Донн, донн, донн!
Слушая, как возвещают обедню колокола на звонницах, мальчик машинально перекрестился. Постоянно находясь под десятками чужих взглядов, подмечающих буквально каждое движение и даже самый неявный жест, довольно быстро вырабатываешь нужные привычки: например, постоянно держать лицо бесстрастным, показывая глазами лишь те эмоции, которые хочешь показать. Или особый шаг — будущему великому князю не пристало ходить слишком быстро. Да и слишком далеко тоже — не для того царские конюшни заведены, чтобы великий государь ноги утруждал. Обязательное благочестие, обязательная свита и охрана, непременно и только богатые одеяния и оружие, неявные, но все так же обязательные к исполнению в повседневном быту ритуалы и условности…
— Государь-наследник Димитрий Иванович, снизойди к сирым да убогим!..
Удерживаемая охраной, на царевича с неприкрытой мольбой и отчаяньем в глазах смотрела молодая, и доселе неизвестная ему боярыня. Не очень красивая, но и не дурнушка, чуть ниже среднего достатка, держащая на руках квелого младенчика откровенно болезненного вида. И что самое интересное — на ее курносом лице не было даже и следа свинцовых белил. Едва заметно кивнув десятнику постельничих стражей, наследник разрешил ее пропустить, одновременно с этим касаясь просительницы и ее ребенка своими чувствами.
«Сама здорова, причем прямо-таки на удивление. Младенец?.. Мальчик, примерно полгода, дышит с трудом. Почему?».
— Государь-наследник, на тебя уповаю…
Оборвав речи боярыни недовольным жестом, Дмитрий всмотрелся в ее сына.
«Обычная простуда. Правда, довольно сильная, и почему-то застарелая. Недолечили-простудили, и так несколько раз? Похоже на то».
— Кто не досмотрел? Ты?
Вместо ответа молодая мать совершенно некрасиво хлюпнула носом, часто моргая мокрыми от слез глазами. Сняв перчатку с правой руки, целитель начертал на маленьком лобике крест, после чего на пару мгновений задержал руку над грудью своего будущего подданного — для пущей верности.
— Милостью Его сын твой исцелен.
Начавшую было падать на колени боярыню, с двух сторон подхватили опытные и привычные ко всему дворцовые стражи.
— Епитимью за небрежение долгом материнским тебе назначит твой духовник. Ступай!..
Отвернувшись от плачущей счастливыми слезами матери, Дмитрий незаметно поморщился от внимания нескольких дюжин подоспевших зевак, в чьих глазах при должном желании и умении вполне можно было разглядеть первые ростки фанатичного обожания.
«Только этого мне и не хватало — ходить по Кремлю, постоянно озираясь и сторожась».
— Благослови, государь-наследник!
— И меня, меня!!!
— Назад, пока плетей не получили!..
— А ну, не балуй!..
Направляясь в Теремной дворец, царственный отрок коротко оглянулся и сожалеюще вздохнул: воистину, ни одно доброе дело не остается безнаказанным!.. По отношению к нему это означало, что после очередного чуда исцеления батюшка или запретит ему столь вольно гулять, или (что вернее), в очередной раз увеличит его охрану…
* * *
— Ай лепо! Ай любо!..
Великий государь, царь и великий князь Иван Васильевич крепко стиснул в родительских объятиях довольно улыбающегося сына, после чего вновь вернулся к удивительно подробным и точным картам, начертанным на четырех больших кусках отличного пергамента.
— Порадовал ты меня, сынок, ох как порадовал!.. А это что?
Чуть прищурив глаза, властитель свободно прочитал:
— Невьянск. Это где рудник серебря…
Покосившись на томящегося любопытством Афоньку Вяземского, переминающегося у самой двери, правитель немного понизил голос: кое-что его ближники уже знали, но только в общих чертах.
— Кхм. А что с золотом?
Вновь прищурив глаза, и время от времени переводя взгляд с карты на плотно исписанные страницы малой книжицы, а потом и обратно, он стал тихонечко бормотать:
— Река Исеть — вижу. Большой и Малый Иремель, Атлян, Миасс — тоже вижу. Сыно, что за значок такой?
— Россыпи самородного золота на ручьях Каменка и Санарка, батюшка.
— Угум. Таш-ку-тар-ганка. Ну и названьице, прости Господи!.. А значочек-то крупноватый. Что, так много?..
— Много, батюшка. Еще и каменья драгоценные тамо же. Вот тут надо ставить прииски. А здесь и здесь медь добрая.
— Вижу, сыно, все вижу.
Довольный донельзя правитель захлопнул книжицу и буквально оскалился в хищной усмешке:
— Ужо погодите у меня!
— Батюшка?..
— А? Нет, сыно, это я о своем.
Бережно скатав подробнейший чертеж земель уральских и сибирских, Иван Васильевич внимательно просмотрел следующее призведение картографического искусства, довольно крупно и опять-таки невероятно подробно отображающее все города и реки Европы. Затем все с тем же интересом перешел к четвертой карте, явно сравнивая размер своей державы и империи Османов, погладил кончиками пальцев Китай и часть Индии, после чего вернулся к предыдущему пергаменту.
— Сыно. Скажи, а нельзя ли вот только их.
Крепкий ноготь указательного пальца очеркнул королевство Польское и Великое княжество Литовское.
— Только еще больше, и во весь пергамент?
— Сделаю, батюшка.
— А на другом пергаменте их.
Все тот же ноготь прошелся по королевству Шведскому, затем перепрыгнул на Данию и земли Ливонии.
— И это исполню, батюшка.
— Ты мой помощник!..
Выпустив из родительских объятий полузадушенно пискнувшего сына, царь несколько смущенно потрепал его по голове. Когда собственный наследник ведет себя столь взросло и разумно, иногда забываешь, что ему всего десять лет!.. Впрочем, первенец на его излишне крепкую ласку ничуть не обиделся: поправив одежду и откинув растрепавшиеся пряди назад (и не лень же ему с ними возиться!..), царевич захватил отцовскую шею в кольцо своих рук и что-то просительно зашептал, откровенно пользуясь хорошим настроением родителя:
— Да зачем они тебе, сынок? В приказах любого из подьячих возьми — только рады будут в стряпчие перейти?..
— Эти будут только мои, батюшка. К тому же, один из них точно умеет молчать…
Еще минута тихого шепота, и великий государь окончательно сдался:
— Бери под себя, дозволяю. Постой-ка, а они, случаем, не сродственники боярам Колычевым?
— Нет, они из детей боярских вышли, батюшка.
— Все одно, дозволяю.
Вновь мальчишечьи губы что-то тихо зашептали.
— Так-так?.. Ну-ка, хвались!
Через довольно краткое время в царский Кабинет зашел сын оружничего Салтыкова, с шкатулкой на вытянутых руках. Пока подходил, несколько раз поклонился, а оказавшись рядом с правителем, и вовсе заметно оробел — впрочем, этого почти никто и не заметил, так как содержимое шкатулки было гораздо интереснее. Не очень длинные круглые палочки, кои перед тем, как лакировать, обмакнули одним кончиком в краску: дюжины с две в красную, и по десятку в зеленую, синюю, желтую и коричневую. Еще дюжину вообще никуда не обмакивали, залакировав как есть — зато их, в отличие от разноцветных, не забыли хорошенько заточить.
— Чертилки для письма и рисования, батюшка.
— Ишь!..
Вынув из ножен кинжал, великий государь в два движения заострил палочку с красным оголовьем. Подхватил в руки одну из челобитных, провел ярко-алую черту, затем еще одну, попробовал написать длинное слово…
— Как ладно-то выходит, а? И в чернильницу макать не надо. Лепота!..
— Поначалу-то я их для Федьки измыслил, батюшка — очень уж он любит рожицы смешные на земле рисовать, да на бумаге. Свинцовая писалка для него вредна — когда задумается, все ртом ее помуслявить норовит, серебряной дорого выходит, а эти в самый раз. И Дуне с Ванькой тоже понравились. Очень.
— Угум.
Увлеченно опробовав все цвета и намертво исчеркав бедную челобитную, великий князь с легкой задумчивостью поинтересовался:
— Сложно ли их выделывать?
— Знающему фармацевту или алхимику не очень, батюшка. А если набрать с дюжину толковых недорослей из мастеровщины, да чтоб вся нужная утварь и запасы зелья с каменьями были — и их научу всему потребному для выделки чертилок. Седьмицы за две.
Повертев в руках сыновий подарок, царь распорядился:
— Пришлю тебе дьяка, обскажешь ему все, что для выделки этих твоих палочек надобно.
— Сделаю, батюшка.
Вновь взьерошив тяжелые пряди серебряных волос, Иван Васильевич улыбнулся, и…
— Великий государь.
Перевел взгляд на так некстати подавшего голос Вяземского:
— Боярин Бельский до тебя просится.
Не отвечая, правитель подхватил со стола аккуратно свернутый в рулоны пергамент, вложил его в жесткие тулы из толстой кожи, после чего самолично отнес их в свою Опочивальню, где не так давно появился удивительно массивный сундук, чуть ли не в сплошную окованный толстыми полосами железа. Отомкнул три навесных замка, затем один нутряной весьма сложной работы, откинул тяжеленную крышку и бережно уложил свои новые сокровища внутрь, как раз поверх тонкой книги — вроде бы и новой, но уже с изрядно замусоленной обложкой. Вспомнил о другой книжице, сходил, забрал, умостил ее поверх карт, и не спеша вернул все запоры обратно, спрятав затем три ключа в хитро сделанный тайник, а четвертый повесив себе на шею. Так-то оно понадежней будет!.. Наконец, вернувшись в Кабинет и присев на любимый столец, Иван Васильевич небрежно кивнул, разрешая войти Голове Боярской думы. Чуть повернул голову, потянувшись за кубком с вином — и уловил, как при виде четвероюродного брата красивое лицо сына осветила слабая, почти неразличимая насмешка.
