По счастью рана оказалась несерьезной.
Перед командным обедом (или нашим завтраком), около 11 ч. утра, неприятельские снаряды стали ложиться особенно удачно.
Я стоял на верхнем мостике 'Амура', когда один из них ударил в 'Ретвизан' (между его кормой и нашим носом было не больше 20 сажен). Снаряд только задел его левый борт, близ трапа, разорвался, разнес две шлюпки, стоявшие у борта, одну из них зажег и осыпал осколками тут же находившийся портовый буксирный и водоотливной пароход 'Силач'.
- Счастливо отделались, - подумал я, - сажени 2-3 правее и угодило бы прямо в кормовой бомбовый погреб.
Однако на броненосце что-то усиленно забегали. Вот он отдал носовые швартовы, с помощью 'Силача' развернулся вправо и выбросился на отмель носом, который заметно для глаза садился все глубже. Впоследствии выяснилось, что взрывом снаряда повредило кессон, подведенный под пробоину.
Не прошло и нескольких минут, как новый снаряд ударил его в правый борт (теперь обращенный к югу), близ ватерлинии, под кормовой башней. Броня выдержала, и когда разошелся столб дыма и водяных брызг, мы увидели на месте удара только бурое пятно. Пробоины не было.
- ' Не везет 'Ретвизану'! '- промолвил стоявший рядом со мной вахтенный начальник.
- 'Так что кушать подано!' - доложил внезапно появившийся старший вестовой.
Я спустился в кают-компанию.
Завтрак прошел очень оживленно, оживленнее даже, чем обыкновенно. Шутили, пересмеивались. Откровенно говоря, я не предполагал, что за нашим столом может вестись подобная беседа, вся пересыпанная блестками истинного юмора. Давно уже не приходилось сидеть в таком милом обществе, принимать участие в таком интересном разговоре.
- 'Зря снаряды тратят! Все равно, что в пустое место!'
- 'Говорите pro domo sua, - надменно заявил старший артиллерист, - я себя отнюдь не считаю за пустое место, и если бы японцам удалось меня ухлопать, то это конечно стоит 12-дюймового снаряда, и даже не одного!'
К концу завтрака организовалось своеобразное petit jeu d'esprit. В наружных дверях поставили вестового (кают-компания помещалась на верхней палубе), и тотчас после взрыва снаряда желающие высказывали свое мнение, куда он попал: в воду, на берег, вправо, влево, спереди, сзади и далеко ли? Руководствовались характером и интенсивностью звука. Всякая попытка выглянуть в окно останавливалась энергичным возгласом: 'не передергивать!'
Доклад беспристрастного свидетеля - вестового - разрешал пари.
'Взирая на беспечную веселость сих героев, из угрозы смерти создавших себе невинную забаву, можно ли было не воскликнуть в сердечном умилении: такова сила любви к родине!' - так сказал бы Карамзин, а я записал в свой дневник: 'какова сила человеческого самолюбия (или тщеславия?) во время взвинченного подходящим словом или поступком! Не будь здесь Макарова, и эти же люди, прикрываясь свыше данным лозунгом 'беречь и не рисковать', были бы способны прятаться за траверзами, построенными из мешков с углем. А теперь они бравировали друг перед другом, ревниво оглядывались на соседей - не подметит ли кто-нибудь хоть мимолетной тени беспокойства на их лице, дружески подсмеивались над молодыми матросами, кланявшимися перед шуршащими в воздухе осколками. И этим 'низкопоклонникам' было стыдно. Они оправдывались тем, что 'невзначай', 'не подумал', 'само вышло'…
Беспредельна сила могучей воли, умеющей подчинить себе волю других! Да, но только в том случае, когда эта единая воля сама всецело отдалась служению идее, объединяющей массы, покорные ей 'не токмо за страх, но за совесть…'
Завтрак приходил к концу. Мы пили кофе. Я невольно и от души смеялся над негодованием старшего механика, который, несколько туговатый на правое ухо, все звуки естественно относил к левой стороне и все время проигрывал, чем возбуждал неудержимую веселость мичманов, остривших, что если бомбардировки будут хоть по два раза в неделю, то вино к столу будет подаваться 'механически'.
Неожиданный удар, такой резкий, что запрыгала по столу и зазвенела посуда…
Я схватил фуражку и выбежал на палубу. По счастью, обошлось благополучно. Снаряд упал и разорвался саженях в 10 от нашего левого борта, против переднего мостика. Осколками сделало нисколько дыр в шлюпках, вентиляторах, кое-что перебило на мостике, но никого не задело. Огонь по-видимому снова был направлен на нашу линию. Следующий снаряд лег почти вплотную к нам, но не разорвался. Только поднятый им водяной столб целиком обрушился на палубу, угостив холодным душем группу собравшихся здесь матросов.
Взрывы хохота и веселых окриков…
- 'Получил японскую баню? - Водой не то, что осколком! - Плевать на твой осколок - новую рубаху испортило! - Хо-хо-хо! За рубаху опасается! Лоб - тот всякий осколок выдержит! - Не всякий осколок в лоб! '- гудела команда.
- 'Расходись! Честью говорю: расходись! - сердился боцман, - сказано: лишним наверху не быть! Укройся!'
- 'Лается тоже! А сам с 'господами' на мостики маячит! Куды от 'нее' укроешься? На чистоту лучше? - 'Борода' то, чего, утресь, сделал? Верно, что! - пропадай моя голова, зато пример покажу! - Так-то! - А он - укройся! '- ворчали в расходившихся кучках.
Вот разорвался снаряд впереди и влево от нас, под самой кормой 'Дианы'. Там забегали люди, заработали пожарные помпы. Другой 'крякнул' у борта 'Казани', стоявшей позади нас.
- 'Чуть-чуть не попал! Хорошо что 'чуть-чуть' не считается' - сострил кто-то.
Однако с 'Казани' семафором просили прислать врача (их собственный был болен), значит были раненые.
Один 'чемодан' угодил в бруствер мортирной батареи Золотой горы.
Около часу пополудни, когда прилив был в половине и эскадра могла бы начать свой выход в море, японцы удалились. Благодаря Богу, серьезных повреждений на судах не было. Потеряли убитыми и ранеными на эскадре около 30 человек.
Могло бы быть много хуже. Суда эскадры и порта, военные и коммерческие транспорты были так тесно скучены в бассейнах, что свободная поверхность воды вряд ли и в два раза превосходила площадь, занятую палубами кораблей, находившихся под расстрелом.
Надо было что-то делать!
И я отправился в штаб Макарова… Не знаю! Сделал бы я тоже самое, если бы Флотом и Эскадрой продолжал командовать В.? 'Не рисковать! Не высовываться!'- и так мне могли бы припомнить подрыв 'Енисея'…но всё изменилось. Мог ли я трусить?'
Первым, кого встретил в штабе Макарова Степанов- был мичман Б., известный острослов…
'Что скажете, о сегодняшнем казусе? Каково?'
'Да…
Не скучно ль это? - Сидеть и ждать,
Когда в тебя начнут бросать,
Издалека, тяжелые предметы…'
'Ха-ха, смешно-с… как это Вы про японские чемоданы - тяжёлые предметы…обязательно расскажу в кают-компании…'- и командир 'Амура' прошёл в кабинет Макарова…
А мичман, глядя ему след, недоумённо пожал плечами:'Вообще, я это про свою тёщу написал, которая в меня за завтраком тарелку швырнула… то-то я удивился, что про этот казус уже и на Эскадре знают!'
… Степан Осипович внимательно рассматривал принесённую Степановым карту…Никаких сомнений в том, что это- авантюра- у него не было. Более того- авантюра весьма опасная и дорогостоящая. Потому как оборудование минных банок на пути японцев, которые завтра непременно вновь придут для обстрела перекидным огнём города- напоминало описание дворником Ахметшиным Первой Всероссийской Торгово -Промышленной лотереи 1898 года:'Берём ложкам пшена, кидаем в вёдрам вода, палкой мешаем, вилкой ловим…'
Во-первых, было непонятно, где именно выставлять минные банки- проложить точные курсы японцев никто не догадался…
Во-вторых, глубины! Длины минрепов на реальных курсах японцев- просто могло не хватить, а ставить мины под берегом- это всё равно что искать потерянный ключ под фонарём, потому что там светлее…
В-третьих, лишних мин просто не было! Когда-то прибудут обещанные Государем…
Но… 'Задробить' проявленную инициативу - Макаров считал преступлением. Потому что офицер- пришёл сам, и этот офицер был готов выйти в море на бой с врагом…сегодня погасишь такой порыв, а завтра? Пойдут ли за тобой офицеры и матросы? Когда ты их поведёшь в последний и решительный бой?
Мин- жалко…ну пусть выставит штук пятьдесят…как раз на два десятка минных банок…может, и налетит какая-нибудь 'Чихао'…чем чёрт не шутит…
'Согласен, голубчик…только вот будьте пожалуйста, предельно осторожны…'
…Около двух часов ночи 'Амур' вышел на минную постановку. Это был второй выход Степанова в эту войну- и шанс реабилитировать себя он упускать был не намерен. Перед выходом поэтому мухой слетал к 'бакланам'- береговым армейским артиллеристам, на Золотой горе опрокинул стопочку с командиром сигнального поста…Просто вываливать мины в чёрные волны- он был не настроен!
… С тихим лязгом продвигались мины одна за другой… Над морем шёл мелкий дождь, низкие тучи скрывали видимость…и поэтому Степанов всё-таки выставил падающие с кормы 'Амура' рогатые шары вовсе не там, где планировал… а гораздо мористее…
