Дружески Ваш
М. Кузмин. 21/8 ноября 1907. 3
Я не слышал, дорогой Владимир Владимирович, что Вы не смелы, что Вы — буржуазны, что Вы — скучны, что Вы — некрасивы, что собираетесь жениться. Я не слышал этого про Вас — какие же еще ужасы для нас я мог знать? Все, что я слышал, только усиливало желание сблизиться с Вами и даже, признаюсь, порождало смелые надежды, что в союзе с Вами (Honny soit qui mal y pence[435]) мы могли бы создать очень важное и прекрасное — образец. М<ожет> б<ыть>, Вы и один это можете сделать, но жизнь одна, не запечатленная в искусстве, не так (увы!) долговечна для памяти.
Я абсолютно не боюсь разочарованья, я Вас будто знаю отлично.
В отплату напишите и Вы мне басни, слышимые Вами обо мне. Меня удерживают, конечно, романы практические, ибо писать я могу везде одинаково. У меня сеть историй, из которых главная столь непривычно классична, вроде романов Ричардсона в 6 томах, что только не особенная увлеченность и присутствие тактики, стратегии и т. п. делают ее интересной[436]. Притом в этой игре замешано 5 человек — все близких мне[437]. Но я думаю после 15 (17, 16) декабря быть в Москве, чтобы на обратном пути провести праздники в деревне[438]. По литературе я пишу современную повесть «Решение Анны Мейер»[439] и путешествие XVII в. в роде «Эме»[440], посвящаемое Брюсову[441]. Стихи: «Ракеты» будут в феврале «Весов», «Обманщик обманувшийся» и теперь «Радостный путник»[442]. Летом я написал еще священный фарс: «Комедия о Мартиньяне» или «Беда от женщин», который будет в 2-ом Цветнике «Ор»[443]. Кроме того, я писал разную музыку.
Я бы мог бесконечно писать о моих вкусах, особенно в мелочах. Это напоминало бы любимую мною в юности игру в вопросы и ответы. Но так многое любишь в известной обстановке, что легче писать, чего определенно и всегда не любишь. Я не люблю молочных блюд, анчоусов и теплого жареного миндаля к шампанскому, я не люблю сладковатых вин (Барзак, Икем), я не люблю золота и брильянтов, я не люблю «бездн и глубинности»[444], я не люблю Бетховена, Вагнера[445] и особенно Шумана, я не люблю Шиллера, Гейне[446], Ибсена[447] и большинство новых немцев (искл<ючая> Гофмансталя, Ст. Георге и их школы), я не люблю Байрона[448]. Я не люблю 60-е годы и передвижников. Я почти не люблю животных, я не люблю запах ландыша и гелиотропа, я не люблю синего и голубого цвета, я не люблю хлебных полей и хвойных деревьев, я не люблю игру в шахматы, я не люблю сырых овощей. Правда, это очень интересно? В следующих 10 письмах я буду писать, что я люблю. Я люблю Ваши письма и Ваш почерк. Дягилев вчера уехал в Париж, я был у него довольно долго, но у него была куча народа и какие-то все счета перед отъездом, так что мы мало говорили интимно[449].
Я рад, что Вы скучаете, а то бы мои письма не были для Вас ценны. Т<ак> к<ак> в Москве я буду очень недолго, Вы устроите, чтобы уделить мне достаточно времени. Это очень важно.
Сердечно Ваш
М. Кузмин. 28/15 ноября 1907. 4
Дорогой и многоуважаемый
Владимир Владимирович,
простите меня за невозможную задержку с ответом; поверьте, что совершенно внешние причины виною этого. Мне очень жалко, что Ваше письмо я получил сегодня, когда я собирался Вам писать, и Вы можете подумать, что без него я стал еще бы медлить. Ваш открытый, насмешливый и острый ум меня пленил еще более.
Конечно, мы увидимся.
Признаюсь, Ваше смущение и некоторая непонятливость, отчего так важно нам увидеться, меня слегка смутили и кольнули. Но я отношу это к той же игре ума и brio и думаю, что Вы и сами знаете, почему это важно. Если же Вы не знаете, то объяснять я Вам сейчас не буду, м<ожет> б<ыть>, и вообще не буду.
Возможно, что я ошибаюсь и увлекаюсь пустыми мечтами. Почему-то мне кажется, что нет. Я был очень тронут Вашим прейскурантом и очень благодарю Вас и Ваших компаньонов гг. Галкина, Гинеева и Туранова за память и внимание[450].
К сожалению, едва ли я смогу исполнить Ваше желание относительно «Литургии мне», т. к. у Сологуба у самого ее нет и у меня также[451].
Я очень спешу: думаю, что завтра Вы получите еще письмо и не накажете меня молчанием в отплату.
Я это время был очень занят музыкой к пьесе Ремизова у Коммиссаржевской[452] и постановкой своих «Курантов Любви» на одном вечере, где они провалились[453]. Репетиции etc. очень много отнимают времени, хотя воздух кулис меня гипнотизирует всегда. Тем более, что ставил «Куранты» очень милый новоявленный художник Дмитриев[454] (еще гимназист), картины которого нравятся даже ворчливым генералам А. Бенуа и Сомову, моим приятелям[455]. Мои романы ведутся то медленно, то быстро, то «veni, vidi», то «терпенье», недостаточно верно. Я удивляюсь Вашей прозорливости или осведомленности относительно военной сферы (в данном случае) в моем увлечении. Вы безукоризненно угадали.
Это Вы — блондин и очень бледны, говорите с оттяжкой, волосы волнистые, а я extra-брюнет, правда с мушками, и росту скорей ниже среднего.
До завтра.
Искренне дружеский Вам
М. Кузмин. 14/1 XII 1907. 5
Дорогой
Владимир Владимирович,
опять пишу Вам, чтобы Вы не думали, что мои мысли, мои планы изменились.
У нас наступили тоже ясные холода. Эта неделя очень тяжка по театрам: старинный театр, пьеса Ремизова, Айседора Дёнкан, балет — каждый день[456].
Топятся печи, вечера прозрачны и красны, думается о Москве. На улицах все закутаны и с красными носами — что мало украшает. Маменьки и папеньки меня боятся и крестят своих сыновей, если знают их идущими ко мне.
Мне отчего-то очень скучно; пишу очень мало, мало читаю и только курю, напевая и смотря на горящие уголья. Впрочем, так мало времени дома и один: друзья, романы, скучные, важные старые знакомые родителей, общество, где нужно вертеться. С радостью уехал куда-нибудь бы, но не один. Я бывал зимой в усадьбах: не одному, с письмами, книгами, лошадьми и поваром, с запасом вина не очень надолго — это очаровательно.
Вчера провел вечер у Фокина, нового балетмейстера[457], с художниками и танцорами, с примой Павловой 2-ой[458] и др<угими>, но скучны они, голубчики, когда не красивы. И как веселее было накануне после «Курантов», когда мы с Сомовым и «моими гимназистами» ужинали у Палкина[459]. Правда, я пишу будто сквозь сон? Читали ли Вы «Кушетку тети Сони»[460] и как она Вам понравилась? Я сам питаю большую нежность к этой вещи.
Хотели ли бы Вы иметь «Эме» и «Крылья»[461], кроме находящихся у Вас, с dedicac<e>’oм?
Я мог бы послать или передать при свиданьи.
Пожалуйста, ответьте скоро, чтобы я не думал у Вас «зуба» против меня; я обещаю быть аккуратным и не буду писать уже, что я люблю, «mes amours», после неудачи с «mes haines». Ведь все это так условно и изменчиво, исключая основного. До свиданья.
Ваш искренне
М. Кузмин.
Поклонитесь тем, кто меня любит, если тазовых знаете.
2 декабря 1907. 6
Спасибо, дорогой Владимир Владимирович, за письмо.
Простите не моментальный опять ответ и короткий: клянусь, сегодня ночью пишу Вам подробно; буду спорить и защищать «Кушетку», писать[462] часть «mes amours» и пр. и пр. 1-ое издание «Крыльев» у меня только свой трепаный экземпляр. Хотите его? он мне не ценен. Достать же их нельзя, как видно.
В Москву приеду не позже 17, но не 15-го. Это зависит не от романов, а от дел.
Итак, до вечера, до ночи.
Искренне Ваш
М. Кузмин. 8 декабря 1907. 7
8–9 декабря 1907.
Желая соревновать в точности и я, усталый, вернувшийся часа в три после долгого позднего обеда, вечера, где в частном обществе танцевала Дункан[463], после rendez-vous я пишу Вам, дорогой Владимир Владимирович, опять, скажу, в полусне очень обыкновенном, а не «ическом».
Жду с нетерпением отчета о Вашем вечере.
Относительно нашей встречи — Вы безукоризненно правы, и так да будет: Вы получите телеграмму 17-го или 18-го. Вы не уезжаете ведь? Да, с Сомовым я не только отлично знаком, но это один из ближайших моих друзей[464], которых, как это ни странно, больше между художниками, чем писателями и особенно музыкантами.
