для меня словно член семьи – настоящей семьи! И вообще, с какой стати я должен перед тобой отчитываться? Ты мне не мать! И ты не моя совесть, черт подери!
Позади них, в толпе, кто-то побился об заклад, что Анаксимандр не сможет сосчитать до пятидесяти – что тот немедленно проделал с впечатляющей скоростью. Следующей поставленной перед ним задачей было умножить количество пядей в локте на количество пинт в галлоне. Пока пес производил вычисления, делая отметки когтями на посыпанном опилками полу, какой-то пьяница накинул на него намордник с ошейником и, хрипло гогоча и облизывая потрескавшиеся губы, принялся застегивать пряжки. Ни Анаксимандр, ни Сириус никак на это не отреагировали – знак, который ускользнул от внимания пьяного.
– Гэм, – произнес Натан, – что происходит?
Какое-то время Гэм сидел, не отвечая, затем встал.
– Перед тобой я тоже не должен отчитываться. Я возвращаюсь в берлогу.
– Никуда ты не пойдешь, пока не ответишь! – Присси схватила его за руку.
Анаксимандр огласил ответ на поставленную перед ним задачу, но поскольку никто из собравшихся не мог сказать, прав он или нет, это привело к немалому смятению; люди с листками бумаги в руках, толкаясь, пробивались к букмекерам. Собакокрад с распухшим, изрытым порами носом, похожим на нашпигованный гвоздикой апельсин, потянул за привязанную к ошейнику веревку.
– Если ты надеешься меня похитить, знай, что ничего не выйдет, – предупредил Анаксимандр.
Он с силой дернулся вбок, и руки вора оказались вывернуты из суставов: его рефлексы были недостаточно быстрыми и он не успел вовремя выпустить веревку. Теперь стало похоже, будто он никак не может перестать пожимать плечами – к немалому веселью других посетителей распивочной, за исключением нескольких, оказавшихся приятелями вора. Они набросились на Анаксимандра, надеясь силой утащить его с собой.
Сириус пробрался сквозь толпу к Натану и ухватил его зубами за штаны. Гэм что-то сердито бормотал себе под нос, но когда Присси положила ладонь ему на плечо, он прикрыл глаза, потер пустую глазницу и начал трястись всем телом.
Анаксимандр, окруженный плотной массой тел, поднялся на задние лапы, так что несколько человек повисли на его шее, и повернулся к одному, который уже лежал на полу. Он обрушился всем весом на позвоночник лежавшего, и тот переломился, как ломается осенью сухой прутик. Затем комната оросилась фонтаном крови: пес зарылся в тело огромными лапищами, раздирая его одежду, кожу, грудную клетку, внутренние органы с такой же легкостью, с какой обычная собака раскапывает землю в поисках трюфелей или разрывает чью-нибудь нору или просто делает это ради удовольствия покопаться. Видя, как обернулось дело, люди, накинувшиеся было на Анаксимандра, поспешили раствориться в толпе.
Удостоверившись, что его неприятель мертв, Анаксимандр остановился. Все вокруг было залито кровью, и хозяйка распивочной, вышедшая из своей каморки возле лестницы в погреб, была недовольна.
– Я не потерплю, чтобы в моем помещении устраивали кровавую бойню! – завопила она, и посетители покаянно поникли головами. – Чья это собака?
– Мадам, – отозвался Анаксимандр, – я не признаю над собой хозяина. При всем том, однако, я приношу свои извинения за беспорядок, который мое появление вызвало в привычном функционировании вашего заведения.
Женщина была явно удивлена, когда он заговорил, однако хозяйкам распивочных в процессе работы приходится видеть немало удивительного.
– Извинения дешево стоят, – непоколебимо возразила она. – Извиниться легче легкого, а вот чтобы убрать здесь всю эту кровищу, придется поработать. Что ты на это скажешь?
Анаксимандр кивнул:
– В ваших словах есть правда. Если бы мои лапы позволяли заниматься уборкой, я бы охотно вам помог, но это не так. Какие еще услуги я могу вам предложить?
Хозяйка выдернула из подбородка длинный седой волос, улыбнулась и жестом пригласила пса в задние помещения.
– Эй, коллега! – позвал Анаксимандр. – Мне нужно выполнить данное обязательство; я вернусь, когда закончу.
Сириус пробрался к нему через толпу – впрочем, после случившегося посетители сами спешили освободить для него проход. Подойдя к Анаксимандру, он понюхал его и тихо заскулил.
– Не бойся. Я прекрасно подготовлен к любым неожиданностям.
Сириуса его слова, кажется, не успокоили – даже наоборот, расстроили еще больше. Натан шагнул к нему и положил руку на его ошейник, погладил по шее.
– Свободной собаке следует соблюдать достоинство в своих поступках, – сказал ему Анаксимандр. – Мы с Сириусом оба должны не забывать об этом, и я собираюсь подать ему пример. Прошу тебя, Натан Тривз, позаботься о Сириусе на протяжении моего недолгого отсутствия и позволь ему заботиться о тебе. Я постараюсь вернуться как можно скорее.
С этими словами он следом за хозяйкой скрылся в задней комнате.
Видя, что его товарищ ушел, Сириус отстранился от Натана, и на мгновение тот почувствовал страх, вспомнив крышу и звук, с которым пес отгрызал лица у трупов. Сириус поднялся на задние лапы и опустил тяжелые передние на плечи Натана, заставив его отступить на шаг, скривившись от боли в руке. Однако, вместо того чтобы нападать, пес внимательно поглядел прямо в глаза мальчика.
Он был таким тяжелым, что вскоре рука Натана больше не могла выдерживать его вес. По-видимому, увидев проявившееся на его лице страдание, Сириус опустился на землю и лизнул руку Натана, залив его рану слюной и слегка повизгивая. Это не умерило боль, но и не причинило новой; и когда Натан вернулся к столу, где недавно сидели Присси с Гэмом, Сириус позволил ему вести себя за ошейник.
Однако их друзей там больше не было – на том месте сидели двое мужчин, настолько пьяных, что воздух вокруг них казался мглистым и слегка дрожал, словно на жаре. Не желая присоединяться к косноязычной беседе и вдыхать алкогольные пары, сопровождавшие каждое их слово, Натан с Сириусом вышли наружу.
XXXVIII
Гэма с Присси не было и снаружи, так что Натан отправился домой, намереваясь после этого заскочить в берлогу. Сириус пошел с ним.
Променад показался ему значительно более грязным, чем прежде, более неопрятным и унылым. Люди тоже выглядели слабее и даже ближе к смерти, чем когда-либо. Натан шел, выпрямившись, с Сириусом возле ноги, и когда возле очередной сляпанной из гнилых досок лачуги им попадалась подозрительная или угрожающая фигура или на улицу просачивались звуки побоев, он не съеживался, как сделал бы раньше, и не пытался нырнуть в тень, надеясь, что его не заметят. Наоборот, он выпрямлялся еще больше и продолжал идти с таким видом, будто его ничто не тревожило – будто ничто не могло его потревожить.
Люди тоже относились к нему по-другому. Это они теперь избегали глядеть ему
