— Она сказала мне, что уже несколько лет ее мучают боли матки. Кроме этого, она сказала, что страдает продолжительными головными болями и сильным упадком духа, а также нерегулярными менструациями. Ей было, кажется, между сорока и пятьюдесятью, период, когда в женском организме, как правило, происходят перемены.
Бовилл продолжил расспросы относительно природы ее заболевания.
— Болезнь, от которой она страдала, поражает нервы, — сказал Эдвард. — Миссис Робинсон сочетала в себе спокойствие и возбужденность. Держалась она чрезвычайно уравновешенно, но иногда бывала непостоянна в беседе, — добавил он. — Я не прописал ей никакого лечения, лишь дал совет и рекомендовал пройти курс тонизирующей терапии.
Этот метод лечения, разработанный для стимуляции организма, обычно включал такие напитки, как железистые минеральные воды или горечи (алкогольные настойки коры или хинина) в сочетании с упражнениями, хорошим питанием и холодными ваннами.
Бовилл спросил о совместных прогулках Эдварда и Изабеллы.
— Я имел обыкновение ежедневно совершать прогулки с разными дамами и господами по своим владениям, — ответил Эдвард. Он подчеркнул, что такие прогулки были далеко не уединенными. — Парк красив и обширен. Все дорожки открыты для пациентов, слуг и посетителей. Соседи, с которыми мы дружим, тоже могут ими пользоваться.
Бовилл задал вопрос о времени, когда его видели выходившим из комнаты Изабеллы. В отрывке из дневника, процитированном в суде, Изабелла только однажды ссылалась на посещение доктором ее комнаты: это было 15 октября 1855 года, когда Эдвард холодно объявил ей, что их близость должна закончиться.
— Если какая-нибудь из дам не выходила к завтраку, я обычно навещал их в их комнатах, — сообщил суду Эдвард. — Я мог подняться и в комнату миссис Робинсон.
Кокберн перебил:
— Но я понял, что она находилась там не как пациент, а как друг.
— Если бы я узнал, что миссис Робинсон неважно себя почувствовала, то мог пойти в ее комнату, — объяснил Эдвард, — но не припоминаю, чтобы действительно ходил. Я не могу поклясться, что никогда этого не делал, но такого не помню. Живя в Мур-парке, она, как правило, занимала две комнаты: гостиную и спальню, смежные друг с другом.
Бовилл спросил о кабинете, в котором они, как подозревали, занимались сексом.
— Все пациенты могли свободно входить в мой кабинет, когда хотели меня видеть, а друзья без конца туда приходили и сидели со мной в течение дня или вечером. Это была моя личная комната, и любой, желавший со мной пообщаться, заходил туда. — В ответ на дальнейшие расспросы, он добавил: — В мой кабинет ведут три двери. Одна из общей столовой, а другая — напротив буфетной. Слуги иногда использовали его как проходную комнату.
— За все время вашего знакомства с миссис Робинсон сначала и до конца, — спросил Бовилл, — вступали ли вы когда-нибудь с ней в преступную связь?
— Никогда, — ответил Эдвард.
— Позволяли ли вы когда-нибудь какие-либо вольности в отношении ее личности?
— Никогда.
— Когда-нибудь вели вы себя по отношению к ней бестактно или непристойно?
— Никогда, ни в малейшей степени.
— Обращались ли вы к ней когда-нибудь с разговором или замечанием любовного свойства?
— Никогда, — отвечал Эдвард. Он добавил, что однажды целомудренно поцеловал ее. — В октябре пятьдесят пятого года она приехала с одним из своих сыновей, и мы с моей тещей встречали ее в зале, в присутствии многих других людей. Зал также является и бильярдной комнатой. В тот раз я ее и поцеловал. Объясню вам почему. В сентябре предыдущего года мы с женой очень хотели свозить наших детей на море для перемены обстановки, но были слишком заняты, чтобы отправиться самим, и миссис Робинсон любезно вызвалась их сопровождать. Так она и сделала, и по возвращении ее в Мур-парк я приветствовал ее, как заявил. — Это, сказал он, было единственным внешним проявлением симпатии к ней с его стороны. — Я никогда не обнимал ее за талию, не обнимал ее, не соблазнял и не ласкал. Я никогда не делал ничего, чтобы каким-то образом возбудить ее чувства.
Он отрицал, что разговаривал с ней об «избежании последствий».
Он видел дневник, сказал Эдвард, и утверждаемое в нем «полностью и совершенно вымышлено — переплетение небылиц от начала до конца в той его части, где обвиняет меня в чем-либо недостойном».
Брала ли она когда-нибудь прядь его волос?
— Она никогда не отрезала у меня пряди волос.
А гулял ли он когда-нибудь с ней по вечерам?
— Может быть, я и гулял с ней в сумерках летним вечером, но в октябре никогда не гулял с ней после чая.
Бовилл сел, и Джон Карслейк, помощник Монтегю Чемберса, поднялся, чтобы подвергнуть доктора перекрестному допросу. Карслейк был мужчиной потрясающей внешности — рост шесть футов шесть дюймов, «изумительно красивый», по словам его друга и спарринг-партнера Джона Кольриджа, который был помощником Бовилла в деле Робинсонов, «мужественный, откровенный и убедительный во всем, что говорит».
Монотонной скороговоркой Карслейк спросил Эдварда о предположительно свободном доступе в его кабинет.
Доктор признал:
— Подразумевалось, что слуги не должны проходить через кабинет, когда я там находился. Прислуга обыкновенно стучала, прежде чем войти.
Карслейк попросил его подробнее описать характер его дружбы с миссис Робинсон.
Эдвард сказал, что в Эдинбурге «близость между моей семьей и Робинсонами возникла быстро. Мы виделись почти ежедневно. Едва ли можно было представить более близкие дружеские отношения, чем те, в которых мы находились в то время. Мы с миссис Робинсон часто разговаривали о научных предметах, книгах, френологии и на другие темы. Я писал ей письма, когда ее не было в Эдинбурге, иногда длинные письма».
При перекрестном допросе Эдвард согласился, что давал Изабелле медальон.
— Как-то я преподнес миссис Робинсон медальон в качестве подарка от моей жены, в нем лежали волосы моих детей. Они с моей женой обменялись медальонами. Это было в Эдинбурге. Моя жена раз или два делала ей подобные подарки.
Снова его спросили о посещении комнаты Изабеллы.
— Миссис Робинсон ночевала в той комнате, которая оказывалась свободной при ее приезде в Мур-парк. Повторяю, я не помню, чтобы когда-нибудь заходил в комнату миссис Робинсон утром. В ее комнате я навещал ее вечером. Это был ранний вечер в пятьдесят пятом году. Возможно, я заходил в ее комнату вечером не один раз, но я этого не помню. В тот раз я встретил там мистера Тома.
Карслейк спросил, происходило ли это в ее спальне.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
