Молодому офицеру, чуть постарше солдата, легче быть серьезным: у него ответственность бо?льшая. Но и он хотел бы многого, включительно до детского яблочка.
А старшие офицеры, сверхсрочники – старшины и сержанты? У них разве нет потребностей в радостях жизни? Им не скучно?
Вспомните древнее проклятие, пострашнее котлов со смолой и чертей с вилами, в которых верили наши отцы и деды: «И проклянет тебя господь бог твой. И когда настанет вечер, ты скажешь: о, если бы уже было утро! А когда настанет утро, ты скажешь: о, если бы уже был вечер!»
Но на заставах не скучают. В коллективе, как в каждом живом организме, все находится в напряженнейшем взаимодействии. Старшие учат младших и от них сами учатся познанию человека. Дни полны серьезного дела. Ничто не совершается зря, а если и случается, то не должно случаться. Все излишнее есть упущение по службе.
От побудки до отбоя все люди в деле. Времени решительно не хватает иной раз, чтобы набросать письмишко домой. Дело, дело и дело…
Наряд – служба ответственная, учеба – не менее. Без учебы не будет исправного несения нарядов. Все осмысленное, направленное лишь к цели. Наряд несут не для формы – для дела. Учатся не для отчета о проведении плана занятий, не для рапорта о завершении в срок учебного цикла, а для дела. Все совершается не для «показателей».
Но это значит, что у них нет свободного времени? Есть, конечно. У них нет пустого времени. Если хотите, у них все время свободно, так как оно наполнено трудом нужным, сознательным. Русским, советским солдатам и офицерам знакомы все тяготы, кроме единственно тяжкой, – волочить бремя подневольной службы. Поэтому их жизнь наполнена значительным содержанием и им скучать некогда.
Косматая лошаденка, на которой солдат несет службу, сильна и неутомима. Она пройдет одним духом километров шестьдесят, в злой мороз выспится в открытом дворе, прибившись от ветра под стенку. И наутро готова к работе. Так же, как и солдат. С той разницей, что солдат порой не спит и ночью.
Невзрачная лошадь, почти что конек-горбунок из сказки. Солдат Иванов, Петров, Сидоров, занесенный пыльным бураном, богатырь из были, не из сказки.
Что ему Змеи-Горынычи да Кащеи Бессмертные, когда он ничуть не боится самой водородной бомбы!
В нашей тяжелой службе воспитываются характеры, растет личность подлинная, не внешне живописная, то-есть создаются богатства, подобные неразменному рублю: чем больше тратится, тем больше остается.
Такова жизнь наших застав. И тех, что стоят на географических границах, и тех, что охраняют иные рубежи.
ГЛАВА ВТОРАЯ
1
Трещит телефонный звонок.
– Мальцев слушает.
Он слушает и отвечает:
– Есть.
Свет в комнате серенький – уж очень ненастный сегодня выдался денек. Дождик с самой ночи сеет на город туманную тучу мельчайших брызг. В лесу нынче, наверное, стучит скучнейшая капель.
Лес далеко. Если подойти к окну, внизу виден голый асфальт двора. На нем несколько распластанных, как кажется с третьего этажа, спин «Побед». Жуки без ножек. Напротив и близко высится глухая кирпичная стена, грязный задний фасад дома, тот самый, который не существует для архитекторов, будто бы простые граждане обязаны смотреть на дома, как на листы проекта, то-есть лишь с улицы.
Из-за сумрачного дня, из-за высокой стены в комнате темновато. За двумя столами, что стоят у окна, еще можно заниматься без света, а Мальцев, который сидит в глубине, с утра зажег настольную лампу и разложил свое хозяйство в кругу, отбрасываемом лампочкой из-под черного сверху, белого изнутри абажура на шарнирной подставке.
Положив трубку, не отрывая глаз от листов развернутого перед ним дела, Мальцев говорит:
– Нестеров. Турканов зовет.
Нестеров сидит у окна, ему досталось лучшее место, свет на его столе падает слева. Он не слышит. Мальцев окликает громче:
– Виктор! К Турканову.
Нестеров отрывается, аккуратно кладет ручку пером на край чернильницы и встряхивает рукой: писать часа два подряд, да еще с увлечением, – не шутка. Почерк у Нестерова круглый, крупный, читать легко, ни начальство, ни машинистки не жалуются. Нестеров откидывается, забрасывает руки за голову, переплетает пальцы и сладко потягивается:
– Аа-ах!..
Ничего не поделаешь, начальство зовет, комментарии излишни… Нестеров спрашивает:
– Вы, ребята, остаетесь?
– Скоро пойдем обедать, – за себя и за Мальцева отвечает товарищ, который сидит у окна напротив Нестерова.
Нестеров закуривает, собирает дела и кладет их в несгораемый шкаф, который стоит в глубине, около Мальцева.
Служба! Товарищи уйдут, а оставлять дела на столах, если в комнате нет никого, не полагается. Правда, последний, перед тем как запереть комнату, в крайнем случае уберет и чужие дела, но заставлять других ухаживать за собой – последнее дело.
По широкому пустому коридору Нестеров дошел до середины здания и поднялся на следующий этаж. Там перед дверью, не думая, он одернул пиджак. Привычка!
В обычное служебное время не возбраняется носить гражданский, штатский костюм. На улице как-то свободнее, если идешь под руку с женой: не приходится следить за просветами и числом звездочек на встречных погонах. Форменное платье Нестерова временно переселилось в швейную мастерскую: подбились брюки, обшлага тоже чуть обтрепались.
За дверью кивки, шутка на лету с секретарем начальника, с машинисткой, и вторая дверь – к полковнику.
– Он ждет, – говорит секретарша о полковнике, – идите.
Перед дверью руки Нестерова бездумно опять оттягивают вниз полы пиджака, чего не замечает ни он, ни секретарь, ни машинистка, ни майор милиции, который ждет в приемной полковника. Нестеров – как все. И как полковник Турканов.
Нестеров стучит, слышит: «Войдите», входит, вытягивается и видит, что, кроме полковника, в кабинете есть еще второй полковник, начальник того отдела, где служит Нестеров, и подполковник, его заместитель. Сам по себе вызов к Турканову значил нечто. Теперь же, узрев такую «угрожающую концентрацию начальства», Нестеров соображает: «Дело серьезное». И громким голосом докладывает нарочито по-уставному:
– Старший лейтенант милиции Нестеров прибыл по вашему приказанию!
Старший лейтенант вышел из кабинета Турканова в расстегнувшемся пиджаке.
Секретарь спросила:
– Ну что?
– А вы не знаете? – буркнул Нестеров, напуская на себя «мрачность». – Пропала моя «Жизель», пропала моя Уланова, как швед под Полтавой. Так и запишите!
Заручиться билетами на «Жизель» дело нешуточное… Это всем известно.
Когда «посторонний майор» уйдет, а секретарь и машинистка останутся вдвоем, они обменяются мнениями о предстоящей командировке Нестерова. Они в курсе дел, они везде, кроме работы, немые хранительницы тайны следствия. У них есть свои симпатии и свои оценки. Нестеров – «симпатия». Они говорят про него:
– К Виктору будто липнет. Начинает следствие с пустяка, а потом такое разматывается!..
Своих товарищей Нестеров встретил у двери, но не присоединился к ним, чтобы пообедать вместе, отвлекаясь в своей компании от текущих дел.
– Тебе верноподданная звонила, – без шутки сообщил Мальцев.
– Ладно.
Нестеров набрал номер телефона коммунальной квартиры, где он жил с женой и с сынишкой.
– Людок, такое дело: завтра в командировку. Увы, «Жизель», увы! Пойди с Мальцевым. Не хочешь? Почему?
И Нестеров шутливо убеждал свою «верноподданную», что ей будет даже интереснее с Мальцевым, чем со старым верноподданным мужем, который уже разучился ухаживать. В семье Нестеровых было трое «верноподданных»: муж, жена, сын – целое государство.
2
Дело делалось своим чередом. Окончив юридическую школу, Нестеров начал работу так, как всегда каждый молодой человек, за ничтожными, вероятно, исключениями, приступает к делу: с живым интересом и к новой обстановке и к новым людям. И было очень приятно вновь стать взрослым.
Правда, две его школьные скамьи были разделены войной, но в каком бы возрасте, с каким бы опытом ни садился человек за книгу, он в той или иной мере опять становится школьником.
В классе, на летнем учебном сборе командного состава запаса, почтенный слушатель в звании даже полковника и возрастом далеко за сорок, старательно тянется с подсказкой товарищу.
– Товарищ полковник, – обращается к нарушителю дисциплины капитан-руководитель, – по моему званию я даже не могу вам сделать замечание. Но вы мешаете проводить занятие.
И полковник запаса (начальник главка) встает, оправляет на отросшем брюшке гимнастерку и пытается оправдать свое мальчишеское поведение с каким-то мальчишеским конфузом.
Смешно? Нет. Даже по-своему мило. Ведь настоящих-то стариков куда, куда меньше, чем кажется юношам и девушкам, которые у нас впервые допускаются к избирательным урнам.
