— Я не люблю копаться в прошлом, Мартин, и ты прекрасно об этом знаешь. Но я уверена, что, если Алекса дала тебе обещание, она обязательно выполнит его. Думаю, даже сегодня вечером, раз уж она наконец нашла то, что искала. — И, повернувшись к Алексе, Хэриет бесцветным голосом добавила: — Я пришлю кого-нибудь из слуг, чтобы они отнесли сундук к тебе в комнату. Тебе так будет легче. Потом, я думаю, нам всем следует пойти немного вздремнуть перед обедом. Ты со мной согласна, Алекса?
Несмотря на резкий, почти бодрый голос тети, Алекса с болью заметила, что лицо Хэриет как-то неожиданно посерело, осунулось и постарело, поэтому, вместо того чтобы сказать все, что думает, она лишь тихо проговорила:
— Да, конечно, тетя Хэриет.
— Ну, если Виктория думает, что мне следует отдохнуть, то, пожалуй, я так и сделаю. Я так и сделаю.
— Папа!..
— Ты можешь оставить его в покое? Если мы дадим ему отдохнуть, к вечеру он придет в себя!
Хэриет крепко взяла Алексу за руку, давая ей понять, чтобы она помолчала, пока отец не уйдет. Когда за ним закрылась дверь, Алекса повернулась к тете:
— Неужели ты не понимаешь, что если я надену мамино платье, то это только ухудшит его состояние? И на самом деле я не давала такого обещания. Я просто… промолчала в ответ.
— Если ты и вправду надеялась, что он об этом забудет, то подождала бы еще, прежде чем ворошить этот сундук. Будем надеяться, что он не окажется ящиком Пандоры. — Хэриет продолжала с каменным лицом: — Теперь уже поздно о чем-либо сожалеть, и раз уж Мартин считает, что ты дала ему обещание, будет лучше, если ты его выполнишь, иначе он расстроится еще больше. Я знаю и понимаю своего брата лучше, чем ты или кто-либо другой, моя дорогая Алекса, и я уже не раз тебе об этом говорила. Я прикажу, чтобы сундук немедленно перенесли в твою комнату. Если ты найдешь там зеленое платье, отдай его няне, а я прослежу, чтобы его вычистили и отгладили к сегодняшнему ужину. Я зайду к тебе пораньше и помогу причесаться соответствующим образом. Твоя мать никогда не отрезала волосы, даже когда это было модно, и я часто помогала ей причесываться.
«Интересно, смогу ли я когда-нибудь до конца узнать и понять тетю Хэриет? Вообще может ли один человек понять другого?» Сундук, тщательно вымытый, был принесен в комнату Алексы, но теперь, вставив ключ в замочную скважину, Алекса никак не могла заставить себя повернуть его. «Ящик Пандоры», мрачно назвала его Хэриет. Алекса вдруг почувствовала себя так, как будто вторгается в чужие владения, в чужую жизнь, хотя она всего лишь исполняла последнюю волю матери. Виктория хотела, чтобы эти вещи принадлежали именно Алексе. Ни Хэриет, ни даже папе, который всегда был ей самым близким человеком. Именно Алексе, дочери, в воспитании которой она принимала меньше участия, чем Хэриет. Несмотря на это, Алекса все еще колебалась, все еще не могла прикоснуться к содержимому сундука. Она тянула время и все вспоминала тот разговор в маминой комнате. Следуя за несшим сундук слугой, Хэриет довольно любезно сказала:
— Ты здесь, дорогая? Может, ты хочешь, чтобы сундук поставили к окну? Здесь больше света… — А когда они остались одни, Хэриет продолжила уже в своей обычной, достаточно резкой манере: — Хочешь, чтобы я помогла тебе распаковать сундук? Прежде чем одежду повесить в шкаф, ее нужно будет хорошенько встряхнуть и выгладить. Модные в то время ткани — муслин, тюль или газ, например, — страшно мнутся.
— Спасибо, тетя Хэриет. Но я думаю, нет нужды разбирать все сию же минуту. Если ты не возражаешь, я сначала посплю, а уж потом, возможно…
— Поступай как знаешь. Но не забудь повесить платье, которое ты выберешь к сегодняшнему ужину, на спинку стула у двери, чтобы няня успела привести его в порядок.
Хэриет резко повернулась и уже собиралась выйти из комнаты, но Алекса остановила ее:
— Тетя Хэриет! Мне нужно кое-что сказать тебе сейчас, прежде чем мы спустимся к ужину. Потому что, ну… чтобы я была разумной и практичной, всегда трезво смотрела на жизнь. Именно поэтому я…
— Мне казалось, что я научила тебя говорить прямо, а не ходить вокруг да около и не заикаться на каждом слове, моя дорогая Алекса. Ну, так о чем же тебе так трудно говорить?
Сарказм, звучавший в голосе Хэриет, разозлил Алексу, она вспыхнула, но постаралась взять себя в руки. «Мне надо успокоиться, — подумала Алекса. — Я не позволю ей вывести меня из себя».
— Ну так что? Или ты передумала?
— Нет, тетя Хэриет. — К удивлению самой Алексы, голос ее прозвучал достаточно спокойно. — Я хочу сказать, что если ради отца я все-таки решусь надеть мамино платье к ужину, то я все равно не смогу… Я не смогу молчать и не позволю ему принимать меня за… за свою жену! Я считаю, что для нашего общего блага будет лучше, если он все время будет видеть во мне свою дочь. Я хочу, чтобы он воспринимал меня как Алексу, а не как Викторию. Только пойми меня правильно. Ты же знаешь, что я ни за что на свете не сделаю ничего такого, что могло бы причинить папе боль, я люблю его так же, как и ты! Именно поэтому его нужно вернуть к реальности, вместо того чтобы позволять ему жить в мире фантазий! Ты понимаешь меня, тетя Хэриет?..
— Ты довольно ясно объяснила, что уже приняла решение и не станешь прислушиваться к моему мнению. Поступай, как сочтешь нужным, Алекса. Но вся ответственность, за это ложится на тебя.
Ответственность. Это слово напомнило Алексе о том, что она собиралась сделать. Нечего больше откладывать! В конце концов, тети Хэриет нет сейчас рядом!
Открыв сундук, она вытащила сначала несколько листов пожелтевшей папиросной бумаги, под которыми лежало белое муслиновое платье с потускневшими блестками. Это свадебное платье мамы? Встряхнув его, Алекса заметила, что в некоторых местах ткань пожелтела, и от этого ей вдруг стало грустно. Каким, должно быть, прелестным было это платье в свое время! Рядом в коробочке лежали серебристые туфельки и тончайшая шелковая шаль, тщательно завернутая в бумагу.
Когда Алекса откладывала эти вещи в сторону, до нее донесся слабый запах фиалки. Как странно, что духи так долго сохраняются! Снимая второй слой бумаги, Алекса вдруг поняла, что ей очень хочется, чтобы сейчас она наткнулась именно на зеленое платье, о котором ей рассказывал папа, тогда остальные вещи она сможет разобрать потом. Но к сожалению, она обнаружила еще одно муслиновое платье, сшитое проще, чем первое; бледно-розовое, оно было украшено красными и желтыми розами. Еще одна пара туфель — розовых, из мягкой ткани. Томик стихов в кожаном переплете, завернутый в шелковый шарфик. Смущенная собственным любопытством, Алекса открыла его и взглянула на титульный лист. «Моей единственной и незабвенной любимой от того, чье сердце навеки принадлежит ей…» Слова были написаны неразборчиво, и единственный инициал, который Алекса увидела внизу страницы, был, возможно, буквой «М», хотя это могла быть и любая другая буква алфавита. Нежное послание было датировано 1819 годом, за два года до рождения Алексы. Прежде чем отложить книгу в сторону, она тщательно завернула ее, а затем достала из сундука альбом. Она просмотрела его быстро и без особого интереса. Там были приклеены пожелтевшие вырезки из старых газет, рассказывающие о былых сражениях, несколько засушенных цветков и осенних листьев. Война между Грецией и Турцией… Лорд Байрон… В то время он был очень модным поэтом. Это томик его стихов она только что отложила в сторону.
