Не произнеся ни единого неформального слова, столь до сих пор между нами обычных, он принялся за свои бумаги. Это было проверкой нового рабочего стиля, который отныне должен был установиться между нами. До этой минуты Гитлер как архитектор дарил мне свое, в известном смысле коллежское расположение. Теперь же начинался совсем другой этап, с первого же мгновения которого он возводил дистанцию служебных отношений с подчиненным ему министром.
Когда я направился к двери, вошел Шауб: «Прибыл господин рейсмаршал и хотел бы, мой фюрер, срочно с Вами переговорить. Вы его не вызывали.» Гитлер взглянул на него с раздражением и тоской: «Пригласите». И, обращаясь ко мне: «Задержитесь». В энергичном порыве в кабинет вступил Геринг и после нескольких слов соболезнования сказал с большим запалом: «Лучше всего, если функции д-ра Тодта в рамках четырехлетнего плана я возьму на себя. Это снимет шероховатости и проблемы, которые возникали из-за его вмешательства.» По-видимому, Геринг прибыл на личном поезде из своего охотничьего имения в Роминтене, удаленного километров на сто от ставки. Учитывая, что несчастье произошло в половине десятого, он, вероятно, весьма поспешал.
Гитлер ни словом не откликнулся на инициативу Геринга: «Я уже назначил преемника Тодта. Вот господин имперский министр Шпеер с этой минуты принял на себя все функции д-ра Тодта.» Сказанное было настолько недвусмысленно, что исключало всякие возражения. Геринг казался испуганным и озадаченным. Через несколько секунд он собрался с собой, но, расстроенный и сразу какой-то отчужденный, ни единым словом не прореагировал на новость, сообщенную Гитлером: «Вы мой фюрер, разумеется, не возражаете, если я не приму участия в похоронах д-ра Тодта? Вам известно, какие острые расхождения у нас с ним были. Для меня невозможно присутствовать при сем.» Теперь я уже не могу с полной отчетливостью вспомнить ответ Гитлера, поскольку я, вообще был ошеломлен этой первой дискуссией о моей министерской стезе. Насколько помню, Геринг в конце-концов согласился участвовать в церемонии с тем, чтобы его конфликт с Тодтом не вышел наружу. При том значении, которое система придавала декорациям, было бы в высшей степени необычно и заметно, если бы второй человек в государстве не появился на государственном акте в честь погибшего министра.
Не может быть ни малейших сомнений в том, что Геринг попытался с налету взять Гитлера на абордаж, и я тогда уже предполагал, что Гитлер этого ожидал и потому провел мое назначение в столь спешном порядке.
Выполнять свои, Гитлером ему доверенные задачи в качестве министра вооружений д-р Тодт мог только прямыми приказами промышленности. Геринг же как уполномоченный фюрера по делам четырехлетки считал себя ответственным за военный хозяйственный комплекс в целом. Он и его аппарат поэтому всегда принимали в штыки самостоятельные действия Тодта. В середине января 1942 г., недели за две до гибели, Тодт участвовал в одном из совещаний по военно-экономическим вопросам; Геринг набросился на него тогда настолько резко, что Тодт еще в тот же самый день заявил Функу о невозможности сотрудничества. В подобный ситуациях Тодту очень вредила его униформа генерал-майора люфтваффе, из-за которой он, несмотря на свой министерский пост, в военной иерархии оказывался в подчинении Геринга.
После этого краткого обсуждения мне ясно было только одно: — Геринг не будет моим союзником, а Гитлер, казалось, склонен был поддержать меня, если у меня с Герингом возникнут трудности.
Внешне Гитлер демонстрировал после катастрофы стоическое спокойствие человека, который в своей деятельности должен быть готов к подобным неожиданностям.
Не упоминая конкретно о каких-либо доказательствах, в первые же дни он высказал подозрения, что с этой аварией дело нечисто; он не исключает возможности того, что это была успешная акция секретных служб. Эти предположения, однако, сменились вскоре раздраженной, по временам прямо-таки нервной реакцией на всякое упоминание в его присутствии этой темы. В такие минуты он мог очень резко сказать: «Я ничего не желаю об этом слышать. Я запрещаю копаться в этом.» А иногда он еще и добавлял: «Знаете меня и сегодня еще слишком огорчает эта потеря, чтобы я мог о ней разговаривать.»
По приказу Гитлера Имперское министерство авиации провело расследование по версии террористического акта. Следствие установило, что из самолета на высоте в 20 метров вырвался язык пламени и он взорвался. Заключение военно-полевого суда, в котором по столь важному случаю председательствовал генерал, пришло к оригинальному выводу: «В частности, устранено подозрение в акте саботажа. Поэтому дальнейшее расследование излишне и не предполагается» (5). Между прочим, не очень задолго до гибели д-р Тодт положил в свой служебный сейф значительную сумму денег, предназначенную для его многолетней личной секретарши. На случай, если что приключится, очевидно, думал он.
Какой риск и какое легкомыслие заключались в спонтанном выборе и назначении меня Гитлером в качестве руководителя трех или даже четырех министерств, от которых зависела судьба его государства! Я был типичный аутсайдер, как для армии, так и для партии и экономики, я никогда в своей жизни не имел ни малейшего отношения к вооружению, я даже не служил солдатом и ни разу не применял, хотя бы в качестве охотника, огнестрельное оружие. Только особой склонностью Гитлера к дилетантизму можно объяснить подбор им непрофессиональных сотрудников. Ведь еще ранее он назначил виноторговца министром иностранных дел, своего партфилософа — министром по делам восточных территорий, а военного летчика — хозяином над всей экономикой. А теперь он еще сделал архитектора министром вооружений! Совершенно ясно, что Гитлер предпочитал доверять ключевые посты любителям. Специалистам, как например, Шахту, он не доверял всю жизнь.
То, что накануне меня занесло в ставку и что я отказался от совместного полета с Тодтом, а также и то, что второй раз в моей жизни — как ранее в связи с кончиной профессора Троотса — моя карьера определялась уходом предшественника, имело в глазах Гитлера значение особо примечательного поворота проведения. Когда мне впоследствии удалось добиться первых успехов, он нередко подчеркивал, что несчастье должно было постигнуть Тодта, чтобы производство вооружений вышло на новый уровень.
По сравнению с не очень удобным д-ром Тодтом Гитлер заполучил в свои руки очень, особенно на первых порах, послушный инструмент. В этом смысле происшедшая смена вполне отвечала закону негативного отбора, которым и определялось окружение Гитлера. Поскольку каждое противоречие решалось им через выбор более услужливого кандидата, постепенно, в ходе многолетнего процесса, он создал себе окружение, которое со все большей готовностью отзывалось на его предначертания и все бездумней претворяло их в жизнь.
Историки уделяют моей деятельности на посту министра определенное внимание и склонны рассматривать мои берлинские и нюрнбергские стройки по сравнению с ней как нечто очень второстепенное. Для меня же моя архитектурная работа и впредь оставалась задачей жизни. Свое ошеломительное возвышение я рассматривал как невольный перерыв в ней на время войны, как своего рода воинскую службу. Я надеялся как архитектор Гитлера добиться признания и даже славы, тогда как значение даже очень важного министра должно было без остатка раствориться в лучах славы, исходящей от Гитлера. Поэтому я скоро потребовал от Гитлера обещания, что после войны он назначит меня своим архитектором (6). Тот факт, что я посчитал необходимым заручиться такого рода обещанием, показывает, в какой зависимости мы чувствовали себя от Гитлера, даже при решениях самого личного характера. Гитлер ответил положительно без всяких колебаний, высказав свою уверенность в том, что я как его первый архитектор окажу еще немало ему и его Рейху ценнейших услуг. Говоря о своих планах на будущее, он часто выражался мечтательно: «Вот тогда мы уединимся на пару месяцев, чтобы пройтись еще разок по всем нашим градостроительным планам.» Однако, вскоре такие замечания стали чрезвычайно редкими.
Первой реакцией на мое назначение на пост министра был прилет 9 февраля в ставку из Берлина личного референта Тодта обер-регирунгсрата Конрада Хааземана. У Тодта имелись более влиятельные и высокопоставленные сотрудники, поэтому я истолковал направление личного референта как попытку подвергнуть мой авторитет испытанию. Хааземан с самого же начала обратил мое внимание на то, что с его помощью я мог бы познакомиться с качествами моих будущих сотрудников. На это я коротко ответил, что намереваюсь сам составить себе о них впечатление. В тот же вечер я отправился ночным поездом в Берлин. Охота к полетам у меня была на некоторое время отбита.
Когда на следующее утро мы проезжали окраины столицы Империи с их заводами и железнодорожным хозяйством, меня мучила тревога, справлюсь ли я с этими мне чуждыми и огромными техническими задачами. У меня были немалые сомнения, гожусь ли я для новой должности, осилю ли содержательные проблемы, соответствую ли я личным качествам, требуемым от министра. Когда наш поезд вползал на Силезский вокзал, у меня сильно билось сердце и мне было не по себе.
