Мы же с мужем Сашей живем в деревне Шешурино, которая еще до конца 20-го столетия была густо населена – 20 дворов, 20 коров, овец без счета, куры-петухи! В деревне стояла больница, построенная еще при генерале А. Н. Куропаткине, аж в 1902 году! Пока больница стояла, а люди в ней лечились, то и деревня наша жила. Когда больницу закрыли, жизнь утекла – тоненьким ручейком. Осталось всего 5 дворов, 1 корова, а народу всего – и сказать смешно! Пальцев одной руки перечесть – хватит.
Всякие разные дачники проживают в наших деревнях, и, приезжая погостить на лето в свои дачи, вносят веселую сумятицу в нашу жизнь. С моим домом соседствует Изольда Александровна, натура жизнелюбивая, солнцепоклонница и пофигистка. За Изольдиной избой живет Ритка, моя стародавняя подруга. Стасик у нас гость наезжий-приезжий, из далеких стран. Есть еще и бабки – Николаевна, Петровна, Семёновна и разные другие, которые и сами не помнят, как называются. Все остальные дачники имеют место быть – есть у нас и Адмирал, и Вилен Шкапнер, и даже Кася Львовна. Каждому найдется место. Прошу любить – и слушать! А если кто будет какое сходство разыскивать, так я так скажу – от каждого по чёрточке – вот, и выйдет человечек!
х х х
Просматривая вчера фотографии наших друзей, живущих неподалеку, я умиленно говорю:
– Саш, смотри! Как у нас тут чудесно! Какие люди живут в деревне! И артисты, и художники, и философы, и полярники, и поэты, и… кого только у нас тут нет!
– Крестьян, – мрачно замечает муж.
х х х
Разрезая пелены дождя, ныряя в лужи, поднимая фонтаны брызг, прибыл внезапно Дедулик на мотоцикле. За спиной его мотался, громыхая содержимым, рюкзак. Охотничье ружье было приторочено к сиденью, как пленная княжна. Мотоциклетный шлем сидел на Дедулике, как баба на чайнике. Под шлемом был белый бабий платок в горошек.
– Егорыч, – муж обнял Дедулика промасленными руками, отчего на спине Дедулика обозначились черные крылья, – какой у тебя вид воинственный, ты что, в армию собрался?
– Какой в… армию на хрен, – прошамкал Дедулик, – жубы у меня болят. Дай прополоскать чем у Дарьи всегда есть либо она еще не гнала?
Оба посмотрели на меня вопросительно. Я пожала плечами и ушла в стену, где кладовка.
– Вам на калгане или чистую?
– Мне с анальгином, – у Дедулика улучшилась дикция.
– А мне с колбаской, – муж вытер руки губкой для посуды. Поставив на стол бутыль, я отвернулась – варить варенье.
– Шашка, – Дедулик разгрыз анальгин и лицо его стало ромбовидным, – вот, шкажи мне, на хрен аппендицит у человека?
– Раз есть, значит надо, – муж предпочитает туманные формулировки.
– А вот! – горделиво подбоченился Дедулик, – а у меня был! А теперича нету. Потому как этот шукин кот его вырезал. А теперь у меня жубы болят!
– Когда это тебе вырезали? У нас больницы нет, а ты все время на виду?
– В вошемьдешят втором, – Дедулик отвлекся и начал полоскать рот водкой, – аккурат. Шначала ничего, а теперь жубы болят. Шукин кот, как ешть! Хиюйг фигов!
– Мда, – протянул муж, – у тебя, видать, зубы как-то со всем организмом связаны. А тебе больше ничего не удаляли, чтобы знать, откуда ждать?
– Перелом был, – грустно сказал Дедулик, – поди узнай, что они в гипш мешали…
Беседу нарушали свистки чайника и капель в коридоре.
– Хорошая шучка у тебя Дарья, – Дедулик показал на дремлющего Фунтика, – надо ш моим Мухтаркой обженить, не?
Все помолчали, не решаясь будить спящего кобеля.
– Ну, а ружье тебе зачем? – прервал молчание муж.
– А хрен его жнает, – честно сказал Дедулик. – Времена больно нешпокойные…
х х х
Я в тебе какую-то струну ощущаю, – говорит муж, подливая Дедулику молочка, – случилось либо?
– Моя со мной развестись учудила т, – Дедулик то разворачивает фантик, то сворачивает, – либо ты мне, говорит, удобства в дом с канализацией к соседям выведешь, да и еще в кафеле, и эту… жузю? не… дузю? Ну, корыто тако! С дыркам повезде! Чтоб как царицка кака лежала в пузырях! —
– А ты развелся же еще в Мурманске? – муж помнит биографию моряка.
– Так что? – Дедулик опасливо оглянулся, – я иной раз, и подженюсь? У нас, в Машкино бабель летом густо идёт. Как комар прям. Аж зудят повезде. Но на зиму не хочут. Вот, джузю дай. С пузырям.
– Так в корыто порошка, взболтай, нет? – муж сочувствует.
– А можно и Фэйри для посуды, – влезаю я, – мы так раньше собаку мыли. Ветврач сказал не хуже шампуня!
– Не… ей в прынцып дырков в джузе этой…
– А! джакузи! – соображает муж, – это в Москву. В Кремль!
– Чорта ей лысаго! – Дедулик до того домял конфету, что она тает у него в руках, – пущай идет за кого хошь идет! Бобылем буду! Без бабы! Один сам!
– Ты кузницу открой, – советует муж, – я тебе сварку дам.
– Во! – радуется Дедулик, – тогда ко мне все девки побегут! Кастрюли т лудить!
– Надо тебе только помощника, ты ж в годах? Как куйню поднимешь?
И тут открывается дверь и входит дядька. С чемоданчиком таким, как у водопроводчиков.
– Ты кто? – спрашиваем мы хором.
– Я сварщик, – говорит мужик и шмыгает носом, – Данила. А фамилие моё Свербигуз…20
х х х
А Егоровна и говорит:
– У деда-то день рождения как никак, надо зайти, а то он не звал же!
И мы поехали. По пути еще Пашку Филина подобрали, потому что он шел в майке, засыпанный снегом.
– Пойдем, – позвала Егоровна, – погреешься.
И мы опять поехали. А тут Валька Волков идет. Трезвый, потому что идёт ровно.
– Пойдем, – позвала Егоровна Вальку, – выпьешь.
Ну, мы все к Дедулику и ввалились.
– Чего приперлись? – Дедулик жарил щуку и прикрывал её спиной, – чего? Снегу нанесли! Чего? А этого на что привели на выпить нету на! – Валька водил носом.
– Мы будем тебя поздравлять! – сказала Егоровна, – потому как в такой день одному нельзя, а тут коллектив и еще кто придет када огонек заметит.
Дедулик забегал, плотно занавешивая окна.
– А я т нарошно уехадши! Кубари сымать! Думал кто забудет если вспомнит! Ан нет выпить ни грамма! Но чаю много!
– С собою, – и Егоровна поставила бутылку «Шешуринской слезы». Хлебу дашь?
За плотно накрытый щукой и солеными груздями стол сели важно.
– Ты бы дверь заложил, – присоветовал Юрка, – я видел, как Наташка с пилорамы бежавши.
– Наташка такой силы женщина, от её не укроисси, – и все выпили. Заскреблась Наташка.
– А чай уже пили? – спросила она, стоя в хлопьях снега.
– СНЕГУРОЧКА, откуда не ждали, – сказал Егоровна, и все еще раз выпили.
– За что пьем-то? – спросил Валька.
– За любовь! – ответил Дедулик и посмотрел на Наташку. Та зарделась.
– А чай будем пить? – спросила Наташка. Дедулик принес зефир, привезенный мной в прошлое лето.
– А надо бы в вазочку, – умственно прошелся по этикету Юрка. Дедулик ссыпал зефир в вазу. Загрохотало. Наташка взяла зефир и постучала об стол. Зефир не дрогнул.
– Вона, вещь! – и замочила зефир в мисочке.
– А вчера Герке Ячкину язык пополам, да. – Егоровна дружит с Инной Тимофеевой, медицинской работницей в больнице.
– Как – пополам? – ужаснулась я.
– А на лесе был. Сук отхряснувши, и под кадык. Пол-языка, как и не было.
– Ужас, – говорит Наташка, которая говорит всегда, когда не ест, – и Герку и так не понять была – тстстст пспсмтс, тепереча вовсе что будет?
– Даже если подошьют, – Егоровна понимает в вопросе, – ясней не буит.
