- Гордеев, ты реально дебил. Это такой шанс…ты только подумай, насколько жизнь твоя изменится! Ты сможешь зарабатывать нормальные деньги и присылать их бабуле, а потом и ее заберешь к себе.
- Кость, - Адам махнул рукой, протягивая пиво. По правде говоря, он всегда был поборником соблюдения режима, но сейчас мы праздновали день рождения Адама вдвоем в тесной кухне. – Боюсь я, - он понизил голос, чтобы не услышала старушка, находившаяся в своей комнате. – Ей уже сейчас тяжело. А ты говоришь «зарабатывать деньги»…Да, пока это случится, загнется она тут. У нее нет никого, кроме меня, понимаешь?
Я, конечно, кивал головой, но понимал, что душу бы продал за такое предложение. А этот чудак так просто отказывался от шанса, который выпадает раз за всю жизнь. Мистер Благородство, мать его! Тогда я даже не представлял, насколько он соответствует этому шутливому статусу.
И при этом я никогда не считал его идиотом и не начал относиться к нему хуже, я продолжал восхищаться им, человеком, который был способен на большее, чем я, чем миллионы других. И я сейчас не о спорте.
И даже, когда его взяли в состав «Динамо», а я пока так и оставался в родном городе, мы продолжали созваниваться и переписываться в интернете, уже куда реже видясь вживую.
Пока я не ввалился к нему домой без звонка, без предупреждения. Чёрт, я стоял под дверью его квартиры и ни капли не сомневался в том, что меня не сдадут, впустят, и, если будет возможность, помогут. Просто потому что Адам был единственным кто навещал меня в психушке. Правда, всего два раза, его больше и не пустили бы - он не был моим родственником. Но Гордеев то ли подкупил, то ли соблазнил медсестру, и мы с ним увиделись там. Он же попросил ее приносить мне письма, сложенные вчетверо листочки бумаги, которые стали для меня своеобразной отдушиной, позволили не сойти окончательно с ума. В них Гордеев рассказывал о своей жизни, о клубе, о бабушке, которая вовсю пыталась его женить. Он позволял мне вырваться из душных стен больницы на свободу, туда, где ревели трибуны и раздавался свисток судьи, где забивались голы и праздновались победы. Я не мог отвечать ему. Первое время после трагедии я вообще не мог писать. На то, чтобы снова научиться держать ручку в пальцах у меня ушло больше полугода. На то, чтобы связно формулировать мысли, - еще больше времени. И я начал отвечать ему мысленно. В своей голове. Перечитывал каждый день одно и то же письмо, вплоть до получения следующего, и молча разговаривал с Адамом. Поначалу лишь простыми предложениями из трёх-четырех слов. Спрашивал его о здоровье Елены Васильевны и о новой девушке, о последнем матче его команды и о финале Лиги чемпионов. Ругал его за поражения и очередной промах мимо ворот. А потом я начал делиться с ним сам. Так же мысленно рассказывать о своей боли и утрате, о том, как мне не хватает родителей и задорного смеха сестры. О той боли, что стала неотъемлемой частью тела. О своей ненависти. И о своих планах. И там, в моем сознании, Адам был согласен со мной. Там он не пытался переубедить и не отвернулся от меня.
И ведь этот идиот принял меня! Даже узнав, что я сбежал при переводе из психушки в тюрьму. Да, я научился притворяться нормальным, я разговорил ту самую медсестру и трахал ее месяц, прежде чем она помогла мне вырваться из того Ада, который все называли больницей, передав несколько шприцов с транквилизаторами. Потом её насмерть собьёт иномарка без номеров, а самого Константина Туманова чуть позже объявят погибшим, сгоревшим заживо в обветшалой пристройке одного из частных домов.
Это был тот самый момент, когда я понял, что могу рассказать Адаму обо всём: о своих кошмарах, страхах…и о своих планах. Настоящему Адаму, а не тому, кому я так и не отправил ни одного письма. Тот момент, когда через общего знакомого Гордеев связался с сотрудниками полиции и за немалые деньги моего отца, которые мы путем махинаций перекинули с одного счета на другой, а оттуда на третий, и договорился о «случайной» находке «моего» обгоревшего на девяносто девять процентов тела в маленькой деревянной постройке. Единственное, куда я не втягивал его – были убийства. Парень точно не заслужил отвечать перед совестью за чужие жизни, которыми я купил свою собственную.
О причинах его бескорыстной помощи я узнаю буквально через неделю после того, как мы с ними помянем его бабку, умершую почти три года назад. Да, чертов ублюдок обманывал меня в тех своих письмах, рассказывая о ней. О «Динамо», в котором уже не играл, о котором пришлось забыть, как и о футболе в целом. Он нафантазировал жизнь, которая могла бы у него сложиться, чтобы разнообразить ту, которую вёл я за стенами психбольницы.
- Ты придурок, Гордеев…ты конченый придуроооок. Это же надо было наво….навооб…придумать столько всего, - заплетающимся языком и глядя, как он пытается удержать голову, сидя за столом без скатерти с бутылкой водки и стаканами. Но уже через секунду он роняет ее на руки и замолкает на долгие минуты. А потом очень тихо, и так же коверкая слова, выдает:
- Там слишком тускло было…Серо. Я же видел. Я…я раскрасить хотел. Для тебя.
Мы ушли с ним в запой дня на три. Отмечали всё подряд: мой побег и свободу, мои похороны и новую жизнь, нашу встречу и мое новоселье у него. Мы просто напивались сутками, не зная, что делать дальше. Точнее, я знал…Но даже когда у вас в руках нож, вам всегда нужно время, чтобы смириться с мыслью, что придется воткнуть его в чье-то горло.
***
Я открываю глаза, отгоняя воспоминания. На часах уже полпятого утра, о сне и речи быть не может. В гробу я видел такие сны. Впрочем, именно им, скорее всего, и суждено меня туда свести.
Достал ноут и зашел в свой аккаунт. Глупая привычка, которая раздражала меня самого: перечитывать наше с Принцессой общение. Нет, раньше я точно так же раз за разом повторно читал всё, что она мне писала. Но тогда это было изучение, своего рода исследование Госпожи Белозеровой. Не из газетных статей или телевизионных эфиров, не из Инстаграма или других социальных сетей, а уже намного ближе – в личной переписке. Теперь же мне не просто доставлял удовольствие этот процесс, теперь он стал необходим. Читать слова и представлять, что слышу их. Её голосом. Тихим, бархатным, от звуков которого напрягался член и перехватывало в горле. Представлять, что вижу, как откидывается на спинку кресла и кусает губы, ожидая моих сообщений. И это не всегда лишь мои фантазии, иногда я всё это видел из соседнего дома, который снял именно для этой цели – наблюдать за Принцессой из окна, когда она совершенно не подозревает, что в доме напротив находится тот тип, с которым она проводит почти двадцать четыре часа в сутки. Потому что стало до дикости мало просто интернета, мало читать и воображать себе ее. Иногда свет монитора бесил настолько, что хотелось разбить его к чертям собачьим. Да, он связывал нас с ней. Но и в то же время мешал увидеть вживую, лицом к лицу. Особенно когда хотелось на самом деле прикоснуться, ощутить, так ли шелковиста её кожа, как я придумал себе. Это желание тоже раздражало. Осознание того, что становлюсь зависимым. И это ни хрена не долбаная привычка. Это потребность открыть рано утром аккаунт и наткнуться на «Доброе утро, Джокер! Я думала о тебе ночью…».
