— Но на самом деле он знал? — прошептал МакФриз.
— Он сделал меня своим кроликом. Маленьким серым кроликом, который заставляет других собак бежать быстрее... и дальше. Похоже, это сработало. Мы дойдем до Массачусетса.
— И что теперь? — спросил Гэррети.
Стеббинс пожал плечами.
— Оказалось, кролик тоже сделан из плоти и крови. Я иду. Я разговариваю. И, думаю, если все это скоро не закончится, мне придется ползти на животе, как какому-нибудь гаду.
Группа прошла под тяжело свисающими проводами электропередач. Несколько мужчин в ботинках для скалолазания взобрались на опоры, стоящие по обе стороны дороги, и висели над толпой, похожие на богомолов-переростков.
— Который час? — спросил Стеббинс. Его лицо словно растаяло под дождем, и превращалось по очереди в лицо Олсона, Абрахама, Барковича... потом, вдруг, в лицо самого Гэррети, истощенное и лишенное надежды, осунувшееся, изможденное, — лицо полуразложившегося ворона на давно убранном и заброшенном осеннем поле.
— Без двадцати десять, — сказал МакФриз. Он усмехнулся — вот такой призрак остался от его старой циничной усмешки. - Поздравляю вас с пятым днем, сосунки.
Стеббинс кивнул.
— Дождь будет идти целый день, Гэррети?
— Да, думаю да. Похоже на то.
Стеббинс медленно кивнул.
— Да, мне тоже так кажется.
— Ну, тогда укройся с нами от дождя[64], - неожиданно сказал МакФриз.
— Хорошо. Спасибо.
Они шли рядом, почему-то нога в ногу, хотя каждый из трех был навеки заключен в ту, свою собственную, уникальную форму, которая определялась содержанием внутреннего страдания.
Границу Массачусетса пересекли семеро: Гэррети, Бейкер, МакФриз, пустоглазый скелет по имени Джордж Филдер, с трудом преодолевающий каждый метр, Билл Хоф ("произноси как Хафф", сказал он Гэррети когда-то давно), высокий накачанный парень по имени Маллиган, который вроде бы до сих пор сохранил неплохую форму, и Стеббинс.
Помпезная встреча на границе осталась группой практически не замечена. Дождь продолжал идти, упорный и однообразный. Ветер выл и бросался на Идущих с бесцеремонной жестокостью юности и весны. Он срывал шляпы со зрительских голов и бросал их короткими дугами в известкового цвета небо.
Совсем недавно — сразу после откровений Стеббинса — Гэррети всем своим существом испытал необычайный душевный подъем. Его ноги как будто вспомнили, какими они были раньше. Ошеломляющие приступы боли в спине и шее стали реже и даже вроде бы слабее, как если бы на них воздействовала анестезия. Гэррети подумал, что так, наверное, выглядит восхождение на самую последнюю из отвесных скал, выход на окончательную вершину — выход из переменчивого тумана облаков на свет холодного солнца, на бодрящий, бедный кислородом воздух... и кроме как вниз дальше идти некуда, да и вниз — со скоростью полета.
Вездеход ехал чуть впереди. Гэррети смотрел на солдата-блондина, расположившегося под большим парусиновым зонтом на платформе, и пытался спроецировать всю свою боль, все пережитое страдание на этого человека. Блондин равнодушно смотрел в ответ.
Гэррети взглянул на Бейкера и увидел, что у него из носа течет кровь. Щеки были густо измазаны кровью, кровь капала у него с подбородка.
— Он ведь умирает, да? — спросил Стеббинс.
— Конечно, — сказал МакФриз. — Они все умирают, ты разве не знал?
Сильный порыв ветра метнул им в лица пригоршню дождя, и МакФриз пошатнулся. Получил предупреждение. Толпа взревела, такая предсказуемая и такая бесчувственная. Ну, сегодня хотя бы нет этих хлопушек. Дождь положил конец этому веселому идиотизму.
Дорога взяла длинный изгиб по насыпи, и Гэррети почувствовал, как быстрее заколотилось сердце. Он расслышал, как Маллиган пробормотал очень тихо "Господи боже!"
Дорога уходила между двух покатых холмов. Словно расщелина между двух вздымающихся грудей. Склоны были черными от людей. Шевелящиеся человеческие тела нависали над Идущими, копошились вокруг них, словно ожившие берега сильно заболоченного речного русла.
Джордж Филдер неожиданно вернулся к жизни. Обтянутый кожей череп, заменяющий ему голову, медленно повернулся на тонюсенькой шее в одну сторону, в другую.
— Они нас сожрут, — пробормотал он. — Они упадут на нас и сожрут нас живьем.
— Думаю, нет, — коротко ответил Стеббинс. — Никогда еще не было...
— Они нас сожрут! Сожрут нас! Сжрут! Сжрут! Сжрут! Онинассжрутсжрут... — Джордж Филдер носился широкими, беспорядочными кругами и безумно размахивал руками. В его глазах горел панический ужас мыши, попавшей в западню. Гэррети он показался похожим на одного из сумасшедших игроманов.
— Сжрутнассжрутнассжрут...
Он визжал на очень высокой ноте, но Гэррети с трудом слышал его. Звуковые волны с окружающих холмов падали на группу ударами исполинского молота. Гэррети не услышал даже выстрелов, когда Филдер получил билет, только дикое ликование Толпы. Тело Филдера станцевало неуклюжую, и в то же время странным образом грациозную рубму посреди дороги, — ноги летают, плечи судорожно дергаются. Затем, устав, видимо, танцевать, он сел на асфальт, широко раскинув ноги, и так и умер — сидя, опустив подбородок на грудь, словно маленький мальчик, застигнутый песочным человеком прямо во время игры.
— Гэррети, — сказал Бейкер. — Гэррети, у меня кровь течет.
Холмы уже остались позади, и Гэррети расслышал его почти без проблем.
— Ага, — сказал он.
Ему пришлось напрячься, чтобы голос не сорвался. Что-то внутри Арта Бейкера порвалось и кровоточило. Из его носа лилось потоком. Щеки и шея были покрыты коркой запекшейся крови. Воротник рубашки пламенел красным.
— Это ведь не очень плохо, да? — спросил его Бейкер. Он плакал от страха. Он знал, что все плохо.
— Да нет, не очень, — сказал Гэррети.
— Дождь такой теплый, — сказал Бейкер. — И это просто дождь, я знаю. Это ведь просто дождь, да, Гэррети?
— Конечно, — сказал Гэррети. Его тошнило.
— Вот бы у меня был лед, чтобы приложить, — сказал Бейкер и пошел прочь. Гэррети смотрел, как он уходит.
Билл Хоф ("произноси как Хафф") получил билет в четверть двенадцатого, а Маллиган — в половину, сразу после превосходно отрепетированного выступления Летающих Чертей[65] на шестерке истребителей F-11-I цвета электрик. Гэррети думал, что Бейкер уйдет раньше них обоих, но Бейкер упорствовал, хотя теперь уже вся верхняя половина его рубашки пропиталась кровью.
В голове у Гэррети играл джаз: Дейв Брубек, Телониус Монк, Пушечное Ядро Эддерли[66] — все эти Запретные Шумосозидатели, чьи записи хранились в секрете и доставались из-под полы только когда вечеринка становилась слишком уж пьяной и шумной.
Когда-то он, казалось, был любим, когда-то он и сам любил. Но теперь остался только джаз и нарастающий рокот барабанов в голове, и мать была теперь всего лишь соломой для набивки мехового пальто, а Джен превратилась в манекена из универмаговской витрины. Все кончено. Даже если он победит, даже если сумеет пережить МакФриза и Стеббинса, и Бейкера, — все кончено. Он уже никогда не вернется домой.
Гэррети тихо всхлипнул. Его взгляд затуманился, ноги запутались, и он упал. Асфальт был твердым, неожиданно холодным и невероятно успокоительным. Ему вынесли два предупреждения, прежде чем он сумел поднять себя серией неуклюжих, крабьих движений. Он заставил ноги продолжить ходьбу. Из его тела вышел чистый, почти стерильный воздух, не имевший, казалось, никакого отношения к нормальному пуку.
Бейкер пьяными зигзагами шатался от обочины к обочине. МакФриз и Стеббинс шли, сблизив головы, и Гэррети внезапно уверился, что они замышляют убить его, как когда-то некто по имени Баркович убил другого безликого статиста по имени Рынк.
Он заставил себя идти быстрее и вскоре поравнялся с ними. Они молча расступились, пропуская его, (вы больше не хотите говорить обо мне, да? Но вы говорили. Думаете, я не знаю? Думаете, я тронулся?) и в этом было успокоение. Он хотел быть с ними, хотел остаться с ними до самой смерти.
Идущие прошли под знаком, в котором сосредоточилась, как показалось Гэррети, все безумие, какое только возможно во вселенной, запредельный хохот сфер с идиотическими присвистываниями, и знак этот гласил: 49 МИЛЬ ДО БОСТОНА! ИДУЩИЕ, ВЫ СМОЖЕТЕ! Он расхохотался бы, если бы смог. Бостон! Это слово даже звучало как вымысел, как нечто совершенно невозможное.
Бейкер снова оказался рядом.
— Гэррети?
— Что?
— Мы уже?
— А?
— Мы уже? Гэррети, ну пожалуйста, мы уже?
Бейкер смотрел на него умоляюще. Он превратился в скотобойню, в аппарат по выдаче свежей крови.
