И я с силой подавляю в себе гребаное желание ответить ей тут же. Желание, блядь! Которого не должно быть. Которое слишком быстро возникло. Умник Адам утверждает, что это связано с моим одиночеством. Что любой другой «нормальный» мужик не подсел бы на женщину, которую толком не видел. Что просто у меня «недотрах». Обычно на этом месте разговора я посылаю его глубоко на хрен.
Чёрт, ведь поначалу НАС действительно было не так много в сутках. Только столько, чтобы продолжать удерживать ее на крючке, не дать ей соскользнуть с него. Я не знаю, что произошло потом…Возможно, в этом виноваты рассказы Гордеева. Возможно, действительно, сукин сын прав, и мне просто нужна сексуальная разрядка. А, возможно, это из-за её искренности. Той, которой буквально дышали её слова. Её стоны. Блядь, я не просто читал её стоны, я вдыхал их, я слышал их и ощущал на своих губах. Как наяву. Принцесса лгала мне, притворившись мёртвой подругой, но была честной со мной во всем остальном.
Это грёбаное признание в любви…Оно должно было означать мою победу. Посадить на цепь сестру своего врага…первого номера из списка. Заставить влюбиться в себя, ни разу не увидевшись с ней. Это должно было принести чувство полного триумфа и удовлетворения. И без этой, мать её, неожиданной остановки сердца. Когда следующий вздох дался слишком тяжело. Потому что лёгкие будто проткнули острым лезвием. И смятение меняется на злость к самому себе.
Нет, хрупкая Принцесса не стала моим героином. Но уже начинала вызывать нечто, похожее на ломки. А это значило, что нужно увидеться с ней. Просто увидеть её, отыметь и скинуть с себя эту чертову зависимость.
{«Harley Quinn:
- Доброе утро, Джокер! Мои мысли о тебе…Сегодня кроваво – алые. Наслаждайся.
(И ровно десять картинок с самыми откровенными фото и признаниями).
Joker:
- Доброе утро, крошка. Это то, что ты хотела бы, чтобы я сделал с тобой? Какая из картинок больше всего взбодрила мою девочку?
Harley Quinn:
- Мммм…мне нравятся все…
Joker:
- Какая ненасытная. А я хочу попробовать на вкус шестую. Как думаешь, ты бы кричала так, же, как эта блондинка, если бы я вылизывал тебя?
Harley Quinn:
- Оооох…Не надо. Мне на работу нужно собираться.
Joker:
- И восьмая…как тебе восьмая, Харли?
Я все время находилась в какой-то прострации, словно видела себя со стороны, а ничего не чувствовала. Меня успокаивал свежий зимний ветер и холод. Я могла часами стоять на улице и обхватив плечи руками смотреть в никуда. Холод покалывал кожу, и напоминал мне, что я все еще живая.
Невидящим взглядом смотрела за дорогой, замечала смену охранников и приезд прислуги, но скорее автоматически, чем осознанно.
Когда к дому подъехал черный джип, я даже не обратила внимание.
Я заметила ЕГО не сразу. Скорее не заметила, а почувствовала, как всегда кожей. Только в этот раз не было всплеска радости, скорее тупая боль. Когда отходит наркоз, чувствуешь примерно тоже самое. Вижу его как в тумане и понимаю, что не хочу видеть и в то же время где–то еще трепыхается та самая унизительная радость...Как брошенная на улице собака по инерции радуется увидев бывшего хозяина...
Пока он говорил, повысив голос я смотрела ему в глаза и скорее слушала, чем слышала его. Он спрашивал почему...Потому что он все же меня доламавыет. Потому что в глазах, всех окружающих меня вообще больше нет. Плевать на окружающих, меня нет в моих собственных глазах. Я такая жалкая и ничтожная, что эта жалость просто убивает меня.
А потом заметила, как на его пальце блеснуло обручальное кольцо...не наше обручальное кольцо...совсем другое, и я захлебнулась от боли. Она была такой резкой, что мне захотелось орать и выть.
Зачем я любила его все эти годы? Ради страданий? Я получила их сполна. В нашем прошлом столько боли, что впору нанизывать её на колючую проволоку воспоминаний и обмотаться ею, чтобы впивалась посильнее и не давала забыть кто он – Николас Мокану. Мне не суждено было познать с ним полноту счастья. Быть настолько любимой, насколько любила его я. Даже кольцо он надел на палец другой женщины. А ведь по его словам я единственная, кто удостоилась чести носить его фамилию – и снова ложь! Я мысленно видела, как развевается ее белоснежная фата, а я в черном саване, заляпанном моей кровью, которая сочится из моего разодранного сердца. Он таки сломал меня.
Это даже не пытка – это казнь. Медленная и мучительная казнь, смотреть на него и понимать какой он лжец, понимать, что никогда не любил меня, понимать, что между нами никогда ничего не было кроме моей иллюзии.
Каждое его слово больнее удара плетью. Я даже не верила, что слышу все это от него, что он все же выпустил на волю свои истинные эмоции. Унижая и оскорбляя меня, вывернул наизнанку все мои слова.
Я потрогала языком разбитую изнутри щеку и в этот момент Ник разорвал на мне блузку и грубо сжал мою грудь, я задохнулась от осознания насколько далеко он может зайти и от мгновенно вспыхнувшей внутри паники. Особенно когда он положил руку мне на живот и вдавил меня в постель. Но я не хотела и не могла больше его бояться. Все что можно мы уже прошли большей боли, чем он причинил причинить уже невозможно.
После вспышки больной и унизительной страсти, которая разорвала меня изнутри на ошметки, пока он показывал мне кому я принадлежу, и кто мой хозяин, я закрыла глаза и отвернулась от него, чтобы он не видел мои слезы и мое сожаление о том, что я все–таки позволила ему доказать мне в очередной раз сколько власти он надо мной имеет. Именно в этот момент в душе начала появляться пустота. Полное омертвение моих чувств к нему.
Он ушел, оставив дверь открытой. Слуги сновали туда–сюда, поднимая вещи с пола, перебирая каждую складку, а я невидящим взглядом смотрела на все это, прижимая к груди покрывало. На полу, возле постели валялись мои разорванные трусики, порванная в клочья блузка. Мои губы все еще кровоточили после поцелуев–укусов и меня пошатывало от слабости и знобило. Ко мне подошел Дэн и скинув пиджак набросил его мне на плечи, я инстинктивно завернулась в него и покрывало упало к моим ногам. Увидела быстрый взгляд охранника на багровые следы от пальцев на ноге и одернула юбку. Дэн решительно вышел из моей спальни, а я попятилась назад и присела на краешек постели, глядя как продолжают выворачивать все ящики, мои сумочки и вытряхивать обувь. Меня тошнило и ломало изнутри. Когда из ящика выпал портрет детей и треснула рамка я судорожно сцепила пальцы и закрыла глаза. Я слышала голос Ника, он отдавал приказы внизу, но я не разбирала слов...я понимала, что это предел. Тот самый рубеж за которым уже невозможно что–то простить и изменить. Предел, за которым моя любовь превращается в пепел. Потом хлопнула входная дверь и вскоре от дома отъехала машина. Внутри не возникло ни одного чувства...ничего. Глухая тишина. Даже боль стала странной острой, изнуряющей, но какой–то по–садистски доставляющей удовольствие. Наверное, вот так умирает любовь. Тогда пусть умирает. Я вытерплю эту агонию. Я не хочу больше любить Николаса Мокану. Я хочу быть свободной. Израненной, сломанной, разодранной на части, но свободной.
