Бобби подсказал Мейвенсу:
– Но теперь мы знаем правду.
– Да. А теперь – правда.
Мейвенс прикоснулся к софт-скрину, и изображение ожило.
В углу спальни находилась вентиляционная решетка. Она вдруг открылась. Мальчик Миан быстро вскочил с кровати и испуганно попятился в противоположный угол.
– Он не закричал, – негромко произнес Мейвенс. – Если бы закричал…
Из отверстия выбрался человек. Девушка в облегающем лыжном комбинезоне. На вид ей было лет шестнадцать, хотя на самом деле она могла быть и старше. В руке она держала нож.
Мейвенс снова остановил запись.
Бобби нахмурился.
– Это еще кто такая?
– Приемная дочь Уилсонов. Ее зовут Барбара – помните, я о ней уже упоминал. Здесь ей восемнадцать лет, и она уже пару лет не живет дома.
– Но у нее по-прежнему имеется код доступа для входа в дом.
– Точно. Она явилась замаскированной. Потом пробралась по вентиляционной шахте, а они в таком старом доме широченные. Вот так она и попала в комнату. С помощью червокамеры мы проследили за ее жизнью на пару лет раньше. Оказывается, ее отношения с отцом были гораздо сложнее, чем все думали. Пока она жила дома, они хорошо ладили. Потом она уехала учиться в колледж, и там у нее были неприятности. Она хотела вернуться домой. Родители это обсудили, но уговорили ее остаться в колледже и обрести независимость. Может быть, они были неправы, поступив так, а может быть, и не ошиблись. Во всяком случае, Барбаре они желали добра. Как бы то ни было, она все-таки вернулась домой – однажды ночью, когда мать была в отъезде. Она забралась в постель к спящему отцу и вступила с ним в оральный половой акт. Инициатива исходила от нее. Но отец ее не остановил. Потом он мучился угрызениями совести. Мальчик, Миан, спал в соседней комнате.
– Значит, они поссорились…
– Нет. Уилсон переживал, стыдился, но решил поступить здраво. Барбару он отослал в колледж и уговорил забыть о случившемся. Может быть, он действительно верил, что время залечит эту рану. Что ж, он ошибался. Он не понимал ревности Барбары. Она уверила себя в том, что Миан занял ее место в сердцах родителей и что именно поэтому ее стараются держать подальше от дома.
– Понятно. Поэтому она и попыталась совратить отца, поискать тем самым способ вернуться.
– Не совсем так.
Мейвенс приложил палец к софт-скрину, и маленькая драма снова развернулась на экране.
Миан, узнав свою сводную сестру, оправился от страха и шагнул ей навстречу.
Но Барбара с потрясающей быстротой набросилась на него. Она обхватила рукой его шею, и он начал задыхаться.
– Ловко, – отметил Мейвенс. – Теперь он при всем желании не сможет закричать.
Барбара повалила мальчика на спину, раздвинула его ноги.
Закинула его руки за голову, начала рвать на нем одежду.
– Она не выглядит силачкой, – заметил Бобби.
– Сила тут ни при чем. Главное – решимость. Миан даже в эти мгновения не мог поверить, что эта девушка, его сестра, хочет сделать ему что-то плохое. А вы бы поверили?
Грудь мальчика была обнажена. Барбара замахнулась ножом.
– Хватит, – вымолвил Бобби.
Мейвенс нажал на клавишу. Софт-скрин, к величайшему облегчению Бобби, опустел. Мейвенс сказал:
– Остальное – подробности. Когда Миан был мертв, она подтащила его к двери, приставила к ней и позвала отца. Уилсон подбежал, открыл дверь, и еще теплое тело сына упало ему на руки. Вот тут он и вызвал службу спасения.
– Но как же сперма Уилсона…
– Барбара сберегла ее после той ночи, когда у них был оральный секс. Сперму она хранила в маленькой специальной криопробирке, которую украла из медицинской лаборатории. Она все продумала еще тогда. – Он пожал плечами. – И все получилось. Месть, уничтожение отца, который ее отверг – как ей казалось. Все получилось – по крайней мере до тех пор, пока не появилась червокамера. Так что теперь ясно…
– Что обвинен в убийстве был невиновный человек.
– Невиновный был казнен.
Мейвенс прикоснулся к софт-скрину, и на нем появилось новое изображение. Женщина лет сорока, блондинка. Она сидела в каком-то обшарпанном кабинете. Ее лицо было искажено мукой.
– Это Мзй Уилсон, – сообщил Мейвенс. – Жена Филипа, мать двоих приемных детей. Она свыклась с мыслью о том, что смерть ее приемного сына была вызвана жутким преступлением мужа. Она даже примирилась с Барбарой, нашла в ней утешение. И вот теперь – в этот самый момент – ей пришлось встать лицом к лицу с еще более страшной правдой.
Бобби стало не по себе из-за этого ужаса, этой обнаженной истины. Но Мейвенс, на его счастье, остановил запись.
– Вот, – пробормотал он. – Вот тут мы и разорвали ее сердце. И виноват в этом я.
– Вы старались, как могли.
– Нет. Мог бы постараться получше. У Барбары было алиби. Но если бы я смотрел более пристально и зорко, я бы раздолбал это алиби как нечего делать. Были и другие мелочи – расхождения в показаниях о времени, в том, какова была картина пятен крови на Уилсоне. А я этого ничего не заметил, не увидел. – Он посмотрел на Бобби, его глаза блестели. – Я не увидел правду. Вот что такое ваша червокамера. Это машина правды.
Бобби покачал головой.
– Нет. Это машина зоркости.
– Добиваться правды нужно, – сказал Мейвенс. – Я до сих пор в это верю. Конечно верю. Но иногда правда делает очень больно, невероятно больно. Так, как это вышло с бедной Мэй Уилсон. И знаете что? Ей правда не помогла. Она не вернула ей ни Миана, ни мужа. У нее только отняли еще и дочь.
– Нам всем придется пройти через это так или иначе, – возразил Бобби. – Придется увидеть все ошибки, какие мы когда-либо совершили.
– Может быть, – тихо отозвался Мейвенс. Он улыбнулся и провел пальцем по краю крышки стола. – Вот что со мной сделала червокамера. Моя работа перестала представлять собой интеллектуальный труд, загадки Шерлока Холмса. Теперь я тут каждый день сижу и таращусь на чью-то решимость, жестокость, расчет. Мы – животные, Бобби. Звери в чистенькой одежке.
Он покачал головой, улыбаясь и продолжая водить пальцем по краю стола.
/19/
ВРЕМЯ
Червокамера становилась все доступнее и все мощнее. Невидимые взгляды падали на прошлое человечества, будто снежинки, проникали все глубже и глубже в историю.
Принстон, штат Нью-Джерси, США. 17 апреля 1955 года н. э.
Навещавшие его в эти последние часы были потрясены его добродушным юмором. Он разговаривал с удивительным спокойствием, отпускал шутки по адресу врачей, а на свою приближающуюся кончину смотрел как на ожидаемое естественное явление.
И конечно, он до самого конца отдавал суровые распоряжения. Он не желал превращаться в объект паломничества, и он настаивал на том, чтобы его кабинет в институте не превращали в музей, а его дом – в святилище, и так далее, и тому подобное.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
