ошибок? Я не пойму, убивать своё прошлое ― это общесоциальная норма теперь что ли? Почему дураки вылезли на арену, а мы уже даже не в партере, а жопной ложе и рассматриваем сцену из-за колонны.
– Ты же понимаешь, что кедоносцы скоро всё разорят, и придётся вернуться, если не к истокам, то хотя бы немного назад.
– Пока кедоносцы одумаются или мы будем ждать, пока они одумаются, придут бородоносцы и тупо всех перережут, а ещё раньше все подохнут от голода или какой-нибудь трансгенной гадости. Один хрен, нам всем конец.
– Ну а сам-то ты что думаешь, ― спросил Серьёзный, ― есть выход или нет, что делать-то дальше?
– Если честно, я не знаю. Я знаю, что делать нельзя. Я знаю, чего я не хочу. Не хочу, не потому что я какой-то волюнтарист или своенравный негодяй, а потому что я точно знаю, чего от мира можно хотеть, а чего нельзя. И ещё я знаю, что никто не готов сделать то, о чём я думаю.
Дрова в костре уже догорали. Седой пошёл за мясом, принёс его и стал нанизывать на шампуры, а Серьёзный в это время из кирпичей создавал подобие мангала. Совсем скоро мясо жарилось на углях и разговор двух мужчин продолжился.
– Я хочу воспринимать происходящее с точки зрения культуры, ― говорил Седой. ― Вот представим себе, что культура людей ― это звери в зоопарке. У каждого своя, и особенная. А теперь какой-то полудурок вдруг откроет все клетки. Что будет?
– Хрень, ― сказал Серьёзный.
– Нет, постой. Тут два сценария, толерантный и нетерпимый. Если нетерпимый, то все друг друга перегрызут и останется самый сильный. Хотя, я даже не знаю, кто в зоопарке самый сильный. Может тигр, а может и бегемот, а может клещ-бегемотоед. Но нам тут всем на земле объяснили, что такой сценарий маловероятен и античеловечен, поэтому будет второй сценарий. Все перетрахаются друг с другом и в результате все будут попугаекрокодилоносорогобизономышами или, например, гиеносвиномакакозебрами. Тут уж выбирай, кого хочется. Но культура людей в результате будет представлять примерно это зрелище.
Серьёзный искренне смеялся, ожидая от Седого новых шуток.
– Тут главное, кто окажется плодовитее, свиномакаки или носорогобизоны. В любом случае, победит одна культура и потом станет доминирующей и всеподавляющей. Тебе это нравится? Вот видишь. И мне это не нравится. А если мы коснёмся какой-нибудь неполиткорректной хрени? Если я сейчас скажу, что мне хочется, чтобы мои потомки через сто лет выглядели примерно как я. Тогда что? И, между прочим, очень может быть, что это желание каждого мужчины, живущего на Земле, такова уж наша природа. Это не только моё желание. Но что нам всем делать? Сраться квадратами?! А я не хочу! Я против! Да, я против!
– А что ты хочешь сейчас? Ни одна религия не предложила ответа. А что мы имеем кроме религий? ― рассуждал Серьёзный. ― Мы имеем европейский гуманизм, мы имеем советский атеизм и мы имеем зелёные убеждения. В первом случае ― это даже не зоопарк, где открыты все вольеры, а скорее Колизей, во втором случае ― это насилие над монокультурой, раз в результате вовлечения третьих и четвёртых идей рушится самая главная, а в третьем случае ― это всего лишь искренняя вера в сказки взрослых и социально плохоадаптированных людей, что можно жить и проявлять жизнедеятельность герметично. Непонятно только, как так жить в единении с природой, если главная идея сохранения природы ― это полная изоляция от неё. То есть разъединение.
– Да, это так. Я знаю, что ничего интересного не ожидается. Тупик. Вот и вся перспектива, ― горячился Седой, вращая шампуры с мясом на огне углей. ― Я не вижу перспективы, и я в панике, ― он некоторое время подумал. ― Ну а если о религии поговорить… Взять христианство. Мне, вот, совершенно не интересно жить жизнью будущего, тем более такого, о котором никто ничего не знает, которого никто никогда не видел и не расскажет. Мало этого, мне не интересно знать, что мне не делать. Я плевать хотел на десять заповедей, потому что никто и никогда мне не говорил, что делать. Я хочу знать, что мне делать. Я не хочу молиться, я хочу творить, созидать, радовать людей в конце концов, я хочу действовать, а не ползать на коленках по храму. А что я слышу в ответ? Ничего, только гундёж про то, что я должен смириться, обосраться и ждать своего до́лбанного смертного часа. А вот я против такой философии! Мне нужны результаты своего труда, здесь и сейчас, а не потом и в другой жизни.
– Ты не самый большой поклонник религии, ― улыбнулся Серьёзный.
– А взять мусульманство. Почему я должен кому-то верить, если я даже не видел их бога. Где он? Он есть вообще? Могу я сомневаться или нет? А если я не могу сомневаться?.. Если сомневающихся надо немедленно убивать, то это попахивает обыкновенным детским экстремизмом и сумасшествием. Почему я должен верить пророку, который, возможно, всего лишь обыкновенный мужик, которому захотелось побольше власти. И почему, я не понимаю, если они не поверили в Иисуса, как в бога, не встретив на земле своего бога, возникла эта религия? На основании чего? Я поверю только тогда, когда увижу своими глазами. Ты же знаешь правила религиозности. Бог должен родиться на земле, иначе его просто нет. Нет, понимаешь! Он есть где-то там, а для землян его не существует и не может существовать.
– Да знаю я, ― сказал Серьёзный.
– Ну а буддизм? Что это? Всего лишь желание прожить следующую жизнь не хуже предыдущей. Зачем? Чтобы в жопу не клевали жареные петухи? Зачем жить вообще? Смысл? Какой смысл этих бесконечных перерождений? Если человек, проживший множество жизней, так и не сможет стать творцом или богом, то нахрена́ мне такая философия и религия? И тоже конфуцианство с его желанием вечно сидеть на заднице и познавать мир. Ну куда это годиться?! Мир маленький! Чего его познавать?! Нужно сотворять новое. Нет же, они будут до посинения ждать, пока мы это придумаем, а потом тупо своруют у нас это, думая, что воровство идей ― это всего лишь познание окружающей их природы.
– Ну а остальные религии?
– Такая же хрень. Пустота. Каждый раз найдётся такой изъян, который перечеркнёт всё и сразу. Меня они не устраивают. И атеизм тоже не устраивает. Меня ничего не устраивает. Я хочу найти такого философа или бога, назови как хочется, который объяснит мне, как воспитывать мою дочь. Я хочу такое общество, чтобы один человек отличался от другого, и не был неразберипоймёшькакойнации. Но при этом чтобы каждый искренне понимал
