сворачиваем за угол к другой автобусной остановке.
— Папа уже дома? — спрашиваю я.
— Финн, пожалуйста, не надо.
— Ты сказала в записке, что взяла его рюкзак? А то папа решит, что нас ограбили. Когда мы уезжали, дома был такой беспорядок.
Мама качает головой и смотрит в небо.
— Пожалуйста, перестань волноваться, — просит она.
— Перед отъездом у меня не было времени выкинуть из головы свои заботы.
Маме удается слегка улыбнуться.
— Ты забавный, Финн.
— Куда дальше?
— В Треугольник.
Я киваю. Улыбаюсь впервые за это утро. Треугольник — лучшее географическое название, которое я когда-либо слышал. Когда мама впервые привела меня туда совсем маленьким, я ожидал, что там будет настоящий треугольник, и плакал, обнаружив, что он выглядит так же, как и другие места. Однажды я спросил, есть ли еще города с названиями, как фигуры. Папа показал мне фотографию Пентагона на своем компьютере, но он не считается, потому что это правительственное здание в Америке, а не город. Я решил собрать города с такими названиями. Пока у меня есть только один, но если когда-нибудь услышу о городе под названием Прямоугольник или Ромб, то стану откладывать все свои карманные деньги, пока не смогу позволить себе поехать туда, сфотографируюсь перед табличкой и добавлю в свою коллекцию.
Прибывает автобус до Треугольника. Он немного полнее, чем предыдущий, и мы усаживаемся сзади. Я смотрю в окно, когда мы проезжаем через мост Сауэрби, который я до сих пор про себя зову Салями. Лотти называла его так, когда была маленькой и не могла выговорить правильно.
Мама разрешает мне нажать на кнопку, когда мы доезжаем до Треугольника и пора выходить. С главной дороги виден лес.
Теперь мама кажется немного счастливее. Решаю больше не упоминать папу.
Я иду за ней в лес. Мы были здесь несколько раз, устраивали пикники и гуляли, но раньше никогда не останавливались тут в палатках. Я даже не знал, что так можно.
— Где лагерь? — спрашиваю.
— Достаточно далеко. У меня есть карта, если нужно. Не волнуйся.
Ее голос впервые за долгое время звучит светлее. А я все думаю: если бы здесь был папа, он бы сейчас взъерошил мне волосы.
Мы шагаем еще минут пятнадцать или около того. Мама достает из кармана листок бумаги и смотрит на него.
— Почему бы тебе не проверить на телефоне? — спрашиваю я.
Мама пропускает вопрос мимо ушей.
— Сюда, — говорит она, сворачивая направо. Я следую за ней еще минут десять или около того, пока мы не доходим до поляны. Там всего одна палатка, но у входа стоит вигвам, и когда мама кричит «эй!», из него выходит седовласый мужчина.
— Здравствуйте, — говорит она. Мужчина кивает, улыбается и зовет ее в вигвам.
— Подожди минутку, Финн, — говорит мама.
Она даже не забронировала место заранее. Я начинаю возиться со шнуром на рюкзаке.
— Все в порядке, — говорит она, через несколько минут выходя из вигвама.
— Где нам можно пристроиться? — спрашиваю я.
— Где захотим. Вот в чем прелесть ранних подъемов. Можно выбирать.
Я веду ее к месту в дальнем конце поляны. Мама снимает рюкзак. На ее плечах красные отметины от ремней, но она ничего не говорит. Мама начинает напевать, распаковывая палатку. Не могу вспомнить, когда в последний раз слышал ее пение. Может, и правда все будет хорошо, и папа не станет так злиться, как я думаю, и будет скучать по нам, пока мы в отъезде, и это на самом деле хороший план с ее стороны.
Помогаю маме с палаткой. Она неплохо управляется, но никогда не следует инструкциям, и это обычно сердит папу. Но сегодня его нет, так что, полагаю, это не имеет значения. Я просто подаю ей очередной предмет, когда она меня просит.
Солнце уже поднялось, поэтому я прошу маму дать крем от загара. Она роется в своем рюкзаке, и я начинаю беспокоиться, неужели забыла, но тут мама достает тюбик и шляпу. Я не очень рад, но здесь меня никто не увидит, поэтому я надеваю шляпу и мажусь кремом.
— Та-дам, — наконец говорит мама, поворачиваясь ко мне и улыбаясь. Палатка готова. Вышло немного криво, да и неважно.
— Отлично, — хвалю я.
— Давай залезем и немного остынем, — говорит мама, ей явно жарко. Я приседаю и иду за ней внутрь. Палатка на трех персон. Я не знаю, почему их так называют, никогда не видел, чтобы какие-то персоны делили палатку, но, возможно, так бывает.
Мама ложится и хлопает рядом с собой по простыне, и я присоединяюсь к ней, чтобы пообниматься. Мамины объятия — лучшее, что есть на свете, хотя я не могу никому об этом сказать, потому что мне вроде как уже много лет для обнимашек. Но здесь все нормально, тут нет идиотов из школы, я могу делать все что хочу и не беспокоиться, что они скажут.
— Иногда мне хочется, чтобы мы остались здесь навсегда, только ты и я, в палатке. — Сначала мне кажется, что я сказал вслух то, о чем думал, но потом я понимаю: говорила мама.
— Мне тоже.
Она улыбается и убирает прядь волос с моих глаз.
— Мы могли бы просто гулять и сидеть ночью у костра, и нам не о чем было бы беспокоиться.
— Тогда почему бы нам так не сделать? — спрашиваю я.
— Не знаю, Финн. Проблема взрослого человека в том, что в конечном счете ты делаешь то, что от тебя ожидают, а не то, чего хочешь сам.
— Тогда я не хочу становиться взрослым.
— Я тебя не виню, — говорит она. — Возраст сильно переоценивают. Действительно глупо: первые восемнадцать лет жизни ты мечтаешь стать взрослым, а остальную часть времени желаешь снова вернуться в детство.
— Но здесь мы можем быть теми, кем хотим, верно?
— Да, — говорит она, обнимая меня крепче. — Мы можем быть такими, какие мы есть. Вот почему я хотела сюда приехать.
— А где наш завтрак? — спрашиваю я. — Я есть хочу.
