На Поповке, под горой,
Воздух мрачный и сырой.
Эта провинциальная «тишина», традиционно заготовлявшая осенью запасы овощей на зиму в погребах и набивавшая в начале зимы дровяники, что бывало одним из существеннейших событий жизни скромной городской семьи, следовала за новостями внутренней и международной жизни путем чтения газеты «Русское слово» с содержательными для читательских масс того времени фельетонами «талантливого Александра Амфитеатрова» и «менее талантливого», но считавшегося «более глубоким» Григория Петрова, расстриженного священника, сменившего поповскую рясу и кадило на перо либерального журналиста. Суворинское «Новое время» с его погромно-националистическими выпадами пользовалось меньшим успехом.
В читательских формулярах губернской библиотеки имени Лермонтова первое место твердо занимал Лев Толстой, но за ним – правда, с почтительным интервалом – высовывала голову Вербицкая, кумир мещан, про которую Лев Николаевич однажды сказал, что она «предается половому общению с читателями на страницах своих романов».
В литературе переводной с переменным успехом сражались за первое место Александр Дюма-отец и Конан Дойль в лице Шерлока Холмса.
Но не засыпали на полках ни Пушкин, ни Лермонтов, ни Некрасов, ни Никитин с Кольцовым. Белинский был в почете. Гоголь всегда находился «на руках». Провинция мыслила, чувствовала, дышала. Происходило зачинание, творение будущего: недаром в семнадцатом году Октябрьская революция была столь единодушно принята на всех улицах провинциальных городов. Но это творение тогда, в девятьсот первом году, внешне так мало было заметно на родине Александра Степановича Турканова.
Год рождения будущего советского полковника не был ознаменован, как помнится старикам, никакими чрезвычайными событиями международной жизни, кроме еще длившейся в том году англо-бурской войны. Вернее сказать, еще длящегося процесса безжалостного методического подавления двух численно крохотных земледельческих южноафриканских республик всей мощью еще свежей Британской империи. Кстати сказать, в этой войне, в скромном унтер-офицерском звании, принимал участие столь известный в дальнейшем Уинстон Черчилль.
Дело этой грязной войны загорелось из-за алмазных и золотых залежей, открытых, к несчастью для буров, на землях их республики и не принесших счастья и «второй стороне» в лице нахлынувших со всего света искателей легкой наживы и десятков тысяч английских солдат, легших под пулями буров.
Сочувствие печати, тихой провинции и всей мыслящей России без различия революционных партий и групп, представленных в те годы малочисленными и только подпольными организациями, находилось на стороне буров, которые подверглись грабительскому несправедливому нападению: тогда понятие агрессии еще не было сформулировано, как в наши дни.
В России этот исторический эпизод оставил весьма популярную песню:
Трансвааль, Трансвааль, страна моя,
Ты вся горишь в огне…
Была задета совесть народа, который не плавал в чужие страны, чтобы на кого-то напасть, не воевал из-за золота, не умел составлять балансы на крови.
Годы девятьсот первый и его предшественник – девятисотый прославились позднее.
Молодые люди рождения этих двух тихих лет были самыми юными защитниками юной Республики и завоеваний революции. Это они, послушные зову партии и Ленина, тащили на себе бремя гражданской войны и рассеяли себя в безвестных могилах по территории всей Федерации. Первая перепись показывает резкое падение численности мужчин, явившихся на свет в мирной тиши начала века.
С видавшей виды винтовкой калибра 7,62 миллиметра образца 1891 года красноармеец Турканов побывал и на юге и на востоке, питаясь чаще пайком фронтовым или боевым, чем тыловым, безотказно кормил вшей, куда более опасных, чем пуля, шрапнель и бутылочная ручная граната, состоявшие на вооружении и РККА и противника. Турканов остался в живых «не по своей вине», как на лишенном пышных выражений языке первых лет революции изъяснялись лихие армейские шутники.
Юношеская память набивала копилку воспоминаний всеми фактами без разбора для позднейшего осознания и пользования. Из высоких чувств тех лет, обуревавших не одних только молоденьких красноармейцев, очень помнится ощущение яркой светлости жизни и близкого конца не одной лишь войны, но всех вообще испытаний и тягот. Нажать еще немного! Даешь Крым, даешь белополяка и – винтовку на склад старого лома. Даешь Колчака и Сибирь, где немолоченый хлеб лежит еще с довоенного времени, и конец всякому голоду, – не для тебя, для всех.
Еще проще решались вопросы морали. У каптенармуса в сундуке нашелся мешочек сахара, по кускам краденного из пайков. Обвешав каптера бумажками с надписью «Вор», товарищи провели его по улицам на общий позор и простили «за несознательностью». Мы знали, что в ворах и во всяких преступниках, как вши в наших шинелях, сидели пережитки. Со всеми пережитками будет покончено, мы твердо верили, навсегда и сразу же после войны. Пережитков «проклятого прошлого», как писали газеты и как выражались ораторы на митингах, хватит еще года на два, от силы – на три. Так уверенно думали не одни юнцы красноармейцы.
Следовало не столько наказывать, сколько исправлять от пережитков своего брата-пролетария, по несознательности попавшего на скамью подсудимых. Суды выносили мягчайшие приговоры: вся гнусность и подлость были явно остатками вчерашнего «старого режима», вчерашнего капитализма.
В первые годы молодой революции для нас самыми интересными были доклады о международном положении, о торжестве коммунизма, до которого оставалось подать рукой.
…Это место рассказа – воспоминания полковника Турканова и его сверстников о громадности пути, который одолело творческое и ищущее сознание для достижения нынешней зрелости.
Сам Александр Степанович направился к своей зрелости, находясь почти каждодневно на линии огня. До войны он служил в пограничных войсках, годы сорок первый – сорок пятый прошел в строю, затем милиция.
В эпоху становления нашей власти Ленин указал на государственную торговлю, как на место, где государство повседневно общается с каждым гражданином.
Несколько десятков советских граждан ежедневно обращаются с массой разных вопросов и в каждое отделение милиции. Контакт самый широкий.
Так, по-ленински, просто и без напыщенности понимал милицейскую службу полковник Турканов.
5
Для изобличения не требуется признания преступника: обвинение, построенное только на признании, делается на суде пустой бумажкой, лишь обвиняемый откажется от своих слов. Судьи прерывают процесс и возвращают дело к доследованию. Признание в известной мере облегчает следствие, но не всегда. В чем-то сознаваясь под тяжестью улик, преступник скрывает сообщников, на помощь которых рассчитывает. И поэтому каждое признание должно подтверждаться фактами.
В этом коренное отличие нашего следствия от методов карьериста, пользующегося служебным положением в личных целях. Принести кому-то акты «признаний» невинных, запугать этими признаниями, строить свое благополучие на страхе…
Соблазнительно выбрать переломный момент, изобразить подготовку и эффектное предъявление решающей, неожиданной улики. Бывает и так. Но театральные эффекты, столь захватывающие зрителя, в жизни не только редки, но и не производят действия. На самом деле работа следователя сложнее. Он подбирает факты, улики, сопоставляет их, приходит к выводу как бы отвлеченному, то-есть бесспорному, вне зависимости от своей личности. Работа в своем роде математическая. Тем она и интересна. И только так может осуществляться настоящее правосудие.
Протокол допроса – две странички. Две сотни слов. Шесть-семь вопросов и ответов. Дела на полчаса? Нет. Иногда весь день… Стенограмма заняла бы сто страниц. А в протоколе допроса содержится лишь нужное, то-есть то, что имеет прямое отношение к делу: факты и подтверждение фактов, говорящие не против подследственного и не в его пользу, но помогающие выяснить истину. Существенное, нужное… Лишенное предвзятости, формулированное с возможной точностью, обдуманное, обсужденное следователем и подследственным. Доказательства и объяснения как против подследственного, так и в его пользу. Над ним и над следователем стоит высший контроль – Здравый Смысл. Поэтому-то так и интересны следственные дела, поэтому-то они увлекательнейшее чтение для каждого человека.
Чтобы добыть это настоящее, это существенное, следователь и подследственный изводят, как сказал поэт, тонны словесной руды. Но не пустой и не напрасно.
6
Нестеров чувствовал себя необходимым.
Он называл своих противников «деятелями». Одно «дело» следовало за другим, выскакивая, как пузыри в потоке воды.
