И каждый раз его постигало разочарование. Избавление не приходило. Тоскливые часы тянулись бесконечно. Помощь не появлялась, а священная птица все пела и пела. В душе короля зашевелились сомнения: быть может, он ошибся в выборе? — но он подавил их. Перед рассветом соловей замолк. Наступило утро, король почувствовал голод и жажду, а спасение все не шло. Новый день подходил к концу, и король наконец проклял соловья.
И тут же в лесу раздалось пение дрозда. Король сказал себе: «Вот та самая птица. Я ошибся в выборе. Теперь придет избавление».
Но избавление не приходило. Король лишился чувств и пролежал много часов без сознания. Когда он пришел в себя, пела коноплянка. Он слушал её уже равнодушно. Он больше ни во что не верил. «От этих птиц помощи не дождешься, — думал он. — Я, моё королевство и мой народ обречены». И он приготовился умереть. Он очень ослабел от голода, жажды и мучительной боли и чувствовал, что конец его близок. Ему даже хотелось умереть, чтобы избавиться наконец от страданий. Долгие часы лежал он без мыслей, без чувств, без движения. Но потом снова очнулся. Занималась заря третьего дня. Измученному мальчику мир показался таким прекрасным! И внезапно страстное желание жить вспыхнуло в его сердце. Из глубины его души излилась горячая мольба: он молил небеса сжалиться над ним и позволить ему ещё раз увидеть родной дом и друзей. В эту минуту откуда-то издалека донесся слабый-слабый, еле слышный звук. Но как сладок, как невыразимо приятен был этот звук, как жадно вслушивался в него король: «Иа-а, иа-а, иа-а!»
— Да этот крик прекраснее, в тысячу раз прекраснее пения соловья, и дрозда, и коноплянки! Он несет не только надежду, но и уверенность в близком избавлении. Теперь я и вправду спасен! Священный певец сам дал о себе знать, как и предсказывали звездочеты. Прорицание сбылось. Моя жизнь, моя династия, мой народ спасены. Отныне священным животным королевства будет осел.
Божественные звуки приближались, становились все громче. Для несчастного страдальца они звучали волшебной музыкой. Вот уже маленькое послушное животное спускается по склону оврага, пощипывая траву и продолжая кричать: «Иа-а, иа-а, иа-а».
Увидев мертвую лошадь и раненого короля, осел подошел поближе и с простодушным и трогательным любопытством обнюхал их. Король погладил его. Ослик опустился на колени, как обычно делал, когда его маленькая хозяйка хотела прокатиться верхом. С величайшим трудом, превозмогая боль, взобрался мальчик на его спину и ухватился за большущие ослиные уши. С криком «иа-а, иа-а, иа-а» осел тронулся в путь и привез короля прямо к хижине, где жила маленькая деревенская девочка. Она уложила короля на свой соломенный тюфячок, напоила его козьим молоком и побежала сообщить замечательную весть какому-нибудь из отрядов, посланных на розыски короля.
Король выздоровел и первым делом провозгласил осла священным и неприкосновенным животным. Затем он распорядился ввести своего спасителя в состав кабинета и сделать его первым министром королевства. И наконец, он приказал уничтожить все изображения соловья и заменить их портретами и статуями священного осла. В заключение он объявил, что, когда приютившей его девочке исполнится пятнадцать лет, он сделает её своей женой и королевой. И он сдержал своё слово.
Такова легенда. Она объясняет, почему полустершееся изображение осла украшает все эти ветхие стены и арки. Она объясняет также, почему из столетия в столетие в этом королевстве, да и в большинстве других, кабинет министров по сей день возглавляет осел. И, наконец, она объясняет, почему в этом маленьком королевстве на протяжении многих веков все замечательные поэмы, речи, книги, публичные выступления и все королевские указы начинались с волнующих слов: «Иа-а, иа-а, иа-а!»
ЛАЙМЕН ФРЭНК БАУМ
УДИВИТЕЛЬНЫЙ ВОЛШЕБНИК ИЗ СТРАНЫ ОЗ
I. Ураган
Дороти жила посреди Канзасской прерии с дядюшкой Генри — он был фермером — и с тетушкой Эм, его женой. Домик у них был маленький, ведь чтобы его построить, дерево пришлось возить издалека. Пол, потолок, четыре стены — вот и получилась комната. В комнате стояла ржавая плита — на ней готовили, шкаф для посуды, стол, три-четыре стула да кровати. В одном углу на большой кровати спали дядюшка Генри и тетушка Эм, в другом на маленькой — Дороти. В доме не было ни чердака, ни подвала, только неглубокая яма под полом, её называли «укрытие от урагана». В укрытии могли спрятаться и дядя с тетей, и Дороти, если бы вдруг налетел свирепый ветер, вроде тех, что сметают на своем пути все постройки. Туда спускались через люк в полу, от которого в темную и тесную яму вела лестница.
Когда Дороти выходила на крыльцо, то, куда бы она ни взглянула, везде простиралась лишь огромная серая прерия. На всей широчайшей плоской равнине не было видно ни дома, ни деревца, она уходила вдаль, а там со всех четырех сторон сливалась с небом. От солнца распаханная земля спеклась, сделалась серой и покрылась мелкими трещинами. Даже трава и та не была зеленой, потому что солнце спалило верхушки длинных стеблей и они тоже стали серыми, как все вокруг. Когда-то дом покрасили, но от солнца краска пошла пузырями, дожди смыли её, и теперь дом был такой же серый и унылый, как всё в прерии.
Тетушка Эм поселилась здесь, выйдя замуж; в ту пору она была молодая и хорошенькая. Но солнце и ветер изменили её: погасили блеск в глазах, и глаза стали тусклыми и серыми; согнали румянец со щек и краску с губ, и теперь губы и щеки тетушки Эм были тоже серые.
Худая и костлявая, она больше не улыбалась. Когда к ней приехала осиротевшая Дороти, тетушка Эм так пугалась смеха племянницы, что стоило Дороти развеселиться, как тетушка взвизгивала и хваталась за сердце. Она и сейчас ещё частенько посматривала на девочку с недоумением, не понимая, что её может смешить.
Дядюшка Генри никогда не смеялся. С утра до поздней ночи он трудился в поте лица и даже не представлял себе, что значит радоваться. Дядюшка Генри тоже был весь серый — от длинной бороды до грубых башмаков. Он выглядел суровым, строгим и больше молчал.
А смеялась Дороти над проказами песика Тото, это он не давал девочке стать такой же унылой, как все окружающее. Вот уж Тото никто не назвал бы унылым; это был небольшой черный пес с длинной шелковистой шерстью и маленьким забавным носом, его черные глаза-пуговки всегда весело блестели. Тото резвился целыми днями, и
