— Давайте! Шевелитесь! И не говорите, что устали!
Многие шатались, как пьяные, но пощады не было.
— Не стонать! Больше пота – меньше крови.
Отчаянье читалось на красных лицах солдат. Утром закончилось ночное учение, но оказалось, что это еще не все! Сорок пять минут умыть лицо и позавтракать и… ужас! Они запыленные и грязные, вновь стоят в строю: через два часа дневной прогон ночных учений. Они хотят лишь одного – спать. Но, нет! Надо почистить и проверить оружие, боеготовность превыше всего!
Увидев, гауптмана, Вольтерсдорф козырнул. Эрих ценил лейтенанта, как образец офицера, выделявшегося среди солдат не только формой и должностью, а способностью служить примером для подчиненных. Как и положено, в немецкой армии командир должен быть первым и лучшим солдатом.
Кон заложил руки за спину, и счел нужным обратиться к подчиненным. В строю, помимо ветеранов, есть несколько новобранцев, прошедших не менее страшную подготовку в учебном центре. Восемь недель, когда еда и сон призывников ничего не значили для суровых инструкторов, использовавших при обучении боевые патроны.
Каждую неделю кого-то убивали, но гибель или ранение неудачников служили предостережением. Заранее просчитанный один процент потерь давал поразительный результат впоследствии.
Могло быть и чаще, но юноши для начала проходили подготовку в отрядах гитлерюгенда, потом, отбывали обязательную годовую трудовую повинность в лагерях Имперской службы труда. Там прививали основы армейской дисциплины, сразу обучая повиноваться. Колонны молодежи, одетых в единую форму и марширующих с лопатами на плече – обязательные участники парадов, где протянув к ним руку, на трибуне, стоял великий вождь их нации – Адольф Гитлер.
Там с детства внушались истины: служить немецкому народу, жить одной жизнью с товарищами, быть сильным, решительным и готовым на все во имя Великой Германии.
А жалкие настроения либерализма пресекались коллективом. Они все едины, теперь неважно происхождение, богат ты или беден. Новое общество не терпит снобизма, классовой ненависти, зависти и лени. Вместо старого «я» надо говорить новое «мы», и если кто-то станет выпендриваться… то будет избит коллективом табуреткой в умывальнике!
— Я поражаюсь умению вашего командира, спокойно пропускать мимо ушей в запале сказанные слова. Вы должны понять – никто ни над кем не издевается! Рассматривайте это, как личную страховку возвращения на родину на собственных ногах! Выдержите здесь, останетесь живым на фронте! Лейтенант! — Вольтерсдорф вытянулся – Продолжайте!
— Ну-ка, напрягите, пожалуйста, ягодицы, да так крепко, чтобы могли ими вытащить гвоздь из доски стола! — надоевшая армейская шутка, почему-то вызвала у утомленных людей нервный смех.
Несмотря на инстинктивное возмущение жесткой и интенсивной муштрой, пехотинцы понимали, что все эти бесконечные «Ложись! В атаку! Шагом марш!» совпадают с их главным желанием солдата на войне – выжить на поле боя.
Преимущество германских вооруженных сил заключалось и в этой чудовищной подготовке. Все приказы исполнялись автоматически. Немец думал о доме, о любимых, но все равно стоял прямо и стрелял, действуя на рефлексах, как и положено настоящему солдату. Это помогало сохранить жизнь и не спятить[300].
*****
Капитан Ненашев утром собрался к соседям. Все же целый стрелковый батальон под боком. Наслаждаясь прохладой (солнце еще не успело развернуться в полную силу) он добрался до пятого форта, надеясь посмотреть на немцев из наблюдательного бронеколпака, оставшегося еще с царских времен, если разрешат. Подъехав к бетонной громаде, он задержался у стены, пощупав редкие отметины от пуль и снарядов.
«Скоро тут прибавится», подумал капитан и окликнул часового. Все строго, до границы метров восемьсот или минут пятнадцать ходьбы неторопливым спокойным шагом.
Ненашев опоздал, никого из командиров здесь нет, ушли руководить бойцами, строящими укрепления. Пришлось удовольствоваться старшиной, дежурным по батальону. Посмотреть на немцев ему разрешили. Все же отвечал тут капитан за участок обороны, да и бумагу показал соответствующую: командирован укрепрайоном для оценки пригодности форта к обороне. И вообще, тут не их участок. Полк, которым командовал майор Казанцев, должен обороняться к северу от Бреста.
— Куришь? — спросил Максим дежурного.
— Так точно.
— Ну, давай, покурим, — Максим достал из кармана галифе початую пачку «Казбека» и предложил старшине. — Как зовут-то? По имени, отчеству?
— Антон Ильич.
— Давай, Антон Ильич, присядем. И как тебе хлопцы из солнечных республик? Русский язык начали понимать?
Старшина вздохнул, капитан видно приметил лица в наряде, ударив по самому больному месту. Потом подозрительно посмотрел на Максима. Вопрос задан неспроста, может, с целью выведать что-то секретное.
Но дела с пришедшим пополнением обстояли плохо. Последних, обстрелянных на финской войне бойцов, демобилизовали в январе. Затем забрали всех со средним образованием на усиление технических родов войск. Грамотных людей в армии хронически не хватало.
Взамен пришли призывники с Кавказа и из Средней Азии. Ребята может и старательные, но по-русски мало понимающие. Или совсем ни бум-бум. Но приноровились, если кто из новых бойцов язык начальства понимал, то становился в отделении толмачом-командиром.
— Ты бы чаще туда залезал, — Ненашев вздохнул и показал на бронеколпак, — и не на меня, а в другую сторону смотрел.
Потом почесал затылок и забрюзжал: по-хорошему, тут круглосуточный наблюдательный пост надо поставить. Что-то соседи в конец оборзели, как бы не застали врасплох. Старшина внимательно слушал, подмечая знакомые слова и интонации их же командира полка.
Когда Ненашев засобирался обратно, во двор форта вошло человек тридцать донельзя усталых и не выспавшихся красноармейцев. В руках винтовки, скатки шинели на плечах и вещмешки за спиной.
— Так, быстро сдаем оружие, завтрак в кухне стынет! — распорядился Антон Ильич и пояснил. — Ночной караул с аэродрома вернулся.
— Мать вашу! Хоть по тревоге вас внезапно поднимают? — взорвался Максим.
— Да, во вторник, каждую неделю, — оправдался старшина, — и на полигон ходим.
— Тоже раз в неделю?
— Нет, два! Да, вы понимаете, товарищ капитан, некогда нам! Сначала казарму обустраивали, потом укрепления начали строить, а еще вечные караулы и наряды в гарнизон[301].
— Еще и наряды в гарнизон?
— Мы недавно в Бресте, — тихо ответил Антон Ильич, уже жалея, что пустил чужого капитана в батальон. Но тот на полевой сумке уже начал писать записку их старшему лейтенанту.
— В гости приглашаю. На баньку с паром, и пусть зама захватит. И обязательно вас, вы же тут самый главный старшина? — приветливо улыбнулся Ненашев.
Вот как получилось, есть чем привлечь любого из соседей. Бани нет и в самой крепости. Ходил народ в город или на месте мылся в тазике из чайника.
— Да, товарищ капитан, — старшина лишь усмехнулся в ответ. Визитер заранее знал, что абы кого дежурить по батальону не поставят.
— Всего доброго, Антон Ильич.
Они в Бресте недавно, это Панов знал. Дивизию в апреле буквально втиснули в Брест. И что, надо считать данный факт причиной срыва учебной тревоги? В лучшем полку майора Казанцева в ночь тридцатого апреля тоже в казармах не оказалось командиров. Опять, товарищ Сталин виноват?
Капитан, отъехал от форта метров на сто и мрачно посмотрел в его сторону. Затем вылил на голову половину фляги. Я люблю тебя, жизнь, ну а ты меня – снова и снова.
Все, надо стреляться. И Панов поехал на винтовочный полигон, учить себя и других, как надо палить из противотанковой пушки.
Ненашев не ошибся, называя его «винтовочным». Все по взрослому, но вместо снаряда в пушке – винтовочный ствол из которого летит, для лучшей имитации, разрывная пуля. Похоже на миниатюрный взрыв снаряда, да и команды подавались «как в бою».
*****
Решив проверить, как у Ненашева идут дела, полковник Реута никого не застал. Весь батальон, кроме охраны лагеря и дежурного наряда в еще шесть утра убыл на полигон.
«Может, это и к лучшему», — начальник штаба неторопливо обошел все хозяйство.
Удовлетворенно отметил, что капитан слово держит, да и людям создал сносные условия для жизни. При нем в повозку грузят термоса с обедом и распоряжаются насчет бани. Запариться не дадут, но смыть грязь и пот под душем обязательно.
В отличие от пограничника, Реута попал и в большую палатку.
— Иван, — он обратился к дежурившему сегодня бывшему адъютанту, — что можешь сказать о комбате? Как он тебе?
— Товарищ полковник, я не жалею.
«Уклончивый ответ», покачал головой полковник.
