Комб и его друзья были крайне заинтересованы в том, чтобы замять рассказ Изабеллы о своей измене, в котором не чувствовалось раскаяния. Ее история была подарком для их врагов. Она довела их идеи до логического и устрашающего вывода: человек является животным, руководимым лишь инстинктивными потребностями, бессмертной души не существует, поэтому люди могли вести себя как им заблагорассудится, без страха наказания. В дневнике содержалось представление о том, каким может стать общество, если новый эволюционный взгляд на мир одержит верх.
Лейн, Комб и Роберт Чемберс обрабатывали газетчиков, ища их поддержки. Чемберс написал Мармадюку Сэмпсону и Энеасу Суитленду Даллесу в «Таймс», умоляя их напечатать передовую статью в защиту Эдварда Лейна. В ответ Эдвард получил письмо от миссис Дэллес — бывшей Изабеллы Глин, которая в 1851 году ужинала в доме Чемберса с Изабеллой Робинсон. Она заверила доктора, что редакторы «Таймс» «с самого начала живо откликнулись» на «чудовищную сложность» его положения и крепкая передовица в связи с этим появится в газете.
Передовая статья Энеаса Суитленда Даллеса была опубликована 6 июля, через три дня после того, как Кокберн отложил слушания. В ней доказывалось, что Изабелла, не способная отличить свои маниакальные фантазии от реальности, погрузилась в «мир грез». Она выдумывала все это не нарочно, предполагал Даллес, но подчиняясь силам своего остающегося в неведении разума. Для нее «не существовало надежных преград, отделяющих действительность от теней — правду от вымысла — пробуждение от мира сновидений. Любое сумасбродное желание, повергавшее ее в трепет, любая изменчивая мысль, промелькнувшая в ее расстроенном мозгу, наделялись признаками личности. Она жила в своем внутреннем мире». Дневник, утверждал Даллес, напоминал главу из принадлежавшего Кэтрин Кроу исследования сверхъестественного «Ночная сторона природы». Он разрушал различие между памятью и воображением.
«Каждый поступок миссис Робинсон оставляет нам выбор только между двумя заключениями, — писал Даллес, — либо она глупое и падшее существо в женском обличье, либо она безумна. В любом случае ее показания ничего не стоят». Это был порочный круг: записями о своей неверности Изабелла изгоняла себя из царства разума. Словам о признании в нарушении супружеской верности — даже сказанным ею самой — нельзя было доверять.
«Игзэминер», еженедельная газета, которую возглавлял Мармион Сэведж, еще один друг Эдварда Лейна и завсегдатай Мур-парка, немедленно перепечатал передовицу Даллеса из «Таймс», а также опубликовал статью под названием «Изъяны закона — дело “Робинсон против Робинсон и Лейна”», в которой высказывалось возмущение тем, что суд лишил доктора — «джентльмена безукоризненной респектабельности и достоинства» — слова.
Комб написал своему другу Чарлзу Макею, редактору «Иллюстрейтид Лондон ньюс», прося его помощи. Макей заверил Комба, что уже пришел к выводу: «Миссис Робинсон была не в себе, и доктор Лейн полностью невиновен». В лондонских клубах, которые он посещает, добавил он, «склонны снять с доктора Лейна всякую вину». Он пообещал, что не допустит ни малейшего намека на это дело в своей газете.
24 июня Чарлз Дарвин сказал одному из друзей: «Все, кого я спрашивал, считают, что доктор Л., вероятно, невиновен — показания мистера Тома (очень разумный, приятный молодой человек); признанная холодность писем доктора Лейна — отсутствие подтверждающих улик — и более всего беспримерный факт — женщина, подробно описывающая собственные измены, что кажется мне куда менее вероятным, чем измышление истории под влиянием чрезвычайной чувственности или галлюцинаций — все в совокупности заставляет меня думать, что доктор Лейн невиновен и это крайне жестокое дело. Боюсь, оно его погубит. Я никогда не слышал от него чувственного выражения». Через три дня он написал тому же другу: «Я испытываю глубочайшее сочувствие к доктору Л. и всей его семье, к которым очень привязан».
Эдвард попросил Комба обеспечить ему дружественную статью в «Скотсмене» и лично написал коллегам в Эдинбург. Его имя «очернили», писал он другу-юристу 25 июня, в ходе «одного из самых омерзительных, самых грубых и несправедливых дел, когда-либо рассматривавшихся Судом общего права… Таким образом, руки у меня были полностью связаны, и я мог ожидать удара исподтишка». Он клялся в своей невиновности «словом и честью джентльмена». Дневник, объяснял он, был «безумным бредом мономаньячки, которая долгое время являлась жертвой серьезного заболевания матки». В письмо он вложил копии газетных отчетов в свою защиту.
Пресса поспешила дискредитировать дневник. «Дейли ньюс», как и «Обзервер», потребовала изменить закон, чтобы дать Эдварду возможность выступить в суде: в противном случае, предостерегала газета, «ни один мужчина, которому случится оказаться в компании с дамой зрелого возраста, обладающей буйным воображением и cacoethes scribendi, не сможет почитать себя в безопасности. Его могут обвинить во всякого рода гнусностях, в то время как на самом деле он абсолютно невиновен, и таким образом он будет совершенно уничтожен». Cacoethes scribendi, термин, изобретенный римским поэтом Ювеналом, означал ненасытную жажду или постоянное, сильное желание сочинительствовать. Если только не изменится закон, писала «Таймс», любой джентльмен, беседующий наедине с женщинами — например, священник или врач, — рискует быть погубленным фальшивым обвинением. «Морнинг пост» провозглашала: «Доктор Лейн — невинный и оскорбленный человек».
Являясь сторонником гидротерапии, Эдвард в особенности был уязвим перед обвинениями в непристойности. В предыдущем месяце, во время дебатов касательно Закона о медицине 1858 года, комментатор в «Ланцете» отнес гидротерапевтов, наряду с гипнотизерами и гомеопатами, к «людям, которые пожертвовали наукой и обесценили нравственность». Тем не менее медицинская пресса горой встала за доктора Лейна. Его методы лечения могут быть нетрадиционными, заявлял «Британский медицинский журнал», но его положение должно озаботить всех терапевтов: если дневник принимается за доказательство, «любой из наших коллег с «кудрями и красивым лицом» и не столь привилегированный, если уж на то пошло, может однажды обнаружить себя на развалинах своего семейного счастья и финансового процветания». Журнал требовал, чтобы доктора Лейна вызвали на свидетельское место, «дабы он сам разорвал необыкновенную паутину, сотканную вокруг него воображением миссис Робинсон».
Несколько газет с разной долей иронии с похвалой отозвались о художественных достоинствах дневника. «В целом работа не лишена признаков значительных литературных способностей», комментировала «Морнинг пост». «Субботнее обозрение» уподобляло Изабеллу эротичной греческой поэтессе Сапфо. «Дейли ньюс» сравнивала напряжение «страстного сентиментализма» дневников с «Юлией, или Новой Элоизой» Руссо, а его «наиболее чувственные похоти» — с «Элоизой Абеляру» Александра Поупа. В основе и эпистолярного романа Руссо 1761 года, и поэмы Поупа, написанной в 1717-м, лежала история Элоизы и Абеляра, ученых и любовников XII века, обменявшихся рядом страстных, демонстрирующих их эрудицию писем. В менее романтичном ключе Изабеллу сравнили с ведьмой («Морнинг пост») и Мессалиной, неистовой и неразборчивой в связях женой римского императора Клавдия (в книге Джона, брата доктора Филлимора). Большинство сообщений о дневнике грешили возбуждением, не только сопоставимым, но и превосходящим таковое в записях Изабеллы. Возможно, некоторые из мужчин, высказывавшихся по поводу этого дела, настаивали на нелепости дневника, боясь, что читатели, особенно женщины, могут посочувствовать ее истории.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
