Но Дима был не из тех, кто пасует. Он стал ездить в деревню столь регулярно, что наши, деревенские до сих пор считают его если и не внебрачным сыном, то уж племянником точно. Вывез по зиме и меня. Помывка в бане по-черному, выход на утреннее озеро, будто нарисованное с изяществом японской акварели, пленили меня. Пробираясь в выданных напрокат валенках по сугробам к усадьбе Куропаткина, я влюблялась. Так мы, увидев человека, только обращаем внимание на него, заметив краешком глаза, и вдруг понимаем, что хотим видеть каждый день, каждую минуту… То же случилось и со мной. Председатель был готов продать нам «корпус номер два», «Дом под березами», который теперь пустовал, как и вся усадьба, из которой недавно выселили Дом инвалидов.
Корпус показался нам огромным! Две пустые комнаты с круглыми печками, по 4 окна в каждой половине, пристроенный коридор. Домище 9 на 11 метров – зачем нам? Мы хотели избушку, – так, провести недельку летом, а, в результате, купили целый дом. И не понимали, что мы с ним будем делать.
Пока шло оформление дома, а при умирании социализма это было непросто, мы развлекались в Москве. Я сделала макет нашего будущего дома, в масштабе 1:20, и передвигала в нем какие-то ширмочки, ставила коробочки шкафчиков и прямоугольнички кроваток. Друзья разделяли нашу веселость и покупали удочки в магазине «Охотник». Дима пошел глубже и купил ружье, ибо был воином. Интернационалистом. Охотбилет давал ему право дать прикладом в лоб кабану, посягнувшему на зарытую в огороде картошку. Впрочем, через год из этого ружья чуть не застрелят меня…
Итак, у нас был дом. Дорога занимала совсем немного времени – в 21.30 отходил поезд от тишайшего из московских вокзалов – Рижского, и в 7.15 тебя уже сталкивали на платформу Старой Торопы. Так что к обеду уже можно было наслаждаться, чем хочешь.
Мы наслаждаться не спешили, но тут раздался телефонный звонок. Властный мужской голос назначил мне встречу у первой скамейки на перроне станции «Новые Черемушки». На скамейке голос, прерываемый шумом электропоездов, мне заявил:
– Я председатель целинного совхоза! И мы купили всю эту усадьбу. За зерно. Ты вообще кто? – это он ко мне обратился.
– Я сценограф, – гордо сказала я.
– Это для ча? – мужик недопонял, – техническое чё?
– ХУманитарное, – разъяснила ему, – театральное.
– Ну, мы тебе это… будешь там массовиком у нас… а муж есть?
– Да, – тут я прям раздулась, – он актёр!
– Баян дадим, – мужик просиял, – частушки будет петь.
Вернувшись домой, я выпила рюмку водки и положила вещи мужа в сумку.
– Дима! – я была убедительно строга, – ТЫ хочешь играть на балалайке перед целинниками?
– Упаси Бог, – ответил муж и немедля выехал в Торопец.
Муж Дима был обаятелен, как пионер с плаката. Девушки и женщины влюблялись в него и всячески помогали, например, писать адреса на конвертах или открывать счёт в банке. Не могли ему отказать! Председатель держался до последнего. Прямо, трактор «Владимирец» какой-то.
– Ты пойми, – говорил он Димке в длинные часы перекура на крыльце, – пойми! Нет у меня земли! Нет! Все под огородами! Под покосом! Под картошкой…
– Дай земли, Михалыч, – нудел Димка, – ты ж понимаешь… надо – зарез…
– Не дам!
– Дай!
– Не дам!
– Ну, тогда я у тебя жить буду, – отрезал Димка. Мне у тебя нравится.
Председатель, вспомнив, что дочери растут и хорошеют, прямо на глазах, дал нам участок.
– Но учти! – Михалыч взял счёты и положил на стол, – даю тебе огород Архипыча. Поить ты его теперь будешь – всю жисть. Запомни, – и он отщёлкнул костяшку, – на том поле песок. Расти ни хрена не будет, но Архипыч удавится, – вторая костяшка прилипла к первой, – у него дочка пьет. Внучка. Жучка. Баба пьет. Сват пьет. Сосед. Баба соседа. Поить будешь всех.
К концу списка пайщиков все костяшки переехали на другую сторону.
– Но это что. – Михалыч вздохнул. – Ты и сам запьешь. Так и знай. Края у нас такие. Песок, понимаешь…
После совершения купчей мы оказались владельцами огромной избы, у которой сгнили нижние венцы, а участок, выгрызенный из Архипыча, являл собой чистый пляж, поросший осотом и полынью. Во всей наготе встал вопрос – куда дом-то ставить будем? Я хотела прямо к озеру, чтобы с утра – в воду. Ну, или в прорубь. Тогда свирепствовали всякие БТИ – и у них везде какие-то линии шли, и они чего-то там чертили в воздухе, и дом встал, так уж, по их велению. То есть, он не встал. Кто его поднимет?
Раньше, в СССР, были люди, которые назывались шабашниками. Они ходили по Руси, или еще где, и шабашили. Возьмутся за что – и, шабаш, говорят. То есть – всё. Дальше – сами. Ну, наши были с Белой Церкви, потому что Украина тогда была с нами. Звали их Вовчик Заяц, Вовчик Глечик, Сергунька Коченко и Вовчик Помазан. Мы имена сократили, звали так, как получится.
Бригадиром был Заяц, он из местных. Потом он женился в Казахстане, который тоже тогда был с нами. А потом развелся. И сколотил бригаду. Сначала они тырили консервные крышки. Помните, по 3 копейки? Банки закручивать с помидорами? Во-во… а в сезон они шли! На эти деньги люди тогда могли бы Волгу купить – а нельзя было… Поэтому шабашили, чтобы от крышек до крышек им было весело.
Ранним майским полднем Вовчики и Серега с одной стороны, Дима и я, – с другой, ударив друг друга по рукам, вбили колышки в зыбкую песчаную почву. Колышки тут же упали. Тогда заложили камни по углам и еще раз дали по рукам. Вовчики сказали – к 9 мая все будет, прям как в День Победы.
Ну, мы не дураки, 10-го приехали. Спасибо, что Михалыч приютил нас, хотя и без лишней радости, на пару десятков дней. Бригада объясняла простои традиционно – отсутствием строй и прочих материалов. Все нужно было воровать. Традиционно. Причем было то, что украсть не представлялось возможным, – как, к примеру, шифер. Снять его с чьего-либо дома было неловко и заметно глазу. Решили снять с зерносклада. Доски воровали ночью, переправляя их на лодке. Я страшно веселилась, потому, как в Ленкоме мы так не развлекались. Светила луна, а мы продирались в старую усадьбу, разбирали полы в пристройке, так сама усадьба еще была жилой.
Убедившись, что дом пронумерован, разобран, и готов к перевозке и сборке, еще раз бахнули на брудершафт, и назначили время – на Казанскую, на летнюю.
– Вот, мля будем, – сказали Вовчики, – стоять будет уже в июне. Но в июле железно можно прям жить и радоваться.
И мы поехали в Москву – вещи собирать…
Пока ты молод – всё шутка. И вся жизнь – впереди. Все можно переписать набело. Но это только так кажется. Приобретение дома для летних полежалок в стогу сена, для купанья под луной или поедания шашлычков под коньячок – мысль верная по сути, но вредная и опасная. Ты думаешь так – вот, будет домик, при нем… ну, цветочки там, лужочек?! И никаких огородов! Садов! Коров! Разве что петрушка? И чуть морковки, пожалуй. Но – никаких кустов! варенья! Хочешь ягоду – иди в лес. И всех этих бань, сараев, не надо! Так – дом-палатка, зашел – вышел. Раскладушка, крынка с молоком, полевые цветы на окне. Ветер занавеску колышет, а ты сидишь на скамеечке и «Идиота» читаешь. Хрена с два! Не верьте тому, кто это вам скажет! Вы будете всю оставшуюся жизнь менять полы, перекрывать крышу, строить теплицы и парники, копать, матерясь, огород. Вы дойдете до того, что будете сажать картошку! Варить варенье. Солить огурцы. Вы разведете кур, которые будут гадить вам на веранду, и выкапывать дорогие и редкие цветы. Покупка гофрированного шланга и насадки для веерного полива станет для вас праздником. Вы будете судиться с соседями, чья яблоня роняет свои червивые плоды на ваш сортир, а соседи будут поливать креозотом прущую на них малину. У вас не будет денег – дом сожрёт всё! Вы будете копать колодцы. Выкладывать мозаикой дорожки. Снег будет ломать крышу, а солнце выбелит ваш сайдинг. Печи, сложенные молдаванами из Таджикистана, распадутся до того, как печники получат свои деньги. С вас будут драть деньги – за дрова. Рыбу. Молоко. Мясо. Потому, что вы – москвич. О, Боже… меня же предупреждали – именно так, я и живу в деревне уже 30 лет. Дрова вот привезли, простите.
