Так случилось и на этот раз.
В учебниках истории целью Москвы в Ливонской войне объявляется приобретение жизненно необходимого выхода к Балтийскому морю (интересно, как жили столетия до это и не умерли?). Заявление рассчитано на людей легковерных, внушаемых, невнимательных и без склонности к каким-либо размышлениям (т.е. на тех же детей и инфантильных взрослых). Стоит лишь глянуть на карту, где обозначены границы Московского государства до начала Ливонской войны, чтобы понять лживость этих объяснений.
Правда, некоторые историки признают, что «…России принадлежал небольшой отрезок балтийского побережья, от бассейна Невы до Ивангорода. Но он был стратегически уязвим, и там не имелось ни портов, ни развитой инфраструктуры. Так что Иван Грозный надеялся воспользоваться транспортной системой Ливонии. Он считал ее древнерусской вотчиной, незаконно захваченной крестоносцами»[95]. Это более похоже на правду. Кстати, тот «небольшой отрезок балтийского побережья», который так не устраивал царя Ивана Васильевича Грозного, ныне почему-то устраивает руководство Российской Федерации — страны, претендующей на мировое лидерство и являющейся ведущей державой региона. А Петр I о таком «небольшом отрезке» перед началом Северной войны мог только мечтать (правда, мечты Петра Алексеевича существенно изменились к концу царствования, но тем не менее). Да, «там не имелось ни портов, ни развитой инфраструктуры». Что поделаешь, за семьсот лет Рюриковичи, которые вышли в Русь именно из Новгородской земли, как-то не успели построить приличный порт в устье Невы — несмотря на то, что там не раз проливалась русская кровь. При последнем Рюриковиче и этот «небольшой отрезок балтийского побережья» будет утерян на столетие. Но это будет позже.
Однако каков царь Иван Васильевич! Поняв, что «там не имелось ни портов, ни развитой инфраструктуры», он, тем не менее, догадался, что если «там» нет, то «вот там» оно таки есть!
Война с Ливонией началась более чем успешно. В скором времени ливонские войска были разгромлены, а значительная часть городов (Нарва, Нейгауз, Дерпт, Феллин и др.) захвачена. Последний магистр Ливонского ордена Кетлер, осознав беспомощность ордена перед Московским государством, отдался на милость братьев по вере — Литвы и Польши, сам приняв светский титул герцога курляндского.
У царя Ивана IV в руках был большой кусок Ливонии; «яблоко раздора» — Дерпт (Юрьев) — был возвращен под власть Рюриковичам; через порт Нарву началась оживленная торговля с европейскими странами. Кажется, что это более чем успешный итог войны.
Но осознание того, что Польша и Литва получили по такому же куску Ливонии, при этом ни разу не взмахнув саблей, приводила Ивана Васильевича в бешенство. Он вел себя как лев, который не подпускает стаю гиен к добыче. Но гиены все равно свое возьмут — однако царь московский об этом не знал.
Вспыхнула новая война за «ливонское наследство» — уже с Литвой. Поначалу и эта война складывалась для царя Ивана успешно. 15 февраля 1563 г. был взят Полоцк. Литовцы запросили мира, соглашаясь отдать Полоцк и признать недавние завоевания Московского государства в Ливонии. Но на что не могли пойти литовцы — так это на передачу Риги московскому царю. Через Ригу осуществлялась торговля хлебом Великого княжества Литовского с Европой, и владение Ригой было для литовцев, как бы сказали ныне, «жизненно важным интересом».
Но и этот компромисс не устроил московского царя. Потерпев несколько локальных неудач, Ивана IV заключает с Великим княжеством Литовским перемирье (но не мир!), а сам начинает новую кампанию — уже против Швеции (?!).
Все это происходит на фоне усиливающейся активности Крымской орды, которая организует постоянные набеги на земли Московской Руси (понятно, что науськивали крымчаков литовцы и поляки). Вообще, за 24 года Ливонской войны (1558—1583) 21 год отмечен крымско-татарскими нападениями[96]; нет указания на татарские нападения лишь в 1566, 1575 и 1579 гг. Частые татарские нападения, естественно, отвлекали часть московских войск с прибалтийского театра военных действий.
Понимал ли царь Иван, что надвигается крымская угроза? Думается, понимал — и даже пытался исправить положение. Но делал он это с грациозностью бегемота в посудной лавке, не в меру усугубляя и без того тяжелое положение.
Завоеватель Казани и Астрахани в грамотах своих к крымскому хану уже не хотел употреблять прежних почтительных выражений, писать «челобитье». Теперь свои грамоты к хану московский царь начинал так: «Божиею милостию великого государя царя и великого князя Ивана Васильевича всея Руси, московского, новгородского, казанского, астраханского, немецкого и иных — Великие Орды великому царю, брату моему Девлет-Гирею царю с поклоном слово».
Послам своим Иван Васильевич строго наказывал: «Если вспомнят при каком-нибудь случае о великом князе Иване Даниловиче Калите и о царе Узбеке (т.е. о временах золотоордынского подчинения. — А.П.) и если сам царь начнет говорить, то послу отвечать, что он еще молод, тех дел не слыхал, то ведает бог да вы, государи; а если станут об этом говорить без царя князья, то отвечать, что такие разговоры к доброму делу нейдут, то дело было невзгодою государя нашего прародителей, а теперь божиею волею Узбеков юрт у кого в руках, сами знаете…».
На международной арене Московское государство также КАТЕГОРИЧЕСКИ отрицало свою былую зависимость от Золотой Орды. В1566 г. посольский дьяк Григорьев заявил послам Сигизмунда II Августа: «Я мы того не слыхали, чтобы татарове Москву воевали(?!), того не написано нигде, а в свои крошки что захотите, то пишите!»
Крымского хана бесило и упоминание о «Узбековом юрте», и царский титул Ивана IV, и московское панибратство. Однако хан был прагматиком, а потому, уняв недовольство, обращался к московскому царю с более чем недвусмысленным предложением: «Король мне дает казну ежегодно, а государь ваш со мною бранится и казны и поминков, как было при прежних царях, не посылает; если государь ваш хочет со мною дружбы, то давай мне казну, как давал Саип -Гирею царю, да и ту мне казну давай же, что мне король дает, да и сверх королевой казны поминки дай; а если не даст мне казны и поминков, то мне с государем вашим для чего мириться и королеву казну из чего потерять?»
Московский посол отвечал: «Государю моему казны к тебе не присылывать, и в пошлину государь наш никому не дает ничего, государь наш дружбы не покупает: станется между вами доброе дело, так государь наш тебе за поминки не постоит».
Тут надобно пояснить, что «поминки» в ту пору в Крым все-таки слались, но, так сказать, в минимальном объеме. И московская сторона, блюдя «честь» новоиспеченного царя московского, всячески подчеркивала, что это, мол, и не «поминки» вовсе, а дары. Кроме того, московский царь подговаривал крымского коллегу к походу на Польшу, но деньги обещал только после выполнения задания, что не вызывало у Девлета никакого доверия.
В общем, царь Иван такими вот действиями только злил хана, но при этом не спешил решать «крымский вопрос», чем ставил Московское государство под неминуемый удар.
Гром грянул в 1571 г. Собрав 120-тысячную орду, Девлет-Гирей быстрым маршем двинулся прямо к Москве, избежав встречи с 50-тысячным московским войском под руководством князей Вельского, Воротынского и Мстиславского на Оке (историки говорят, что татар бродами провели боярские изменники, ненавидящие царя за опричнину). Историк Карамзин весьма нелестно отзывается о сих воеводах — но где же царю было взять других: одни бежали от него (Курбский, Вишневецкий), другие почили в бозе (Серебряный), третьи погибли в бою (Шуйский), а более того сложили голову на плахе (Адашевы, Басмановы и др.). У Серпухова стоял сам царь Иван со своим опричным войском — однако ни он, ни опричники, привыкшие грабить и разорять беззащитных людей, не нашли в себе мужества стать против татар в открытом бою. Царь… бежал в Ярославль. Князья Вельский и Мстиславский успели привести свои полки назад к Москве и расположить их в московском посаде.
Девлет-Гирей появился под Москвой 24 мая и сразу же увидел главную, роковую ошибку московитов: вместо того чтобы встретить татар и дать им бой в открытом поле, не допустив к городу (пусть и под защитой передвижного лагеря), они засели в деревянном посаде, где собралось множество беженцев со всех окрестностей. Хан отправил своих лучников к посаду пускать зажигательные стрелы. Осажденные были к этому не готовы (?!). Сразу во многих местах вспыхнул пожар, усиленный внезапными порывами ветра. Люди метались в панике, но выбор у них был небольшой: или сгореть заживо, или выбегать в поле к татарам.
Посад сгорел в три часа. Сгоревших и задохнувшихся в дыму было (по разным оценкам) от 300 до 800 тысяч (!) человек, в том числе и князь Иван Вельский. Еще около 150 тысяч человек татары увели с собою в плен[97].
