— Вы же знаете характер этого человека…
— Человека, — повторил Штирлиц, усмехнувшись. — Животное… Он знает о ваших контактах?
— Нет.
— Думаете открыться ему?
— Я не решил еще…
— Если вы говорите правду, то погодите пару недель. Он относится к числу тех фанатиков, которые ночью признаются себе в том, что наступил крах, а утром, выпив водки, от страха норовят написать исповедь фюреру и молить о пощаде. Признавайтесь ему, когда здесь станет слышна канонада… Он намерен приехать сюда?
— Не знаю.
— Он прибежит сюда. Навяжите ему действия. Сам он не умеет поступать… Ни он, ни Гиммлер, ни Геринг… Они все раздавлены их кумиром, фюрером… В этом их трагедия, а ваше спасение… Скажите ему, что обергруппенфюрер Карл Вольф стал равноправным партнером Аллена Даллеса именно после того, как гарантировал спасение Уффици… Признайтесь, что можете сообщить Даллесу о его благоразумии — утопающий хватается за соломинку… А вас — если сможете повлиять на него — это действительно спасет от многих бед…
Хётль задумчиво спросил:
— А что будет со мною? Если вы всех просчитали далеко вперед — в том числе и меня, — то, значит, могут просчитать и другие? Я готов сделать то, что в моих силах, но я хочу получить гарантию… Я должен выжить… Я готов на все, штандартенфюрер, у меня прекрасная семья, я пошел в СС ради семьи, будь проклят тот день и час…
— Вы мне тоже выгодны в качестве живой субстанции, Хётль, наши интересы смыкаются… У меня есть идея… Точнее говоря, она возникла после того, как вы сказали мне про ваши контакты с американской разведкой здесь, под Зальцбургом… Видимо, надо будет вам договориться с вашими контактами, чтобы они вышли на связь со Швейцарией… Вы работаете на швейцарский центр, нет?
— Да.
— На Даллеса?
— Я виделся с высоким черным мужчиной…
— Лет тридцати пяти, надменен, коммунистов ругает не меньше, чем национал-социалистов, нет?
— Так.
— Это Геверниц, — убежденно сказал Штирлиц, — заместитель Даллеса, натурализовавшийся немец. Сильный парень, толк в деле знает… Так вот, пусть те, кто оперирует здесь, вокруг Альт Аусзее, выйдут в эфир с длинной радиограммой — ее немедленно запеленгуют, а вы в это время будете сидеть за столом вместе с Ойгеном и Вилли — полное алиби. Я стану работать с документами, для вас лучше, если отчет о случившемся напишет Ойген… Очень, кстати, страшный человек, старайтесь наладить с ним добрые отношения… Сможете организовать такой радиосеанс?
— Смогу.
— А запросить Швейцарию, отчего я не получаю ответа, сможете?
— Это самое легкое задание, — усмехнулся Хётль.
— Но оно повлечет за собою — в случае если мы не получим ответа, который меня устроит, — более сложное.
— Какое? — вновь насторожился Хётль, даже голову втянул в плечи.
— Вы мне устроите встречу с американцами.
— Здесь работают не американцы, но австрийцы… И встречу я вам не стану устраивать…
— Так уж безоговорочно?
— Да.
— Боитесь, что прихлопну всех скопом?
— Да.
— Но ведь если бы я этого хотел, то попросил Ойгена и его команду заняться вами, и тогда вы устроите такую встречу через час, самое большее.
— Какая вам от этого выгода? — остановившись, спросил Хётль.
— Ну как вам сказать? — Штирлиц усмехнулся. — Получу Крест с дубовыми листьями, благодарность в приказе.
«Сейчас он станет меня убеждать, что выгоднее сотрудничать с американцами, — подумал Штирлиц. — Он лишен чувства юмора».
— Если бы Рыцарский крест вам вручили в сорок третьем, тогда одно дело, — сказал Хётль. — Какой в нем сейчас прок? Он вам, наоборот, помешает, вы знаете, Сталин навязал американцам драконовский закон о наказании офицеров СС…
— Да?! Черт, вы правы! — Штирлиц снова запрокинул голову; небо стало еще более темным, такое оно было тяжелое, высокое. — Сколько времени мы гуляем?
— Вы верно спросили, — ответил Хётль. — За нами пошел ваш Курт.
— Значит, минут тридцать… Проверка… Теперь вот что… Подумайте, кто из здешних осведомителей гестапо оставлен для работы в подполье? Кто возглавляет местный «Вервольф»?
— Это тайна за семью печатями, «Вервольфом» занимается НСДАП, гауляйтер Айгрубер…
— Он — больной человек?
— Здоровый.
— Я имею в виду психическое состояние… Плачет во время выступлений? Срывается голос, когда возглашает здравицу в честь фюрера? Действительно убежден в победе?
— В таком случае, болен… Только можно ли фанатизм называть болезнью?
— Или болезнь, или холодный и расчетливый карьеризм, который всегда граничит с предательством.
— Тогда, скорее, первое. Айгрубер болен…
— Болен так болен… Я не зря спросил вас про осведомителей, оставленных для работы в рядах «Вервольфа», Хётль. Мы проведем комбинацию; я стану с вами беседовать в присутствии Ойгена — после того как вы устроите радиосеанс. Беседовать буду обо всем и о том, кого можно подозревать в измене среди здешних жителей… Спрошу, кто особенно хорошо знает местность… Кто может тайно пройти в район замка и наладить связь со Швейцарией отсюда, чтобы бросить тень на вашу контору… Понимаете?
— Понимаю… Я постараюсь…
— Вам ведь зачтется, если вы упрячете в камеру — руками гестапо, которое вы, оказывается, давно ненавидите, — пару вервольфовских мерзавцев.
Курт окликнул Штирлица:
— Штандартенфюрер, срочная телеграмма от шефа!
— Что там случилось? — спросил Штирлиц, останавливаясь.
— С грифом — «лично», — ответил Курт. — Мы не читали.
Штирлиц посмотрел на Хётля, усмехнувшись:
— Они не читали. Они из клуба лондонских аристократов, нет? Пошли, продолжим разговор позже. Я жду вас через пару часов обратно… Где, кстати, ваша семья?
— В Линце, — ответил Хётль, не сводя испуганных глаз с лица Курта.
— Это правда? — Штирлиц нахмурился.
— А где ж ей еще быть?
Штирлиц спросил:
— Курт, где семьи всех сотрудников здешнего центра?
— Все живут дома, — ответил Курт, расшифровав, таким образом, то, что расшифровывать было никак нельзя — интерес Мюллера к сотрудникам Кальтенбруннера.
— Дома так дома. — Штирлиц вздохнул: — Кофе хочу… Горячего кофе. Ойген все-таки храпит, не выучил его Скорцени спать тихо, пусть не обольщается…
— Да, — согласился Курт. — Я слышал, как вы ушли из спальни и сидели в столовой чуть не до утра…
Штирлиц повернулся к Хётлю, внимательно посмотрел ему в глаза; тот, видимо, все понял — действительно, следят, — и слабая улыбка тронула его губы.
— Я жду вас, Хётль, — сказал Штирлиц. — Нам еще работать и работать.
— Я скоро вернусь, хайль Гитлер!
Когда он отошел шагов на тридцать, Штирлиц окликнул его:
— Дружище, отдайте диктофон, я совсем забыл, что велел вам его потаскать…
Курт прищурился, покачал головой, но ничего не сказал.
«Сейчас начнется, — подумал Штирлиц. — Сейчас они возьмут меня в переплет. Что ж, чем хуже, тем лучше, потому что ясней!»
…В переплет его, однако, не взяли, потому что в шифровке Мюллера говорилось: «Лицо, которым интересовался тот, кто отправлял вас сюда, в курсе вашей работы».
— Ну и что станем делать? — спросил Штирлиц, подняв глаза на спутников; он был убежден, что они прочитали текст; проверку устроил примитивную; видимо, Курт брякнет, судя по тому, как он открылся в разговоре с Хётлем.
— Запросите указания, — засветился Вилли, а не Курт.
«Или они разыгрывают сценарий? — подумал Штирлиц. — Курт подставился в парке, при Хётле, Вилли — здесь… А какой смысл? Понятно, что я в кольце; ясно, что я — объект игры Мюллера. Но чего же он хочет добиться? Чего он может добиться? Время упущено, времени у него нет. Что же он плетет?»
— Но ведь вы сказали мне, — Штирлиц обернулся к Курту, — что никто не читал телеграмму группенфюрера Мюллера… Вилли позволяет себе своевольничать? Вскрывает и просматривает то, что адресовано лично мне?
— Я догадался о ее содержании по вашему вопросу, — сказал Вилли. — Никто не читал телеграмму.
— Я читал, — заметил Ойген. — Дважды.
— Поэтому меня и занимает вопрос, что станем делать? — Штирлиц пожал плечами.
— Вилли прав, — сказал Ойген. — Запросите указаний.
— После того как закончу работать с Хётлем.
— Будьте любезны, передайте мне пленку, — попросил Ойген.
Штирлиц досадливо поморщился:
— Слушайте, не надо считать всех идиотами. Не мог же я говорить с Хётлем о деле после того, как вы передали мне диктофон.
— Могли, — сказал Ойген. — Чтобы сравнить манеру его разговора, когда он знает, что его пишут, с той, когда он убежден, что говорит с глазу на глаз, доверительно.
— У нас нет времени крутить комбинации, — сказал Штирлиц. — Ясно вам? Нет. Но мы обязаны понять то, что нам вменено в обязанность понять.
— Вам, — уточнил Ойген. — Мы лишь охраняем вас.
— Тем более, — сказал Штирлиц. — Тогда не суйтесь не в свое дело, а занимайтесь моей охраной. — Поднявшись, он обернулся к Вилли: — Проводите меня к радистам.
