- 'Не утерпел!… Не дождался 'Аскольда' - пересел на 'Новик!' Черт возьми!… Это уж чересчур!…'
Но это было не 'чересчур', а именно то, что требовалось. Это были похороны старого лозунга 'не рисковать' и замена его чем-то совсем новым…
Схватка миноносцев происходила милях в 10 к югу от Порт-Артура. 'Новик' и 'Аскольд', как ни спешили, не могли подойти во время. 'Стерегущий' уже был затоплен, а бросившись преследовать японские миноносцы, они встретились со всей неприятельской эскадрой, шедшей к Порт-Артуру. Пришлось уходить. По счастью скорость обоих этих крейсеров не только числилась по справочной книжке, но существовала и в действительности. Ни броненосцы, ни броненосные крейсера японцев не могли за ними угнаться, и лишь четыре 'собачки' пытались некоторое время, более или менее успешно, преследовать отступающих.
С тревогой в сердце прислушивались мы к глухим раскатам выстрелов, доносившимся с моря…
'Новик' и 'Аскольд' возвратились благополучно.
Но какое это было возвращение! Десятки тысяч людей, усеявших борта судов, высыпавших на бруствера батарей, толпившихся на набережных, жадно следили за каждым движением маленького крейсера, который, бойко разворачиваясь в узкостях, входил в гавань. Не к нему, не к этому хорошо знакомому, лихому суденышку было приковано общее внимание. Нет! - Просто, каждому хотелось своими глазами увидеть на верхушке его мачты Андреевский флаг с гюйсом в крыже.
Это было больше, чем какая-нибудь победа, случайная удача в бою, - это было завоевание. Отныне адмирал мог смело говорить: 'моя' эскадра! Отныне все эти люди принадлежали ему и душой, и телом.
Несомненно, что эпизод, только что рассказанный мною, произвел огромное впечатление на массы и, если не создал, то во всяком случае много способствовал созданию того великолепного спокойствия, почти бравады, с которыми эскадра встретила разыгравшуюся в тот же день бомбардировку.
А положение было не из веселых!
Японская эскадра, перед которой вынуждены были отступить 'Новик' и 'Аскольд', казалось, поначалу, прошла мимо, направляясь на запад, и скоро скрылась за горой Ляотешана.
Против входа, вне дальности крепостных орудий остался только один крейсер, державшийся почти на месте. Но вот в начале 10 часа утра, между судами, стоявшими в Западном бассейне, внезапно поднялся гигантский водяной столб, и резкий звук, непохожий ни на выстрел, ни на взрыв мины, заставил всех бросить повседневные работы и тревожно оглянуться. Еще и еще…
Скоро выяснилось, что это через Ляотешан ведут перекидной огонь японские броненосцы, крейсирующие от нас в дистанции 8- 9 миль. Ни одно из крепостных орудий не могло воспрепятствовать им мирно предаваться этому занятию. Очевидно, до войны самая идея о возможности такой стрельбы признавалась недопустимой как в морском, так и в военном ведомстве. Иначе на берегу несомненно были бы построены соответственные батареи, а на эскадре существовала бы соответственная организация.
Адмирал Макаров во время самой бомбардировки приказал немедленно же приступить к ее разработке, но конечно это сложное дело - разбивка всего окружающего пространства на квадраты, выбор вспомогательных точек прицеливания, устройство наблюдательных станций и создание системы условной сигнализации - не могло быть выполнено в несколько часов. Для этого потребовалось несколько дней, и невольно напрашивался досадный вопрос: что же думали до войны?
Замечательно, как повторяется история. В турецкую кампанию к ружьям нашей пехоты приспособляли, собственными средствами изготовленные, деревянные прицелы для стрельбы на дальние дистанции, прошло 25 лет, и вот - мы вынуждены, тоже своими средствами, наносить деления на прицелы наших пушек для стрельбы на дистанции, признававшиеся чрезмерными. К тому же на иных судах организация такой стрельбы оказалась вовсе невозможной, потому что самые орудийные станки не были рассчитаны на 'чрезмерные' углы возвышения!
У японцев, по-видимому, не только станки и прицелы удовлетворяли всем требованиям, но и личный состав был хорошо обучен. Снаряды ложились очень недурно, а ведь одного такого, упавшего сверху (они падали под огромным углом к горизонту), достаточно было, чтобы вывести из строя любой броненосец.
Итак, неприятельские броненосцы беспрепятственно маневрировали к югу от Ляотешана и, приходя в определенную точку, не торопясь, как на ученье, разряжали по нам свои 12-дюймовыя пушки, а находившаяся под расстрелом крепость и эскадра - безмолвствовали.
Казалось бы у последней было еще одно средство избавиться от такой тяжелой и обидной роли - выйти в море, но… владея 7 лет Порт-Артуром, мы к началу войны не только не сумели закончить широко разрекламированного углубления его внутренних рейдов, но даже и самый выход в море был доступен большим судам только в полную воду.
Во время отлива боевые суда эскадры были заперты в гавани самым непобедимым врагом - мелководьем. 26-го февраля малая вода в Порт-Артуре приходилась около 9 ч. утра, и вот почему именно этот момент японцы избрали началом своего первого опыта бомбардировки с моря.
Случалось ли вам, в тяжелом сне, чувствовать, как на вас надвинулось, над вами нависло что-то страшное, роковое и в то же время легко отвратимое, если бы вы были свободны в своих действиях, сила, которой вы могли бы с успехом противопоставить свою силу, если бы это было в вашей власти?… Но вы ничего не можете; все ваши чувства как будто парализованы, только мысль работает, но и ее вы стараетесь заглушить, потому что вся она сосредоточилась на одном неразрешимом вопросе: пронесет или не пронесет?…
Приблизительно такие ощущения переживали мы 26 февраля, стоя под расстрелом.
Я намеренно употребил это слово 'расстрел', как наиболее ярко характеризующее наше тогдашнее положение. Это не была бомбардировка. Бомбардировка - тот же бой. Правда, осаждаемый, обыкновенно находится в более тяжких условиях, нежели осаждающий, и несет большие потери, но все-таки не лишен возможности защищаться. Для самочувствия участников боя важны не конечные его результаты, а сознание возможности ответить ударом на удар. Здесь же, с одной стороны - была просто учебная стрельба, вполне безопасная, даже обставленная всем возможным комфортом, а с другой - люди, изображавшие собою живые мишени.
Это было первое мое боевое крещение, но я не стану утруждать читателей передачей того, что я думал, чувствовал. В нашей литературе после войны оказалось столько охотников анализировать и печатно поведать публики свои ощущения под огнем, что мои, пожалуй, будут совсем лишними. Ограничусь описанием событий и наблюдений над окружающими, которые я заботливо заносил в свою записную книжку.
Не берусь судить и догадываться, как отнесся бы личный состав эскадры к 'расстрелу' 26 марта недели две тому назад, думаю однако, что подъем духа, вызванный прибытием Макарова и в особенности недавний, описанный мною, эпизод переноса 'флага' на 'Новик' имели огромное значение.
Конечно не только на 'Амуре', но и на любом броненосце не было такого уголка, где можно было бы считать себя в безопасности от 12-дюймового снаряда, свалившегося чуть ли не с неба, но даже и обыкновенный борт или непроницаемая переборка служили уже достаточной защитой от мелких осколков тех снарядов, которые рвались по близости. Вывод отсюда довольно ясный - следовало бы прекратить всякие работы и занятия и всем спрятаться вниз.
Однако ни на одном корабле так не поступили. Я говорю, разумеется, о тех кораблях, за которыми мог наблюдать, но в Западном бассейне мы стояли на бочках так тесно, что между линиями промежутки были меньше 100 сажен, а между кораблями той же линии - от 20 до 30 сажен, и наблюдать приходилось весьма многих; притом же паника так заразительна, что если бы и вне нашей видимости кто-нибудь поддался ей - это моментально передалось бы массам. Ничего подобного не было. На судах и в порту жизнь шла своим обычным порядком. Казалось, что, признав невозможность сопротивляться, все молчаливо решили делать вид, что не замечают падающих снарядов, не обращают на них внимания. Трубы мастерских порта выбрасывали к небу клубы дыма и пара, портовые баркасы перетаскивали баржи и плавучие краны, сновали взад и вперед паровые катера, то в одиночку, то с гребными шлюпками на буксире.
В 10 ч. утра, как обычно, паровой катер повез рабочим партиям, отряженным для устройства батарей на сухопутном фронте, обед, исполнил поручение и вернулся, но когда пристал к трапу, то одного из прислуги вывели под руки
- 'Что такое?'
- 'Так что, Ваше Высокоблагородие, еще как туда шли, 'она' близко вдарила' - докладывал старшина, - 'и значит задело Харченку, но только в мякоть. Пощупали: кость цельная, ногой действует. Сам сказывал: 'для че ворочаться, только щи команде доставите холодные, и ругаться будут', а мы его в лучшем виде перевязали.
