он опрокинулся и исчез.
— Что? Пертелоте, что? — визжал Шантеклер, взбегая на разрушающийся утес.
Долго-долго падал Курятник, пока не стал совсем крошечным, пока, будто осенний лист, не упал на Уирма и не вспыхнул огнем.
— УИРМ!
Шантеклер поднял глаза и судорожно огляделся в поисках кричащего с такой пронзительной уверенностью. Кто бросил вызов Уирму?
Животные хныкали на краю леса, обезумевшие оттого, что перед ними исчезает земля, корчились друг у друга под брюхом, сплетались в один узел — бесполезное стадо.
— УИРМ! Неужели само Зло смотрит на Пса?
Это не животные! Но бегущий нелепой, вихляющей, легкой поступью вдоль самого края пропасти, не оступаясь и уставив нос прямо в ужасную бездну,— да, это был Мундо Кани, там, далеко-далеко к западу от Петуха!
— Уирм, посмотри на меня! Уирм, заметь меня! Пес! Пес! Совсем пустяк, не на что плюнуть!
Шантеклер тоже был на краю. Он видел тушу, на мгновение застывшую. Уирм, даже сквозь толщу земли задетый за живое, замер.
— Пес намерен сразиться с тобой!
Теперь Шантеклер бросил пристальный взгляд на этого Пса. Сражаться с этим! Во имя всего святого, Мундо Кани!
Вдруг, еще приглядевшись, Шантеклер понял, что Мундо Кани тащит с собой оружие. Кажется, деревянное, похожее на любой другой выбеленный сук, только изогнутый и устрашающе острый. Или это заточенная кость. Или вот: это выглядит в точности как утраченный рог Скорбящей Коровы!
— Эй, Уирм! Эй, Уирм! — кричал Мундо Кани — рычащий, бросающий вызов, заливающийся властным и звонким лаем.
Как легко он бежал по краю наступающей бездны, отталкиваясь от глыб, качающихся и слетающих в пропасть. У Мундо Кани был талант.
— Эй, Уирм! Великий Уирм боится взглянуть на сущую пустяковину, на нос, на блоху! Страшится увидеть пылинку, что вызывает его на поединок. Такое зло — раскалывает всю землю, а от Пса — от Пса прячется! Уирм... — И крик, прозвеневший от земли до небес, крик, пронзивший всю землю насквозь: — УИРМ!
Шантеклер бросил мимолетный взгляд на Пертелоте. Она это знала! Но когда он взглянул, то увидел, что она прижалась к земле, закрыв лицо свое, глаза и уши, чтобы не слышать сольного выхода Пса Мундо Кани.
Сердце Шантеклера разбилось вдребезги. Он принялся осыпать себя пылью. Высокий, тонкий вопль, горестный и виноватый, поднялся из его груди и вырвался наружу.
— О мой Создатель, — рыдал он.
— Уирм! Уирм! Уирм? — глумился Мундо Кани, швыряя насмешки в глубины преисподней. Он бежал по краю все дальше и дальше от Шантеклера.
Затем туша внизу вновь зашевелилась. На этот раз она не поворачивалась, но, следуя новой цели, скользила в расщелине: собиралась складками и скользила, собиралась и скользила.
Пес будет сражаться с тобой! Именно так! Столько благородных, а выбрали Пса. Смотри на меня, Уирм,— и взгляни на себя, злобный Уирм! — Мундо Кани исступленно размахивал рогом. — Ну, смотри? Смотри! Эй, Уирм, смотри на меня!
И в глубине ущелья, из камня, из подземной темницы, выскользнул единственный неподвижный глаз.
Чудовищный, немигающий, лишенный век и глядящий — вот каков был этот холодный глаз, око Уирма. Белое вокруг черного, столь черного, что все призраки ночи могли затеряться в такой черноте.
Желание Мундо Кани исполнилось. Уирм смотрел на него.
На секунду Мундо Кани с длинным рогом в зубах припал к земле, в напряжении застыв над бездной. Затем, с воплем, он прыгнул.
Через край, обгоняя потоки грязи, словно тень, бегущая по скале, вниз и вниз летел Мундо Кани, и белый рог мертвенно сиял в темноте.
Глаз почти успел повернуться. Но Мундо Кани хорошо прицелился, он превратился в безжалостную стрелу. Он тяжело плюхнулся прямо в глаз, всеми четырьмя лапами. Он скреб своими острыми когтями, вцепился, поднял рог и вогнал его весь целиком в белую плоть.
Как же разбушевался Уирм!
Взад и вперед заметалась туша между стенами ущелья. Рев поднялся такой, будто все пещеры земли были Уирмовым горлом; все наполнилось его отвратительным ужасом. Он больше не руководил своими сокрушающими телодвижениями. Он был безумен, разъярен — и слеп.
Дальняя сторона пропасти сплошь начала осыпаться. Валуны устремлялись в бездну. Бушующие воды долбили и разбивали утес, вымывая землю, выплевывая камни и сгребая весь склон ко дну. Вскоре обрушилась скала, и стена рухнула и осела на дне. А наверху море просто споткнулось, будто изумилось, встретив на своем пути непреодолимую преграду; море споткнулось, а затем отступило и улеглось куда ниже, чем было прежде. И моментально заполнилась бездна валунами и скалами, грязью и грудами грунта, смешанными с водой, — крепкий раствор, залатавший землю.
На небесах, словно ветхая пелена, разорвались на клочья тучи. И солнечный свет устремился вниз и наполнил землю. И Шантеклер мог видеть все это. Но в этом неожиданно тихом, неожиданно ярком мире Шантеклер воскорбел.
Не было за ним ни Курятника, ни лагеря, ни стены. Опустошение.
Перед ним, но уже довольно далеко отступив, блестело спокойное море. А между ним и морем не было бесконечной трещины, с запада на восток разделившей землю, — злобный рубец затянулся.
Именно туда, на этот шрам был устремлен взгляд маленького Петуха. Но вовсе не шрам видел он. Снова и снова, ясно, как наяву, вставала перед ним картина: он вспоминал, что, когда Уирм взметнулся столь безудержно и когда на него обрушилась стена, в глазу его был Пес, пронзающий и пронзающий этот глаз длинным рогом, пока не превратил этот глаз в слепую и раскромсанную впадину.
Уирм, и большее, чем Уирм, — этот рубец поглотил Мундо Кани.
В сиянии дня Шантеклер подошел к Пертелоте и лег рядом с ней.
— Покинут,— сказал он. Он зарылся лицом в пламенеющие перышки на ее горле. — Покинут.
Здесь кончается третья часть истории о попытке Уирма вырваться на свободу, ее провале и о странном вхождении Пса в Подземный мир.
Заключительное слово
Глава двадцать восьмая. И последнее: деяние Пертелоте
Джон Уэсли Хорек не умер, но ему потребовалось немало времени, чтобы признать этот факт.
Еще сильнее, чем когда-либо, проявилось его отвращение к свету. Свет угнетал и тело, и душу его, воссияв именно тогда, когда он рассчитывал очнуться в гробовой тьме. Свет ранил ему глаза, поскольку он, как бы то ни было, оставался Хорьком, и слабость любого хорька к свету усиливалась по мере выздоровления. Свет унижал его, ибо он постоянно ловил мимолетные взгляды других
