Вчера вечером Барнаби познакомился с Зейном в Лафайетте, в баре гостиницы «Синий лев». Теперь он ехал в его повозке, в точности повторяя маршрут Халла, строча заметки и подскакивая на камнях и рытвинах.
Получится из этого сенсация или нет, Барнаби было скорее тоскливо, чем радостно. Его утягивало на дно тошнотное чувство, что с таким же успехом назавтра после Страстной пятницы можно было споткнуться о мертвое тело Христа.
– Да, лило в тот день как из ведра, – сказал Лумис Зейн. – А ящик весил миллион фунтов, не меньше Я хорошо тогда заработал, да вот кони, черт возьми, едва не окочурились. Помню, пока выгружали, пес шелудивый все рычал и гавкал во всю пасть, что твой гром. Двух мужиков помню и пацана. Один, надо думать, Ньюэлл. Второй – хмырь с твоей картинки. Про пацана точно не скажу, но, похоже, из ихних. Крепкий парнишка, а морда кислая. Ну вот, скинули мы тот ящик у сарая, и вся история. Больше и сказать-то нечего. Хозяйка была в доме, я ее в окно приметил, хоть бы воды теплой предложила, так ведь нет.
– А позже, когда вы узнали о каменном человеке, вы ничего не заподозрили? Что-нибудь шевельнулось в памяти?
– Каменюка-то после была, сильно после. Больше года прошло. Может, я что и говорил, да так, не всерьез. Мужик сказал, табачный пресс какой-то, я и поверил. Кардиффского исполина вроде вполне уважаемые люди откопали. Сам ходил поглазеть с женой и пацаненком – встало так, что лучше и не пожелаешь. Знаю, что вы про себя думаете, да только я так не думаю. По мне, этот окаменелый Голиаф из самой что ни на есть Библии.
– Каждому свое, – сказал Барнаби.
– Помню, тяжко было на горку взбираться. Грязь кругом, на десять футов не видать ничего, думал – месяц будем в трясине бултыхаться. Но раз заплачено, я и довез, куда заплачено, – а больше вам и не скажу, больше я ничего не знаю, могу поклясться. Вот смотрите, стоит мне сюда заявиться, так сразу ветер, гром, град или еще хрень какая. Бывают, наверное, такие особые места.
– Да, бывают, – подтвердил Барнаби.
– Вон и ферма. С виду получше стало, чем в тот раз. Под снегом все красивше.
– Лучшая косметика, – согласился Барнаби. – Высадите меня у ворот, мистер Зейн. Я недолго.
– Надеюсь, пурги-то хоть не будет, – сказал Зейн.
Барнаби доковылял по дорожке до дома. Берта Ньюэлл в это время мучилась над первым своим письмом за последние двадцать девять лет; услышав негромкий стук в дверь, она уронила перо. Затем встала из-за кухонного стола, достала мужнино ружье, взвела курок и пошла смотреть, кто это к ней заявился.
– Чего надо?
– Я Барнаби Рак из «Нью-Йоркского горна». Я знаком с Уильямом Ньюэллом.
– Что с того?
– Уделите мне минутку, миссис Ньюэлл.
Радуясь передышке в войне с грамматикой, Берта впустила гостя в дом. Она сразу сообразила, что лицо Барнаби ей знакомо, подперла ружьем дверной косяк и разгладила фартук.
– Я вас знаю. Вы тут разнюхивали все вокруг, когда исполин был.
– Да, в октябре, – подтвердил Барнаби. – Как поживаете, как муж? Отдыхаете зимой, надеюсь.
– Чурбы нет. Он в Нью-Йорке с этой каменюкой.
– Ну конечно. Совсем из головы вылетело. Слышал же о егобаталии с Барнумом. Ужас какой-то! Кошмар! Издевательство над правосудием.
– Снимайте пальто и садитесь, – приказала Берта. – Я чайник поставлю. Что вы тут делаете, в Кардиффе?
– Видите ли, я пишу статью о том, как повлиял Голиаф на ваш город, и о людях, что здесь живут.
– Кому это надо?
– Нью-Йорку, миссис Ньюэлл. В этом городе сейчас целых два исполина.
– Ну, один-то, надеюсь, скоро кончится, забудут, как прошлогодних мошек. Чего жалеть? Меня больше изводит, что его вообще раскопали.
– Но разве исполин не улучшил, и весьма существенно, вашу жизнь? Я допускаю, что в некоторой степени успех…
– Мы на нем заработали, чего лукавить, и по сей день зарабатываем. Но этот самый исполин забрал у меня сына, а взамен принес стыд и позор.
– Смею ли я спросить, в каком смысле стыд и позор? Со своей стороны…
– Весь Кардифф с Лафайеттом и без того знают. Анжелика Халл убежала с евреем, когда я поймала их в этом иглу.
– Простите, не понял. Вы хотите сказать, что застали Анжелику в иглу наедине с евреем?
– Обоих в чем мать родила.
– А нельзя ли чуть-чуть подробнее? Если вы не возражаете, я буду записывать.
– Да пишите сколько угодно, мне-то что.
– Кто такая Анжелика Халл? – спросил Барнаби, сообразив, что Берта Ньюэлл не подозревает о том, что ему уже известен, ответ. – И о каком еврее идет речь? Правильно ли я понял, что иглу, где вы обнаружили их в раздетом виде, – это тип строений, в которых живут эскимосы?
– Так и есть, – подтвердила Берта, – в точности как рисуют на картинках с моржами. Анжелика Хаял – моя кузина по мужу, она замужем за Джорджем Халлом и носит его ребенка. Еврея зовут Бапкин, он продал ей материал на комбинезончик, а до того со своей лозой набрел на Голиафа.
– Вы меня опережаете, – сказал Барнаби.
– Я тоже медленно пишу, – призналась Берта. – Не торопитесь, я подожду.
– Аарон Бапкин? Лозоходец? Я брал у него интервью.
– Это я во всем виновата, – сказала Берта. – Анжелику Халл оставили на мое попечение, чтоб она поправляла здоровье. Она и поправила его скорее, чем можно подумать. Посреди зимнего Кардиффа сидеть нагишом у огня не больше свечки – тоже мне слабое здоровье!
– Как вы их нашли?
– Берта Ньюэлл знает, когда ее водят за нос. Через пару дней после Рождества Анжелика сказала, что пойдет погуляет для аппетита, только одна, ну а я за ней. Чувство у меня было нехорошее, какая-то она в последнее время стала ненормальная. Вижу, сворачивает с дороги, я и держусь подальше. Потом углядела этот эскимосский дом примерно в миле отсюда – в лесу они его спрятали. Сперва думала, может, какие малявки под снегом отыщутся.
– Малявки?
– Ну да, человечки такие в лесу, говорят, живут, а если поймаешь, откупаются золотом. Да какая разница, поймала-то я собственную мужнюю кузину в обнимку с лозоходцем. Ох, жалко, не было при себе Чурбиного ружья. Такая пристойная и приличная дамочка, прям заколдовали ее. Но кто знал? Всяко не Анжелика. Она тут жертва, дьявол ее проклял да изнасиловал.
– Вы застали их, и что дальше?
– Отпираться взялись изо всех сил. Анжелика спрашивает, что я думаю, вижу; я и говорю, а она знай смеется, как дура деревенская, и врет, что это мне сон такой снится. Сучка заколдованная – и ведь чуть не поверила. Да только еврей там под боком, и ясно как божий день, что он-то мне точно не снится. Чтоб мне снились евреи – да не бывать такому. Сидит себе жив-здоров, хозяйство напоказ вывалил. Прости меня Господи. А стоит слово сказать, рычит, как чудище какое. Я испугалась, думала, пришибет, ну и бежать.
– Да, это очень и очень неприятно.
– И не говорите. Дома меня битый час трясло. Думала дождусь бедняжку Анжелику да и потащу ее в церковь, пускай очистится. Вот только не пришла она больше. Бросила все как есть. В тот вечер снегу навалило, никуда не выйдешь, но с утра пораньше пошла я в Лафайетт к шерифу Тапперу; так кричала, что даже разбудила. Мы с ним пошли к миссис Ильм, у которой Бапкин комнату снимал. Та говорит: был, собрал вещички и ушел куда-то. В ад, не иначе, а с ним и Анжелика.
– Вы сказали, что миссис Халл ждет ребенка?
– Теперь уж с рожками, господи помилуй.
– Я хотел бы услышать от вас кое-что еще, – сказал Барнаби.
– Что еще?
– Правду о Голиафе.
– Вы знаете правду. Вы видели, какие он творит чудеса. И чем» это оборачивается для меня и моей семьи. Как надо выйти из дому, я глаз не могу от земли поднять.
– Если Анжелика Халл убежала с евреем, то при чем здесь каменный человек, миссис Ньюэлл?
– Одно за другое. Мне так ясно.
– Вот вам моя версия, – сказал Барнаби. – Если Анжелика Халл убежала из дому, то никакое колдовство ее этому не научило. Я бы сказал, что все необходимые уроки ей преподал Джордж Халл.
– Джордж Халл? Джордж такой преданный муж! Да Джордж и знать еще не знает, что у него жена – шлюха. Нет, это все Голиаф со своим сладким святым личиком. Говорю вам, он совсем не то, что все думают.
– Я прекрасно знаю, что он не то, чем кажется. Должен предупредить вас, миссис Ньюэлл: следите за своими словами. У меня довольно доказательств, чтобы убедить каменную стену: ваше ископаемое не Сатана и не святой, а наглая подделка. Авантюра и афера Уильям Ньюэлл и Джордж Халл разыграли как по нотам самое жестокое жульничество во всей истории обманов.
– Я думала, вы друг, думала, вы пришли разделить со мной горе, – проговорила Берта.
– Я пришел узнать, до какой степени ваш муж замешан в этой чудовищной лжи, ибо – обещаю вам – кто-то ответит сполна за обман целой нации.
Берта бросилась к дверям и схватила ружье. Наставила его Барнаби на нос:
– Ты мертвец, так что можешь не записывать. Молись на дорожку.
– Что ж, стреляйте, – сказал Барнаби. – Заставите потом кота слизать с пола мою кровь. Это ничего не решит, поздно. Когда на виселице вам наденут на голову мешок и вы описаетесь от страха, скажете, что во всем виноват Голиаф. Когда вам накинут на шею петлю, вы вместо последнего слова объясните, что статуя толкнула вас к убийству. Не волнуйтесь. Барнаби Рака там не будет, так что возразить некому. Однако он будет стоять у райских ворот, когда туда заявится ваша душа вымаливать сострадание.
