый диванчик, воровато огляделась, разложила на сиденье пачку нот и стала просматривать свою партию. А потом вытащила из середины один- единственный листок.
Это была очень красивая музыка, несказанно красивая и несказанно тоскливая. Соло для виолончели — Лиза определила это даже по нескольким строчкам, косым летящим почерком записанным на нотном листке. Но главное было в другом. От этой музыки все казалось неважным, и все прочие звуки стихли, и те, кто бродил по холлу, стали как смутные тени. В этой музыке было все — и тяжелые свинцовые волны, взбегающие на гранит, и пронизывающий до костей ветер, и неосвещенные улицы, и тёмные окна домов, и крысиные полчища, и все- таки эта музыка была красивой.
Виолончель неторопливо, вкрадчиво рассказывала о вымершем городе, о том, как воет ледяной ветер в ущельях пустых улиц, ворожила, кружила, как поземка, как пыль, город молчит, и нет никого, никого, и никогда уже не будет… Мурашки побежали у Лизы по спине, когда она поняла, что где-то здесь вступает скрипка, её скрипка, ну да, ну конечно, вот отсюда и начинается моя партия.
А низкий голос виолончели пел сначала негромко и печально и как будто даже спокойно — вот видишь, город мертв, все уже произошло, ничего не поделаешь, и вдруг взлетел, взвыл и заметался, как взбесившаяся каменная нечисть, загремел железом крыш, грохнул настежь распахнутой дверью в дом, где никто уже не живет. И где-то рядом тоненько заплакала скрипка, заскулила, как потерявшийся щенок, закричала, как живой человек, надрывно, отчаянно, пронзительно, а виолончель глумливо смеялась — да, да, плачь, так и будет, так и есть.
Черные ноты мельтешили перед Лизой, и её затягивало в этот обрывок партии, как в болото. Она не могла отвести глаз от исписанного листка — взгляд притягивало, как магнитом, он примерзал, как тогда к серому экрану, на котором появился Изморин, и вот застыл на какой-то черной черточке, линейке, почему-то проведенной с очень сильным нажимом…. Да нет же, она растет, она превращается в черную щель, а щель — в колодец тьмы, и Лиза падает туда, и уцепиться не за что… падает в пустоту, в темноту, тошнотворно медленно, не чувствуя ни рук, ни ног…
Лиза стояла посреди пустого города, кажется, на Большом проспекте, неподалеку от площади Льва Толстого… но теперь окрестности было почти не узнать — от некоторых домов остались только развалины, похожие на острые черные зубы, и посмотреть в сторону Филинского дома Лиза не решалась. А если бы и решилась, все равно вряд ли бы что увидела в навалившихся на город холодных сумерках. Как она здесь очутилась? Лиза испуганно озиралась, потом прислушалась. Было тихо, ужасно тихо, только ветер слабо шуршал где-то в переулках да в темноте над головой поскрипывало распахнутое окно с выбитым стеклом. И под ногами тоже хрустело разбитое стекло… а может, лед. И Лиза вдруг поняла, что она совсем одна посреди пустого города, никого больше нет, и это не радингленский морок, это все по-настоящему, потому что все умерли, давно умерли, и Инго, и Филин, и Бабушка, и Лева… и она была рядом, когда они умирали, а сделать ничегошеньки не смогла, а теперь она одна, одна, одна, насовсем, навсегда.
Где-то вдалеке слитно зашуршали по асфальту и льду сотни когтистых лапок. Это шли крысы, шли как полноправные хозяева, потому что теперь городом правили они. Все ближе и ближе и ближе.
— Фи-и-и-илин! — Лизе казалось, что она кричит во все горло, срывая голос, по получился какой-то сдавленный писк. — И-и-и-инго!
И вдруг откуда-то издалека донеслось едва слышное: «Лиза!», и какой-то призрачный звон, а потом Лизу крепко схватили за плечи и потащили. Перед глазами замелькало, она зажмурилась…
…и оказалось, что она сидит на плюшевом диванчике в качающемся, темном холле гостиницы, а та стриженая девочка, Маргарита, яростно трясет её за плечи, а ноты рассыпались по полу, как тогда, у Изморина в кабинете. Диньк! Диньк! — звенели браслеты у неё на запястьях.
— Лиза! Ты чего? — лицо у Маргариты было озабоченное и испуганное. — Плохо?
Лиза, стараясь не разреветься, сгребла с пола ближайший листок, в ужасе поняла, что это не тот и, стиснув зубы, опустилась на четвереньки — на холодный клетчатый пол.
— Давай помогу, а то голова закружится, — вызвалась Марго и тоже поползла по полу — по скользкому мрамору листки разлетелись далеко.
— Ты сидела, сидела с этими нотами… держи, вот… а потом я смотрю — ты все ниже наклоняешься, будто слишком темно, я к тебе, ты падать стала… и звать кого-то, — объяснила Марго. — Шепотом.
Тот листок все не находился. Лизу прошиб пот.
— Мишка! Мишк! Принеси лимонаду, а? — крикнула Маргарита через плечо. — Что, нету больше? Ну ладно. Так, вот ещё один, за диван улетел… ой, а это что? Половина перечеркнута. Черновик какой-то?
— Отдай! — дурным голосом завопила Лиза и выдрала листок из пальцев Марго. — Не смей смотреть!
— Да пожалуйста, — Марго и не думала обижаться. Потом прищурилась и быстрым шепотом спросила:
— Это тот самый?
— Какой? — Лиза из последних сил прикинулась, что не понимает.
— Из-за которого тебя скрутило.
— А как ты догадалась? — Лиза тоже почему-то перешла на шепот.
— Да так, — Марго постучала себя по лбу, отчего все её браслеты вновь задинькали. — Дедукция. Смотри. Он другими чернилами… и почерк чуточку другой… и те чистовые все, а этот черновик. А ты его держала отдельно, перед носом, а те просто рядом лежали. Ты что, музыку пишешь и посоветоваться хотела?
«Ага, — Лиза почувствовала некоторое облегчение. — Дедукция, значит. Кажется, я знаю, кто у нас тут горазд планы придумывать. Только вот вопрос — можно ей верить или она с этими заодно? Она ведь за мной наблюдала, раз все это увидела». А вслух спросила:
— А… а как ты меня вытащила?
— Откуда? — удивилась Маргарита. — А, вот ты о чем. Ну, не знаю, просто само получилось. Со мной иногда так бывает. — Вдаваться в подробности она не стала.
Ого! Непростой человек эта Марго! Столько может, а с Паулиной спелась.
— Спасибо, — Лиза потерла нос, чтобы не покраснеть. Плохо, когда тебя спасает непонятно кто.
— Это ведь не твои ноты, а его, верно? Так, а теперь расскажи толком, откуда это я тебя вытащила, — не давая ей опомниться, попросила Марго. — А то мне все это со страшной силой не нравится, — она неопределенно мотнула стриженой головой на темный холодный холл, по которому, чихая, пряча озябшие руки в рукава и тщетно вытрясая последние крошки из пустых пакетиков, бродили музыканты в куртках и пальтишках поверх пижам и в тапочках на босу ногу.
И пришлось рассказать. Хотя слов хватало с трудом.
— Хм. — Марго покосилась в ноты. — Все это, конечно, замечательно, только я вот не знаю, можно ли тебе верить или ты с этими заодно.
Лиза похолодела. Мысли читает — слово в слово!
— Хотя та мадам из телевизора, в смысле, Алина Никитична, вроде и ничего, — не дожидаясь ответа, размышляла вслух Марго, — А с вашей Ульяной Сергеевной все ясно, Изморин её просто дешево купил,
— Ты что?! Алина — ничего?! — Лизу как подбросило. Даже пальма рядом зашуршала, — Да она… да она никакая не Алина, она Паулина, она жутко сильная колдунья! — шепотом закричала она, забыв про решение не доверять Марго, — Я её когда последний раз видела, она была гарпия, — Лиза замахала руками, — крылья — во! Когти — во! А сейчас почему-то скромничает, и это ужасно подозрительно… А Саблезубая никакая не наша, она сама по себе!
— Подумаешь, крылья во и когти во, — возразила Марго, явно намекая на Конрада-Поверженного. — Она ничего такого не говорила про гарпию. И про больных беспокоилась.
— Ну ещё бы! — фыркнула Лиза. — Скажет она, щас! И ты хороша — нашла тоже, кому верить!
— Слушай, — Марго примирительно погладила ощетинившуюся Лизу по плечу. — Хватит нам с тобой дикобразов изображать и иголками друг о друга греметь. Мы так далеко не уедем. Я тебя прекрасно понимаю. Я ей тоже не очень-то доверяла. В конце концов, она же меня из дому… ну, из папиной квартиры украла.