И почти наверняка, как я считал, убийцей был Аллертон, а Джудит в него влюбилась! Все было так невероятно… так чудовищно… и я не знал, что делать.
После ленча Бойд Кэррингтон отвел меня в сторону. Он немного помямлил перед тем, как перейти к делу. Наконец отрывисто заявил:
— Не подумайте, что я вмешиваюсь в ваши дела, но, думаю, вам следует поговорить со своей девочкой. Предупредите ее… а? Вы знаете, что из себя представляет этот Аллертон… плохая репутация, и она… э… ясно как божий день… она в него влюбилась.
Как легко бездетным такое говорить детям!
Предупредить ее? Будет ли прок? Не станет ли еще хуже?
Если бы только Синдерс была жива. Она бы знала, что сделать, что сказать.
Признаюсь, у меня возникло искушение попридержать язык и не говорить ничего. Но потом я подумал, что подобное поведение продиктовано трусостью и малодушием. Я просто увиливал от неприятной ситуации, которая может возникнуть в откровенном разговоре с Джудит. Видите ли, я побаивался свою красивую высокую дочь.
Я расхаживал взад и вперед по саду, все больше и больше возбуждаясь. Наконец, ноги привели меня к розарию, и там, так уж получилось, все решилось, ибо Джудит сидела на скамейке одна, и за всю жизнь я не видел выражения большего горя на лице женщины. Маска была сброшена. Остались лишь нерешительность и глубокое несчастье.
Я собрался с духом и подошел к ней. Она не замечала меня до тех пор, пока я не заговорил.
— Джудит, — сказал я. — Ради Бога, не переживай так.
Она поражение повернулась ко мне.
— Отец? Я тебя не заметила.
Я продолжил, зная, что результат будет роковым, если она ухитрится вернуть меня к нормальному повседневному разговору.
— О, мое дорогое дитя, не думай, что я не знаю, что я не могу понять. Он этого не стоит… о, поверь мне, он этого не стоит.
Ее озабоченные встревоженные глаза смотрели на меня, она тихо сказала.
— И ты считаешь, что действительно знаешь, о чем говоришь?
— Знаю. Ты любишь этого человека. Но, моя дорогая, ничего хорошего из твоей привязанности не выйдет.
Она мрачно улыбнулась. Душераздирающая улыбка.
— Наверное, я знаю это не хуже тебя.
— Не знаешь. Не можешь. О, Джудит, что будет? Он женатый человек. Для тебя не будет будущего… одно только горе и позор… и все кончится горьким самоотвращением.
Ее улыбка стала шире… еще более горестной.
— Как красноречиво ты говоришь, а?
— Откажись, Джудит… откажись от него.
— Нет!
— Он не стоит этого, моя дорогая.
Она ответила очень тихо и медленно.
— Для меня он стоит всего, что есть в мире.
— Нет, нет, Джудит, умоляю тебя…
Улыбка исчезла. Она стала похожей на настоящую фурию.
— Как ты смеешь? Как же ты смеешь вмешиваться? Я терпеть не могу такого отношения. Ты никогда не будешь говорить со мной об этом снова. Я ненавижу тебя… я ненавижу тебя. Это не твое дело. Это моя жизнь… моя собственная тайная внутренняя жизнь!
Она встала. Твердой рукой оттолкнула меня и прошла мимо. Словно фурия. Я в ужасе уставился ей вслед.
Я все еще сидел там, ошеломленный и беспомощный, не способный думать о последующих действиях, хотя прошло уже четверть часа.
II
Я сидел там, когда меня нашли Элизабет Коул и Нортон.
Потом я понял, что они были очень ко мне добры. Они увидели, они должны были увидеть, что я был страшно расстроен. Но они очень тактично сделали вид, что не замечают мое смятение. Они просто взяли меня с собой на прогулку. Они оба любили природу. Элизабет Коул рассказывала мне про дикие цветы, Нортон показывал в бинокль птиц.
Они говорили мягко, успокаивающе и только о пернатых да о лесной флоре. Мало-помалу я вернулся к нормальному мироощущению, хотя по-прежнему страшно волновался.
Более того, как и остальные, я был убежден, что любое происшествие связано с моими заботами и тревогами. И поэтому, когда Нортон воскликнул, глядя в бинокль: «Ба, да это никак крапчатый дятел. Я никогда…» и потом неожиданно смолк, я немедленно начал подозревать. Я протянул руку за биноклем.
— Дайте мне посмотреть.
Я говорил властным приказным тоном. Нортон крутил в руках бинокль. Он произнес странным колеблющимся голосом:
— Я… я ошибся… он улетел… по крайней мере, по правде говоря, это была самая обыкновенная птица.
Лицо у него было очень бледное и озабоченное. Он старался не смотреть на нас. Казалось, он был озадачен и расстроен.
Даже сейчас я не думаю, что повел себя полностью безрассудно, поспешно решив, что он увидел в бинокль нечто, не предназначенное для моих глаз.
Что бы там ни было, он был столь ошарашен увиденным, что мы оба сразу это заметили.
Его бинокль был настроен на дальнюю полоску леса. Что он там увидел?
Я властно сказал:
— Дайте мне посмотреть.
Я схватил бинокль. Помню, он пытался сопротивляться, но очень уж неуклюже. Я крепко сжал прибор.
Нортон слабо пробормотал:
— Ничего особенного… я имею в виду, птица улетела… я хочу…
Когда я приставлял бинокль к глазам, мои руки чуть чуть тряслись. Линзы были мощные. Я настроил бинокль, как мог, на то место, куда, как я думал, смотрел Нортон.
Но не увидел ничего… ничего, кроме проблеска чего-то белого (белого платья девушки?), исчезающего в деревьях.
Я опустил бинокль. Без слов отдал его Нортону. Он не смотрел мне в глаза. У него был встревоженный и озадаченный вид. Мы в полной тишине вернулись в дом, и, помню, Нортон молчал всю дорогу.
III
Миссис Фрэнклин и Бойд Кэррингтон вошли вскоре после нашего возвращения. Он возил ее на машине в Тэдминстер, потому что она хотела что-то купить.
И, как я понял, великолепно потрудилась. Из автомобиля несли ворох свертков, и у нее был очень оживленный вид, она разговаривала и смеялась, и даже на щеках загорелся румянец.
Она отослала наверх Бойда Кэррингтона с какой-то особенно хрупкой покупкой, и я галантно принял следующий груз.
Говорила она гораздо быстрее и как-то нервознее, чем обычно.
— Ужасно жарко, верно? Наверное, будет гроза. Обязательно вскоре поднимется буря. Знаете, говорят в это лето мало влаги. Такой засухи не было уже годы и годы.
Она продолжила, повернувшись к Элизабет Коул:
— Что вы тут делали, пока меня не было? Где Джон? Он сказал, что у него болит голова и собирался прогуляться. Может быть, так полегчает. Что-то совсем на него непохоже, никогда у него голова не болела. Наверное, он беспокоится из-за своих экспериментов. Они не идут так, как надо, или что-то в таком роде. Как бы я хотела, чтобы он побольше разговаривал.
Она помолчала и потом обратилась к Нортону.
— Вы очень молчаливый, мистер Нортон. Что-нибудь случилось? Вы… вы какой-то напуганный. Может быть, вы увидели привидения старой миссис Как-там-бишь-ее?
Нортон вздрогнул.
— Нет-нет, не видел никаких привидений. Я… просто кое о чем думал.
В этот момент на пороге показался Кертис, везущий Пуаро в инвалидном кресле. Он остановился в холле, собравшись взять своего хозяина и отнести его наверх.
Пуаро оглядел нас неожиданно ставшими бдительными и настороженными глазами.
Он резко спросил:
— В чем дело? Что-нибудь случилось?
Никто из нас минуту-другую не отвечал, затем Барбара Фрэнклин сказала, издав короткий неестественный смешок:
— Нет, конечно, нет, что может случиться? Просто… наверное, вот-вот гроза начнется? Я… о, боже, я так ужасно устала. Отнесите вот это наверх, будьте так любезны, капитан Хэстингс. Большое вам спасибо.
Я последовал за ней по лестнице в восточное крыло. Ее комната была расположена в его конце.
Миссис Фрэнклин открыла дверь. Я шел за ней по пятам, доверху загруженный свертками.
Она резко остановилась на пороге. У окна сестра Крейвен разглядывала ладонь Бойда Кэррингтона.
Он поднял голову и рассмеялся каким-то блеющим смехом.
— Хэллоу, а мне вот судьбу предсказывают. Сестра гадает по руке хоть куда.
— Разве? Понятия не имела, — голос Барбары был резок. Мне подумалось, что сестра Крейвен очень сильно ей досадила. — Пожалуйста, возьмите эти вещи, сестра, будьте так добры. И не могли бы вы приготовить мне эгг флип[79]. Я очень устала. И, пожалуйста, грелку. Я лягу в постель как можно скорее.
— Конечно, миссис Фрэнклин.
Сестра Крейвен шагнула вперед. По ее виду нельзя было сказать, что она испытывает какие-то чувства, кроме профессиональной озабоченности.
Миссис Фрэнклин сказала:
— Пожалуйста, уйди, Билл. Я ужасно устала.
Бойд Кэррингтон забеспокоился.
— О, Бэбз, поездка оказалась для тебя слишком утомительной? Мне так жаль. Какой я безмозглый дурень. Я не должен был позволять тебе так перетруждаться.
Миссис Фрэнклин озарила его ангельской улыбкой мученицы.
