— Думал, — кивнул Игнат. — Да только ответа не получил. Понял только, что военные эксперименты на нашей земле проводились. Вот и навь вывели — на горе людям, на погибель себе.
Старичок засмеялся.
— Это ты правильно понял, — с удовлетворением ответил он. — Люди всегда хотели с Богом поравняться. Если не вечную жизнь получить — то хотя бы власть над жизнью. А вода вот здесь при чем. Где зародилась жизнь, как не в воде? Все живые организмы, даже мы с тобой, состоим из воды, вот и получается, что вода — всему начало.
— Это мы еще в школе проходили, — сказал Игнат и кашлянул, сплюнул в салфетку сгусток слюны. — Только как сделать, чтобы мертвые вставали — того нам не рассказывали.
— А ты вперед батьки в пекло не суйся, — усмехнулся Прохор Власович. — Раз ты тоже ученый, то слышал, поди, и про генетический код, каждому живому существу положенный. А вода — как первоматерия, как первоглина — носитель этого кода. Чуешь теперь? — старик сощурил один глаз, будто подмигнул Игнату. — Все мы из этой первоглины слеплены. И ты, соколик, и мышка-норушка, и птичка-полетушка, и даже инфузория-туфелька. Стало быть, если этот код разгадать, то можно подобрать ключик ко всем живым организмам. Можно вылепить из этой первоглины, что угодно. Вот тогда и станут люди равными Богу.
— Что было положено Господом от сотворения мира — должно остаться для человека тайной, — пробормотал Игнат. В груди кольнуло жаром, и он закашлялся. На этот раз кашлял долго, хрипло, и салфетка, приложенная к его губам, окрашивалась в зловещий красноватый оттенок. Прохор Власович глянул на него с жалостью, покачал седой головой.
— Вижу, хоть ты и спасся от погибели, — проговорил он, — а все же недолго тебе живым быть.
Игнат вздрогнул. Поднял на старика воспаленные больные глаза.
— Рано хоронишь, — просипел он. — Если, говоришь, код этот в воде заложен и разгадать его можно, раз мертвые в Полесье оживали — то и для меня лекарство найдется.
— Лекарство тебе найдется, да только не то, что ты за пазухой держишь, — сказал старичок. — А ну, погоди… Леля, спишь ли?
Он тронул внучку за плечо. Та потянулась, замурлыкала, просыпаясь. Приоткрыла черные ресницы.
— Вставай, соня, — ласково проговорил Прохор Власович. — Сходи-ка к проводнику нашему, Петру Кондратьичу, да возьми у него наш мешочек походный, что я ему на сохранение отдал. Видишь, гостю нашему худо. Того и гляди, помрет в дороге.
Леля хмыкнула, поднялась. Глянула на Игната — будто теплой ладонью огладила.
— Поняла. Все сделаю, дедушка, — проворковала она.
И голубкой выпорхнула в тамбур, только створка двери хлопнула.
— Никак, колдовать собрались? — съязвил Игнат.
Прохор Власович рассмеялся.
— Ох, и горазд же ты на шутки! — отсмеявшись, ответил он. — Тому колдовать не нужно, кто тайные науки постиг, — он посерьезнел, дотронулся ладонью до горячего лба Игната, качнул головой. — Наглотался ты отравы, соколик. Организм у тебя крепкий, да и он силы теряет. Но не бойся. Мы с внучкой живо тебя на ноги поставим. Только за это спрошу с тебя обещание. Выполнишь?
— Какое обещание? — прохрипел Игнат, и неосознанно приложил ладонь к груди, где колба с мертвой водой хранилась. Но Прохор Власович то ли не заметил, то ли проигнорировал его испуганное движение.
— Темные думки в голове не держать, — серьезно сказал старик. — И мертвое — мертвым оставить. Потому что иначе накличешь беды не только на свою голову, но и на весь род людской. Выполнишь?
Игнат облизал пересохшие губы. Снова, впервые за долгое время, возникло перед глазами печальное лицо Званки: запавшие, высохшие глаза смотрели с укоризной, блеклые косы истончились, покрылись пылью и прахом, растрескавшиеся губы шевелились, словно спрашивали: "Вернешься ли? Спасешь?.." Затем блик очередного фонаря латунной саблей рассек Званкино лицо, и оно осыпалось тускнеющими блестками. Вместо него осталось сосредоточенное, внимательное лицо Прохора Власовича.
— Выполнишь? — повторил он, заглядывая Игнату в глаза. И взгляд его был колким, настойчивым, и доставал до самого мозга, изъеденного усталостью и болезнью.
— Я… исполню, — прошептал Игнат и отвернулся, не в силах вынести этого пристального, всепроникающего взгляда.
Прохор Власович удовлетворился и этим ответом, кивнул, откинулся снова на спинку сиденья.
— Смотри же, не забудь, — строго сказал он. — Не исполнишь — пеняй на себя.
Вернулась Леля. В руках у нее оказался стакан в медном подстаканнике, и при каждом шаге и движении вагона стекло позвякивало, а жидкость внутри почти не двигалась, будто была густой, как мед, и такой же янтарной.
— Пей! — она протянула стакан Игнату.
В ноздри ударил запах травы и сладости — чем-то подобным, он вспомнил, пахло в доме лесной ведьмы. А потому не стал спорить, да и сил у него не было — только принять в дрожащие ладони стакан да припасть губами к нагретому краю. Жидкость тоже имела знакомый с детства вкус, и Игнат, оторвавшись от питья, спросил:
— Да это, никак, мед?
— Антидот это, — хитро улыбнулся Прохор Власович. — Лекарство от химических ядов. Да ты пей до дна, не бойся.
— Не бойся! — ласково повторила Леля.
Игнат не боялся. Страха почему-то не было — наверное, последние его крохи выдуло стылым ветром в тайге, или выжег огонь, несущийся по пятам Игната. Он пил — и горло обволакивало приятной сладостью, колющая боль в груди притупилась, будто острые иголки и шипы, терзающие легкие Игната, обернули куском смоченной в меду ваты. Допив до дна, он вернул стакан девушке и спросил полушутливо:
— Не это ли живая вода?
Старик и внучка переглянулись, Леля хихикнула в кулак, но тут же посерьезнела.
— Иди, иди, — сказал ей Прохор Власович. — Нечего нас подслушивать да насмешничать, егоза! Как понадобишься, позову.
— Хорошо, дедушка, — снова послушно ответила Леля и исчезла за дверью. Дед крякнул.
— Если бы живая, — сказал он. — Да не придумали еще. Не вывели формулу.
Игнат удивленно поглядел на Прохора Власовича.
— А как же… — начал он. — Я своими глазами видел, как мертвые навьи в колбах ожили. Да и про зачумленных в Полесье — неужто враки это все?
— Ну почему же враки, — задумчиво произнес Прохор Власович, огладил аккуратную бородку, вздохнул. — Только надо для начала разобраться — кого ты на этой базе видел.
— Навь, — уверенно сказал Игнат, но тут же поправился. — Зародышей нави. Если там велись эксперименты, то, наверное, те, в колбах, были вроде пробного образца.
— Верно мыслишь, — согласился Прохор Власович. — Те, в колбах, уже не люди. Но еще и не навь. Не живые и не мертвые. Они — вроде заводных кукол. Чтобы завести их, нужно по жилам определенный состав пустить. И этот состав теперь у тебя, мой соколик, хранится.
Игнат облизал губы. Голову сдавило, как обручем. Значит, и правда не почудилось ему. Значит, завел ключик древний механизм. И мягко скользнула по желобу колбочка с живительным эликсиром, и подвешенное на проводах чудище задергалось, заворочало мертвыми глазами — в последний раз перед тем, как умереть окончательно. Больше никто не придет на заветную базу, не отыщет погребенную под многими слоями обвалившейся породы и арматуры комнату с чудовищами, а тело Эрнеста сгниет и станет прахом, как стало прахом тело давно погибшей Званки… и не повернуть время вспять, не оживить обоих.
— Да, вода, — продолжил Прохор Власович свою мысль. — Та самая первооснова жизни с генетическим кодом, что имеется у всех живых существ. Чуешь? — Прохор Власович стянул пенсне на кончик носа и поглядел со значением. — Живых! — он поднял узловатый палец. — Значит, по логике, вода должна быть живой, так?
— Так, — одними губами произнес Игнат. — А она — мертвая…
И почувствовал, как волосы на его затылке зашевелились, будто от сквозняка.
— Мертвая, — эхом повторил Прохор Власович. — И действие свое оказывает только на мертвых. А все потому, мой соколик, что в этой воде, в этом составе, разработанном учеными, содержится код не жизни, а смерти.
Игнат распахнул глаза, с сомнением и страхом поглядел на старика.
— А ты подумай, — предложил тот, не дожидаясь вопроса. — Универсальность генетического кода заключается в его изменяемости. Изначально всем живым существам дана единая база данных — словно книга с миллионом страниц, на которых записаны некие начальные сведения. А дальше любой живой организм — человек, например, — в течение всей своей жизни как бы дописывает эту книгу, вносит новые страницы и новые данные. Или убирает те, что ему уже не нужны. А если изъять страницы, где содержится информация об инстинктах самосохранения? Или продолжения рода? Или о чувствах, о личности, о душе? Существо, у которого вырваны такие страницы, хоть и будет двигаться, будет мыслить, но все-таки — будет мертвым. А точнее — законсервированным в своей конечной сути. Так создали навь.
