— Здорово, доктор! — Глаша протянула ему направление: — На, читай, поди, ученый. — Тот несколько раз переводил взгляд с Глаши на бумажку, как бы убеждаясь, что нет никакого подвоха, и все-таки как-то неуверенно проговорил:
— Ну проходи, садись вон туда... Открой рот.
— Еще чего? — искренне удивляется Глаша.
— Ты, милая, зачем сюда пришла? Дурака валять? Так это не то место... Открой рот, говорю!
— На, смотри, может, золото там увидишь! — Глаша намеренно широко открыла рот.
— Вот так бы сразу... Так, все хорошо, — откладывая ложечку, уже спокойней сказал врач. — Теперь проходи вон туда, на кушетку. Раздевайся.
— А я чо, разве одетая?
— Сними кофту.
— Может, ты скажешь — ляжь?
— Надо будет — скажу.
Глаша резко встала с кушетки, с негодованием оттолкнула уже подходившего врача:
— Я те как раздену, я те как лягу! Бесстыжий! — выбежала в коридор.
— Ты что? — переполошился Василий.
— Он чокнутый, что ли? Заставляет раздеваться, бессовестный. Чего захотел! Пускай свою раздевает...
— Глаша, это же больница.
— Может, у вас и в цехе голые ходят, тогда мотай от меня подальше, а я пойду поближе.
— Подожди, Глаша, сейчас мы что-нибудь придумаем. Не горячись. — Василий обошел три кабинета, вышел и позвал Глашу: — Иди сюда, здесь женщина принимает...
— Еще куда-нибудь? — выйдя от терапевта, уже утомленным голосом взмолилась Глаша.
— Потерпи немного, Глаша. Осталось зайти в фотографию, на пропуск фотокарточка нужна.
По пути в фотографию Табаков успокаивающе, словно ребенку, говорил:
— Ну вот, все в порядке. А ты боялась.
— Да не боялась я. Смотри, испугал!
— А чего же ты упрямилась?
— Но ведь все-таки стыдно, как ты думал...
— Странная ты, Глаша. Гадать и просить тебе было не стыдно у всего города на виду, а тут один на один провериться у врача — застыдилась...
Она уничтожающе глянула на Василия: мол, что толку говорить с тобой, слова зря тратить.
— Ха, сравнил часы и трусы... А, ладно... Сам удивляешься, а у вас порядочки какие? Может, и фотографироваться надо нагишом?
— Не бойся, так снимут.
— Чего снимут?
— Тебя.
— Откуда снимут?
— О, господи, — не выдержал Василий. — Неужели ты и этого не понимаешь? Сделают с тебя снимок, фотокарточку? Ясно?
— А от меня-то хоть что-нибудь останется? Или всю на фотокарточку израсходуют?
— Глаша, знаешь, хватит притворяться. Ты что, не видела фотографий на витринах?
— Видела, не слепая. Там все девки сидят с голыми спинами и головы вот так повернуты. — Глаша развернула голову назад и даже руки в бока уперла. — Потренироваться, что ли?
— Ладно, — остановил ее Табаков, — там на месте потренируешься.
Зашли в фотографию. Фотограф копался в темном углу. Только вышел на свет, Глаша первой приветствовала его:
— Здорово, хозяин!
— Здорово, гостья! Проходи, садись вон на тот стул. Или вы вдвоем?
— Да нет, — пояснил Табаков, — на пропуск ее. Она в наш цех оформляется.
— Ясно, — пробормотал фотограф, — ясненькое дело. Ты садись прямо, вот сюда лицом. Так... Головку повыше. О, нет, это слишком высоко. Вот так. Внимание, снимаю!
— Снимай, да быстрей! — сказала Глаша.
— Ну что же ты! Зачем рот открываешь! Испортила кадр... Давай не шевелись, не моргай глазами, а то опять испортишь. Внимание!
— Скажи спасибо, что я тебе жизнь не испортила, — отрезала Глаша, желая закончить разговор.
Василий вынужден был вмешаться:
— Хватит вам, а то еще подеретесь. Глаша, сиди смирно, не мешай человеку фотографировать.
Глаша на миг присмирела, и фотограф воспользовался этим, сделал снимок.
— Вы свободны, мадам.
— А если я за мадам по роже дам? — Глаша вполне серьезно двинулась к фотографу. Он на всякий случай занял позицию на той стороне треноги.
— Тогда фотокарточек не будет.
Табаков силой увел Глашу.
Только к вечеру сумели сдать документы для оформления пропуска. Василий почувствовал, что от голода болит голова. Глафира тоже выглядела усталой.
— Пойдем-ка, Глаша, в столовую, закусим маленько. Поди, хочешь есть?
— Как волк, собаку бы съела...
— Ну и пошли. Не собаку, а что-нибудь съедим. Наработались мы с тобой сегодня. Устала?
— Думаешь, нет? Хорош день, да побить некого...
В столовой Василий усадил ее за столик, сам взял подносы и пошел за стойку. Глянул: Глаша сидит за столом и ест сухой хлеб. Василий взял два полных обеда и для Глафиры — пирожное. Она ела стыдясь и теряясь. Хотя вилка лежала перед ней, гарнир от второго съела ложкой. Потом стала ложкой же давить шницель, но ничего у нее не получалось. От смущения отодвинула тарелку, сделала вид, что наелась. Василий незаметно наблюдал за ней.
— Ты чего же шницель не съела? Такой вкусный. Вилкой ешь.
Глаша наколола шницель на вилку целиком и съела. Достала из рукава платочек, завернула в него пирожное. Заметив, что Василий смотрит на нее вопросительно, сказала: «Отнесу Ромке, племяшу». Вышли на улицу.
— Зайдем в магазин, — предложил Василий. Он купил рассыпного печенья, пряников, конфет. — На, Глаша, Ромку угостишь и мать. Может, не так будет злиться, задобришь.
Глаша взяла кульки, и они пошли в сторону вокзала. Василий чувствовал, что устал до крайности, да и Глаша выглядела так, словно ее целый день в мешке носили, а теперь выпустили. Хотелось расслабиться, повести разговор легкий, уже не относящийся ни к устройству Глаши на завод, ни к другим событиям, связанным с ней. Однако все сводилось к Глаше, к этой новой заботе, так нежданно нахлынувшей на Василия.
— Ну вот, сейчас я тебя на автобус провожу, и ты поедешь домой...
— А потом?
— Завтра приходи к бюро пропусков, я тебя буду ждать. Часам к восьми утра приходи. Договорились?
Глаша посмотрела на Василия. Что-то ее беспокоило, было непонятным. Кто он, этот человек? Неужели и вправду такой добрый, как кажется? Неужели она потеряла способность моментально разгадывать людей? Нет, не может того быть! Но ведь раньше-то она для чего разгадывала их? Для того, чтобы сразу определить — удастся выудить десяток копеек или нет. А Василия ей теперь надо разгадать совсем для другого.
— Ох, и хи-и-трый ты! — пропела она, глядя ему в глаза.
— Ты о чем?
— Да об том, что мягко стелешь. Чо ты так примасливаешься, будто золото нашел и боишься потерять? Чо так беспокоишься за меня, а?
— А разве тебе это неприятно?
— Не знаю. Не верю я тебе. — Глашины глаза погрустнели. — Будто ты что-то нехорошее задумал...
— Я думал, ты такая смелая...
— Смелая, да неумелая.
— Неумелых учат, и тебя научим, всему.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Глаша приехала к заводу в семь утра. Почти час пришлось стоять на виду у заводских, многие из которых кивали в ее сторону. Кто-то сказал: «Братцы, может, пойдем погадаем? Гляньте, и сюда добралась!» Глаша хотела уйти куда-нибудь, но тут подошел Табаков, и они направились получать пропуск.
Бюро пропусков работает с половины девятого, поэтому пришлось ждать целых сорок минут. Василий усадил Глашу на лавку в сумрачном коридоре с рассохшимся полом.
— Садись, посидим. Что-то вид у тебя вялый. Плохо спала?
— Вовсе не спала. Только под утро задремала. Если бы не увидела сон, то и проспала бы.
Табакову вдруг захотелось узнать, что может сниться этой цыганке, и он тут же заторопил Глашу:
— Ну-ка, ну-ка, что же тебе снилось?
— Смеяться будешь... Тебя видела.
— И как же? Интересно!
Глаша внимательно посмотрела Василию в глаза, словно хотела убедиться, в самом ли деле стоит ему рассказывать, а может, хотела сравнить его с тем, который снился.
— Ну вот, слушай. Будто я плыла на большом пароходе. Куда — не знаю, совсем одна, среди чужих. На пароходе много народу, одни начальники, наряженные все красиво. И смотрят они на меня так, будто я им мешаю. Потом вижу, начали шептаться и на меня показывать глазами. Чо, думаю, я им мешаю? Я уже не лезу к ним, не прошу ничего... А вот еду, сама не знаю куда и зачем. Ну вот, стою будто бы и ничего не трогаю, ни в чем не виноватая, а они все обступают меня. Смотрю на всех, думаю, хоть кто-нибудь бы сказал: чего вы к ней пристали, чо она вам?.. А никто ничего не говорит. Потом гляжу, из мужиков все стали милиционерами. И подходят ко мне все ближе, ближе, да все злые такие. И вдруг откуда-то возьми да и появись ты!..
Глаша снова глянула Василию в лицо, передернула плечами:
— Ну, вроде бы заслонил меня и говоришь: чего вы к ней пристали? Отстаньте! Но они будто начали на тебя напирать, а ты стал с ними драться, потому что они доброго слова не понимают. Ну и правильно! Чо на них смотреть, если сами первые начали. Я тебе будто стала помогать, а они нас в разные стороны расталкивают. И вдруг вижу: тебя подняли высоко и бросили в воду. А вода чистая-чистая, видать, как ты тонешь и мне рукой машешь. И главное — сквозь воду вижу твои глаза, такие обидные и жалостливые. И все рукой мне машешь, а сам все дальше и дальше утопаешь. Тогда я как рванусь — и сама в воду... Я-то и плавать не умею, а будто плаваю, ищу тебя, а тебя уже не видать... Надо же такому присниться, а? К чему бы это? Глаша вопросительно взглянула на Василия, даже голову склонила и чуть повернула вправо, чтобы видеть его глаза. Он, минуту помолчав, кивнул, как бы тоже выражая недоумение по поводу Глашиного сна.
