По утрам же во дворе появлялись лавочные мальчишки, доставлявшие покупки на дом. По большей части несли они их тоже в лотках, на голове и при этом старались идти небрежной шикарной походкой, показывая свою ловкость. <…> „Клю-у-ква подснежная, клю-у-ква!“ — кричала баба. На спине у ней заплечница — большая лубяная корзина с ягодой. <…>
„Крендели выборгские, крендели!“ Почему-то с выкриком продавался только этот сорт булочного товара: не бублики, не сайки, а именно выборгские крендели.
Впрочем, все крендельщики торговали также пресными английскими хлебцами, но этот товар не рекламировали.
„Сельди голландские, сельди!“ Спереди, на ремне через плечо, у бабы висела кадушка с селедками, в правой руке была вилка, за тесемки передника засунуты бумажки для завертки товара. Кошелек с деньгами висел на левом боку, на ремне, перекинутом через правое плечо. <…>
„Моро-ожино! Сливоч-но моро-ожино! Отличное, клубничное, земляничное моро-ожино!“ — кричал торговец, въезжая во двор с расписным ящиком на ручной тележке.
Тележка — голубая, светло-зеленая, оранжевая, светло-охряная, словом, цветная. На ней — темной краской на боках написано: „мороженое“, а иногда и фамилия владельца. Бывало, что тележка разрисовывалась по краям — линейная рамка и бордюр из цветов, а в середине — хрустальная ваза с разноцветными кружками, изображающими мороженое. Все это была очень топорная малярная работа. Сам мороженщик ходил в цветной рубахе, в белом переднике.
Крышка открывалась. Спереди — маленькое отделение, где лежат нарезанные бумажки, маленькие лопаточки из щепочек, круглые, вроде бисквитов, вафли, побольше и поменьше, и полотенце. Остальное пространство занимали высокие медные луженые банки с крышками, снабженные ручками; банки стояли во льду.
К тележке сбегались ребятишки. Ручонка протягивала денежку.
„Тебе какого? — спрашивал торговец. — Фисташкового? Шоколадного? На сколько? На три копейки? На пятачок? С вафлей?“
В руке у мороженщика была особая ложка: металлическая полоска, на концах которой приделаны два полушария: одно — побольше, другое — поменьше. Меньшим бралась порция на три копейки, большим — на пятачок. Мороженщик снимал крышку с банки, как бы свинчивая ее особым профессиональным жестом; окунув ложку предварительно в особую банку с водой, набирал ею мороженое. Шарик мороженщик выкладывал на бумажку, втыкал в него деревянную лопаточку и подавал покупателю. Если тот желал мороженое с вафлей, то шарик клался между двумя вафлями. Реже мороженщик держал свой товар в лоханке со льдом, которую носил на голове. Бывали случаи тяжелого отравления мороженым от плохо луженой посуды. <…>
Вразнос, с выкриками продавали по дворам яблоки, груши, лимоны, апельсины. Но никогда я не видел бродячих часовщиков, портных, торговцев колбасой или перчатками. Перечисленные выше профессии были строго ограничены установившимся обычаем» (Григорьев. С. 247–252).
123
Газета сообщала: «стали редки мороженщики с зелеными кадушками на голове», «в руках у них появились тележки». <…> «У нового мороженщика выбор гораздо разнообразнее. Мороженое у него трех-четырех наименований: фисташковое, ореховое, сливочное и земляничное. Для всякой порции полагается картонная тарелочка» (Петербургская газета. 1892. 28 апреля).
124
Аршин — 71,12 см.
125
«Вот мальчик тоненьким голоском выводит:
Вот спички хоро-о-о-о-ши,Бумаги, конверта-а-а-а…
Его сменяет баба со связкой швабр на плече. Она останавливается среди двора и, тихо вращаясь вокруг своей оси, грудным голосом поет:
Швабры по-оловыя-а-а-а-ааа»
(Оболенский. С. 13).
126
«Шары эти были красными, синими, а иногда и полупрозрачными, белесыми, точно пузырчатыми, — тогда на них был нарисован задорный, шагающий петух. Их продавал молодец с подоткнутым передником и с пучком бечевок, засунутым за пояс. Продав шар, он освобождал его из груды (воздушной и трепыхавшей с особым, незабываемым шуршанием) и надвязывал бечевку. <…> „Эх — хороши шары-шарики! Шарики хороши“ <…> Иногда он продавал их на Конногвардейском бульваре, иногда на Царицыном лугу и, понятно, всегда на вербном гулянии у проходов бульвара, у его начала и конца» (Горный. С. 66).
127
О журналах «Нива», «Природа и люди», «Родина» см. примеч. [306], [307], [308] к разделу «Быт Старого Петербурга по газетным объявлениям».
128
«Будильник» — сатирический еженедельный журнал с карикатурами; издавался в Петербурге (1865–1871) и в Москве (1873–1917).
129
«Осколки» (1881–1916) — петербургский юмористический еженедельный журнал с карикатурами.
130
«Сатирикон» (1908–1914) — петербургский еженедельный сатирический журнал; с 1913 г. «Новый сатирикон».
131
В Ново-Александровском рынке «под магазинами, выходившими на Вознесенский проспект, были подвалы, в которых торговали известные петербургские букинисты. Никаких вывесок, даже окон на улицу не было, у входа в подвал лежала связка старых книг — символ их товара. Покупатель спускался вниз по узкой каменной лесенке и там мог найти редчайшие издания по любым вопросам» (Засосов, Пызин. С. 107).
132
«„Халат, халат! Халат, халат!“ — заунывно, как муэдзин, кричал татарин с типичным монгольским лицом. На нем восточного покроя халат из полосатой ткани, летом — простой, зимой — на вате. Халат подпоясывался узким поясом. Под халатом — цветная русская рубаха, на ногах — русские сапоги. На голове — войлочная валяная шляпа, похожая на нынешние стэтсоны (фетровый головной убор с широкими полями. — А. К.). Иногда, как бы для комизма, вместо шляпы — обыкновенный прозаический котелок. За плечами — вместительный холщовый мешок.
Открывалась форточка, кричали: „Эй, халат-халат, поди сюда!“ Халат подходил. „Здравствуй, князь!“ — приветствовали его. Почему-то к ним было принято такое обращение. „Халат-халат“, „халатник“ — скупщик старья и ненужных вещей. Хотите, можно продать старую калошу, хотите — хоть всю обстановку квартиры. Мешок татарина казался необъятным. Бог его знает, что только в нем сможет уместиться. Татарин покупал вещь, отчаянно торгуясь. Он вставал, делал вид, что уходит, снова возвращался, клялся, что добавляет копейку себе в убыток, еще набавлял копейку, только для приятного знакомства и, окончательно сторговавшись, спрашивал: „А нет ли еще чего продать? Нет? Продай вот эту лампу! — Зачем она тебе? — А вот продай“. И опять начинался торг, который мог длиться хоть сутки. В результате довольной хозяйке казалось, что она выгодно продала несколько ненужных вещей за хорошую цену, а, конечно, на деле-то вся выгода доставалась ловкому торгашу» (Григорьев. С. 251).
«В это разнообразие напевов и ритмов то и дело врывается угрюмое бурчание татар-старьевщиков:
Халат, халат.Халат, халат»
(Оболенский. С. 13).
«Не пропускали ни одного дня, чтобы не посетить нашего двора, казанские татары, они занимались скупкою старых вещей от населения. Они ходили в длинных халатах, на голове носили тюбетейки. Придя на двор, они отрывисто кричали: „Халат, халат“» (Ключева. С. 206).
133
«Петербургский двор целый день был полон звуков: то это музыка бродячих артистов, то выкрики бродячих торговцев. Каждый из этих выкриков имел свою твердо установленную мелодию и ритмику, которая, не меняясь, переходила от поколения к поколению.
Вот, например, слышится: „Стей-й… Тря-яп… тылок, банок про-дава-ать!“ (костей, тряпок, бутылок…). Выкрик делался гортанным, сдавленным звуком. Первые два слова выпевались протяжно, с большим интервалом, на высокой ноте. Потом скороговоркой звук шел вниз, и только последнее „а-ть“ тянулось долго на низкой ноте.
Это — тряпичник, с грязным мешком за плечами, с металлическим прутом, загнутым на конус заостренным крючком. Он скупал за гроши всякую ветошь, ненужный хлам, пузырьки, флакончики, пустые консервные банки. Потихоньку, чтобы не увидел дворник, тряпичник лез в помойную яму и начинал там ковырять своей палкой, разыскивая добычу. Потом улов разбирался. Вымытая стеклянная посуда шла в аптеки, на винные склады, кости — на костеобжигательный завод, а тряпки сортировались и упаковывались в тюки. На окраинах, в специальных заведениях, этим занимались женщины и дети. Большие куски, лучше сохранившиеся, шли кустарям на платья для кукол и даже на шапки. Льняное тряпье — на бумажные фабрики: там его размалывали в пыль, из которой приготавливали лучшие сорта бумаги. Шерстяное же тряпье — в Лодзь; тамошние фабриканты, первейшие жулики, приготовляли из него с помощью всяких ухищрений знаменитое по своей непрочности лодзинское сукно» (Григорьев. С. 249).
