— Номер семь? — поторопил Дебрен, стоявший у стены и обстукивающий ее ложкой.
— Ну, это большого калибра, — предостерегла Петунка. — Отсутствие девственности у избранницы, утрата надежд, может, и наивных, но ведь не совсем нереальных, на то, что он будет первым, самым главным, на всю жизнь. Распутный характер несостоявшейся подруги жизни. Ее сексуальная распущенность. И, наконец, ее дурацкие бредни о блаженстве, которое она якобы испытала на моечной лавке.
— Бредни? — Дебрен раздраженно ударил по балке, упустил ложку. Пытаясь поймать на лету, отправил ее по длинной дуге на стойку. Красный от смущения, выругался себе под нос. — Чума и мор, теммозанская резина, а не пихта… О каком блаженстве ты говоришь?
Петунка не успела ответить. Ленда говорила тихо, медленно, не пытаясь никого перебивать:
На бедре твоем таяла я, как дым,Грудь к груди, вся в твоей власти.И когда ты пронзил меня жезлом своим —Я познала мгновенье счастья.
Да, лишь миг — но дороже он жизни той,Где сочатся сквозь камень силы,Как в клепсидре песок… Хоть на миг ты был мой,А потом нас судьба разделила.[12]
Что-то ударилось о доски пола. Вторая ложка. В тарелке оставалось еще три, но Дебрен уже не пытался их достать. Он не смог бы удержать ни одной. Он стоял у стены, потому что стена была рядом, и он мог о нее опереться. Стоял — и смотрел на Ленду, в ее невидящие глаза, которые были немного синими, немного зелеными с золотыми пылинками, но которые сейчас, неведомо почему, на краткий миг загорелись пурпуром, растворенным в белизне. Цветами мойни. И блаженства.
— О! — вздохнул Йежин. — Какая чудесная поэма.
Ленда одарила его тенью улыбки. Очень грустной и самой прекрасной, какую доводилось видеть Дебрену. А потом еще тише, чем раньше, докончила:
И когда рассвет к изголовью приникИ листва блистает росою,Возвращаюсь я сердцем в тот сладостный мигИ сквозь слезы пою душою.[13]
Было тихо, никто больше ничего не выпускал из рук, но Дебрен успел прийти в себя настолько, чтобы заметить, как мелодичный, хрипловатый и в то же время мягкий голос девушки околдовал присутствующих, заставил их застыть, устремить взгляды на ее грустное лицо. Заметить, что Збрхл не облил пивом солдатский башлык только потому, что успел осушить кубок чуточку раньше. Заметить, что Петунке пришлось быстро поднять руку, чтобы спасти манжетом оказавшийся в опасности макияж. Заметить, что Йежин раскрыл рот, а попугай — клюв.
Он не мог сказать почему. И как следует разделить заслуги между той, что писала эти стихи, и той, что выглянула из скорлупы дерзкой наемницы и продекламировала их.
— По… — Петунка проглотила слюну. — Почему ты продекламировала это?
— Почему? — Ленда глядела вниз, хотя было ясно, что она не видит лежащего перед ней листа бумаги и даже стола. — Вот именно… А кому какое до этого дело.
— Чертовщина! — Збрхл вскочил с лавки, подошел к ней, протянул руку. Огромная лапища прижалась ко лбу девушки. — Так я и знал. У тебя жар, коза.
Ленда отвела голову. Удивительно медленно для нее — и для морвацкой руки на лбу. Или, поправился Дебрен, вообще руки. Чьей бы то ни было. Она была словно плохо прирученный звереныш. Она не любила, когда к ней прикасались. Она не говорила ему этого, да и знакомы они были еще слишком недолго, — но он знал. Он был рядом, смотрел, и в какое-то мгновение очередная крупица истины о Ленде Брангго просто возникала в его сознании.
— У меня все в порядке, — сказала она уже почти нормальным, правда, немного сердитым и немного вызывающим, но все-таки мягким голосом. — Здоровье у меня всегда было, как говорится, железное.
— Иди выспись, — не отступал Збрхл. — Ты нам не нужна.
— А кому нужна? — фыркнула она так, что это только внешне походило на смех.
— Я кое о чем тебя спросила, — напомнила Петунка.
Ленда глянула на нее искоса, замялась.
— О стихотворении, — пожала она плечами. — Меня это не интересует, тебя, вероятно, тоже, но коли ты спрашиваешь… В бельницком княжеском замке есть старая, еще лелонских времен башня. Ее называют Девичьей, хотя официальное ее название «Башня трех мудростей». Название пошло оттого, что первый князь все свое книжное богатство держал в ней. А книг было — целых три тома, в том числе один исключительно в картинках. Со временем книготека разрасталась, но башня славится не собранием книг, а тем, что в ней запирают строптивых и беспокойных женщин из княжеского рода. Башня каменная, холодная и чертовски влажная. Скорее всего потому, что стоит она на краю болота, уже за главными стенами, с которыми соединена только узким помостом. Местный климат является причиной того, что обитательницы башни гостят в ней недолго. И либо снова обретают княжескую милость, либо… — Она указала пальцем вверх.
— Не вижу связи со стихами, — заметила Петунка.
— Именно туда попала Ледошка, когда провалились матримониальные планы. Молодая была, сильная, так что вышла сама, а не вперед ногами, но что отсидела — то ее. А просидела она там несколько лет.
— Ее бросили в башню?
— Чему ты так удивляешься, Дебрен? Тому, что, прости… э… курву и обманщицу, которая еще прежде, чем ей исполнилось тринадцать лет, путалась черт знает с кем, поместили под строгий надзор? Это, я думаю, нормально. Тем более что ее честолюбивая мамочка проиграла войну с братом и в качестве покаяния должна была родную дочку публично очернить. Что она, впрочем, охотно и проделала. Не очень-то они друг друга любили, но это уже другая история.
— А эта — та самая? — удостоверилась Петунка. — О стишке? Что общего у этой лирики с распущенной, испорченной до мозга костей девкой, которую собственные родители вынуждены были держать в башне, чтобы она, как сука, не… спаривалась?
— При такой постановке вопроса, — вполне добродушно улыбнулась Ленда, — действительно ничего. Я только хотела сказать, что стишок-то Ледошка написала. На стене Девичьей башни. Бумаги ей не давали, чтобы она не пыталась писем любимому посылать. Писала заструганной камышиной. Она ведь на камышовой подстилке спала. А почему собственной кровью — не знаю. Может, потому что была идиоткой, не знала, что чернила можно сделать из сажи, а может, чрезмерно романтичной. Во всяком случае, надпись неплохо продержалась два века.
Ленде снова удалось произвести впечатление на собравшихся. Дебрен с интересом следил за резкой сменой колористики лица Петунки. Золотоволосая то бледнела, то краснела, уставившись на девушку неподвижным взглядом. Збрхл недоверчиво крутил головой. Йежин морщил лоб, маясь над какой-то сложной проблемой. Но удивительнее всех повел себя Дроп.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
