«Том попросил беречь себя», – подумала она, с тоской глядя в зеркало, со всей беспощадностью отражавшее результат напряжения последних месяцев.
Всю ночь Джуди работала над своим заявлением и едва успела все закончить к шести утра. Она слышала, как горничная повернула ключ в замке, и, засыпая, успела крикнуть:
– Забудьте о завтраке, Франсетта, и разбудите меня в восемь часов. Я опять лечу в Филадельфию! – И провалилась в сон.
– В котором часу ты будешь дома, Куртис? – спросила Дебра Халифакс мужа.
Он потянулся к серебряному подносу и положил себе вторую порцию яичницы.
– Как обычно, – ответил Куртис и подумал о том, как можно быть столь настороженным и подозрительным уже в начале дня. – А чем ты планируешь заняться сегодня, Дебра?
– Я ничего не планирую. – Это короткое заявление она умудрилась произнести как приговор обвинения.
«В конце концов, – подумал он, – она хотя бы опять стала есть, хотя в весе все еще не набирает. Доктор Джозеф полагает, что ее бесплодие связано с истощением».
– Не забудь, что говорит доктор Джозеф. Если ты хочешь полностью выздороветь, то надо начать жить полной жизнью, четко планируя свой день. Почему бы тебе не отправиться с Джейн за покупками?
– Никто еще не излечивался от нервного расстройства, шатаясь по магазинам. Всеми этими походами за покупками я уже сыта по горло. И в этом вся суть!
– Но, Дебра, доктор Джозеф ведь объяснил, что дело не только в нервном расстройстве…
– Нет, дело именно в этом!
«Она чуть ли не гордится этим, – устало подумал Куртис. – Нервное расстройство – это ведь единственное ее собственное завоевание за всю жизнь».
– Доктор Джозеф говорил также, что больше всего я нуждаюсь в любви и поддержке собственного мужа.
– Но я люблю тебя, Дебра, и стараюсь всячески тебя поддерживать, – произнес Куртис.
– Тогда почему ты не проводишь со мной больше времени? – закричала она. – Если ты не в банке, то в Филадельфийском клубе, где играешь в гольф и удишь рыбу со своими дружками!
– Но ведь сейчас это уже не так. Я очень много времени провожу с тобой.
– Да, но не один! – ее голос стал язвительным. – Мы сами устраиваем вечера или отправляемся куда-то в гости, но повсюду встречаем одних и тех же людей.
– Но это же наши друзья, – попытался слабо запротестовать Куртис.
– И ты полагаешь, что у нас есть друзья? Я так не считаю. У нас есть твои деловые партнеры, твои политические партнеры, но есть ли у нас настоящие друзья? Я не располагаю ни одной свободной минутой, но веду совершенно пустую жизнь.
Халифакса обезоруживал ее прокурорский тон, он никогда не знал в таких случаях, как ответить, что предложить.
– Послушай, мне, к сожалению, надо идти. Почему бы тебе не отвести сегодня Джейн в музей?
– Ты же знаешь, что музеи ввергают меня в депрессию. Музеи не решат моих проблем. А я знаю, в чем мои проблемы, – голос ее дрожал. – У тебя еще кто-то есть. Ты ведь влюблен, не правда ли, Куртис? В ту женщину, которую я видела у тебя в конторе. Ты с ней вчера ужинал, я видела эту запись в твоем ежедневнике. Она часто приходит тебя навестить. У тебя роман со знаменитой Джуди Джордан, так ведь?
– Да нет же! Мы видимся только по делу! – Куртис чувствовал себя уже бесконечно усталым, но допрос с пристрастием продолжался. Дебра начала устраивать страшные сцены по поводу его воображаемой неверности почти с первого дня их женитьбы. Доктор Джозеф объяснил, что эта ревность – классический результат паранойи. И Куртису ничего не оставалось делать, как безропотно выслушивать поток угроз и проклятий. В конце концов, у него была причина и в самом деле ощущать себя виноватым. Хотя – и он был в том абсолютно уверен – Дебра ничего о ней на знала.
Постепенно Куртис стал замечать, что его жена редко строит свои обвинения на доводах рассудка, а вскоре понял и еще одну печальную вещь: с психикой у госпожи Халифакс было не все в порядке. Доктор Джозеф пользовался определением «пограничный психоз». Об этом знали в обоих семейных кланах – и Халифаксы, и родственники Дебры. Но в семье это никогда не обсуждалось. Дебра несколько нервна, и все.
– Но если Джуди Джордан была у тебя по делу, то почему она плакала?
– Я не припомню, чтобы она плакала.
– Но это именно так! Я же видела ее глаза.
– У меня просто нет времени, чтобы сейчас все это припоминать, но клянусь тебе, между нами ничего нет! – Куртис поднялся из-за стола, чмокнул жену в лоб и ушел.
Как только за ним закрылась дверь, Дебра отправилась в свою розовую спальню, где наклонилась над тазом, заложив два пальца в рот, и ее вырвало содержимым завтрака. Чтобы уничтожить неприятный запах, она опрыскала вокруг рта одеколоном, но все равно было гадко. Этот отвратительный запах – наказание ей за то, что за завтраком она съела два лишних кусочка хлеба. Ничего удивительного в том, что муж ее больше не любит, размышляла Дебра, она толстая, прожорливая, потерявшая контроль над собой самка.
Каждый раз, глядя в зеркало, Дебра действительно видела перед собой толстую бесформенную женщину, а не ссохшуюся, напоминающую скелет фигурку, которой на самом деле являлась. Она отправилась в тренажерный зал, несколько раз устроила гонку по горным ущельям – и все это, чтобы уничтожить жировую прослойку, вне всякого сомнения, уже образовавшуюся от двух кусочков хлеба.
Потом она бесцельно бродила по опустевшему дому. Большую часть времени она проводила в рассеянном состоянии духа, когда не понимала толком, ни который сейчас час, ни где она, ни что с ней происходит. Она взяла вышивание, уже несколько месяцев валяющееся незаконченным на столике, сделала несколько стежков и положила обратно. Полила цветы, которые ее садовник поливал и так и которые часто погибали от перелива.
Уже в четвертый раз за утро она подняла трубку, чтобы позвонить Джейн, но сосредоточиться на разговоре было немыслимо трудно, и она вновь опускала трубку. К тому же Джейн любила проводить с ней время только потому, что сама была бедна, а возможно, она просто положила глаз на Куртиса. С точки зрения Джейн, это не так уж глупо. Но она была католичка, у нее был муж и двое детей. Единственная идея, отзвук которой, подобно шуму дальней реки, никогда не умолкал в голове Дебры, – это та, что Куртис изменял ей с кем-то. К полудню, когда горничная внесла в комнату поднос с ленчем, образ коварной соблазнительницы уже окончательно сложился в голове Дебры. И она ненавидела эту безымянную женщину всеми фибрами своей души.
В саду было слишком жарко. Дебра прошла в библиотеку и уселась на место мужа за зеленым столом. Она вообразила, как Куртис воркует отсюда по телефону со своей любовницей, когда Дебра, ни о чем не ведая, спит у себя наверху. Она уже будто слышала горячие слова любви, шепотом произносимые Халифаксом, видела, как светится от нежности и вожделения его лицо. Таким она помнила его в течение нескольких недель после их женитьбы. К полудню картины неверности мужа были для Дебры уже куда более реальны, чем сама окружающая ее реальность.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
