** 36 **
Великий город Енгабан. Город древних королей и великих философов, город прекрасных куртизанок и изысканных поэтов, город бесстрашных путешественников и коварных коммерсантов. Город великолепных дворцов и тайных притонов, город театров и базаров, фестивалей и мятежей. Кто только не топтал эти булыжные мостовые. Что только не кричали на этой широкой рыночной площади. Чего только не происходило под этими рыжими, как закат, стенами. Какие грозные воители не стучали властно рукоятями своих мечей в эти обитые позеленевшей медью ворота. Но такого еще не было…
Если почтенные горожане рассчитывали увидеть войско во главе со строгим, но справедливым вождем во главе или что-то в этом роде — то действительность их совершенно разочаровала. То есть, вождь, как раз, присутствовал, самый настоящий — но совсем не тот, которого они ожидали увидеть. Это был никто иной, как Верцонгер. А вот войска не было, если не считать таковым три сотни вооруженных варваров вполне грозного, впрочем, вида. На открывшиеся ворота они не обратили ровно никакого внимания.
Выборной депутации пришлось топать самостоятельно к их кострам — а там опять непонятно было, что делать. Потому что в ответ на произнесение заготовленной заранее речи, варварский вождь, даже не потрудившись привстать с толстого шерстяного плаща, на котором изволил возлежать, махнул рукой и небрежно указал гостям место у костра.
— Потом, — важно пояснил он, — вот приедет ваш Флеас, ему и будете все это рассказывать. Но сейчас он занят.
— Чем? — удивленно спросил один из горожан, которому почему-то казалось, что более важного дела, чем принять символические ключи от столицы империи, у военачальника просто быть не может.
— Он спит со своей женщиной, — внушительно ответил Верцонгер, — и если в такой час кто-нибудь станет его беспокоить… Я бы такому просто отрубил голову. А Флеас — тот уж точно с кого-нибудь сдерет кожу заживо. Или что-нибудь еще придумает. Он очень умный.
Высказав это последнее соображение, варвар утратил всякий интерес к депутации и начал подбрасывать в костер в изобилии валяющиеся рядом с ним сухие ветки.
Таким образом, ничего существенного под стенами Енгабана более не происходило до середины дня.
Главные же события в это время имели место в бухте Трех Братьев и на подступах к ней.
Рельеф побережья образован здесь тремя грандиозными скальными выступами, два из которых своими западными склонами выдаются в море на четверть мили, а третий — выступает из воды в полумиле от берега. Таким образом, «три брата» закрывают бухту для обзора с любой стороны, чем издавна пользовались пираты и прочая публика, не склонная афишировать свою деятельность. С моря сюда можно попасть через южный и северный проходы, а с суши — только спустившись по сужающейся дороге, проходящей между двумя «береговыми» братьями.
Будь магистр Зортал жив и вознамерься он скрытно переправить приличное количество людей с континента на острова, вероятно, он выбрал бы для их приема на борт это или похожее место.
Как известно, останки магистра Зортала давно уже покоились на дне, но девять кораблей из его флота в то раннее утро, тем не менее, стояли на рейде в бухте Трех Братьев. При виде этих кораблей в головной части орденской кавалькады раздались радостные возгласы. Спасение казалось уже близким и всадники пришпорили коней. Хвост кавалькады, растянувшийся на две с лишним мили, тем временем, втягивался в ущелье между крутыми каменными склонами. За их спинами разгорался рассвет…
… Когда великий магистр услышал позади уже знакомый ему по сражению на полях Валдо гул пушечной канонады, он еще продолжал на что-то надеяться. Да, вражеские войска заперли их в каменной ловушке — но им понадобится никак не меньше часа, чтобы добраться до моря. Нагромождая перед собой завалы из трупов, они сами себе осложнят передвижение.
А для того, чтобы он, со своей гвардией и предстоятели с личной охраной поднялись на борт, хватит и половины этого времени.
В конце концов, все равно эти девять кораблей не смогли бы принять более шестисот человек, так что арьергард был обречен в любом случае — сейчас или несколькими днями позже.
… Вот уже корабли подходят к берегу, там, где осыпи образуют естественные каменные пирсы…
Уже видны люди на борту.
Один из них, в закрывающем пол-лица шлеме, поднимает рупор из листовой меди.
— Я должен убедиться, что здесь присутствует великий магистр и все члены конклава.
«Нашел, когда проверять», — с досадой думает Йарбик, но спорить нет времени. Он выезжает вперед, а за ним — все семеро предстоятелей.
— Быстрее! — кричит он, глядя, как из ущелья выхлестывает обезумевшая от ужаса толпа, — у нас на хвосте вражеская армия!
— Это — моя армия, — говорит человек в шлеме, — так что торопиться некуда. Да, простите, забыл представиться. Я — дон Румата Эсторский. Хотя, если разобраться, для вас, господа, это уже никакого значения не имеет… Правый борт — залп!
Позже доктор Будах в «хронике войны летнего солнцестояния» лаконично напишет: «Так перестали существовать Святой Орден и Конклав, три столетия полновластно распоряжавшиеся судьбами стран и людей по обе стороны Пролива.»
… Через два часа Румата прикажет прекратить огонь. А еще через час, когда рассеется дым, он бросит равнодушный взгляд на заваленный рваным мясом берег, сядет на палубу, привалившись спиной к теплому дереву борта, и, ни к кому персонально не обращаясь, скажет загадочные слова:
— Война закончилась. Теперь осталось самое сложное — выяснить, чем же она все-таки закончилась.
— Я вас не понял, Светлый, — честно скажет капитан Экер.
— Этого никто не понимает, — задумчиво ответит Румата, — в том-то все и дело… Ладно, в любом случае, мне надо как можно быстрее попасть в Енгабан.
— Я тоже съездил бы в Енгабан, — заметил отец Кабани, — а то когда еще соберусь. Опять же, в качестве канонира я уже не нужен. Война-то вроде как, того, кончилась.
— Поехали, — согласился Румата, — вместе веселее.
… Варвары встретили вновь прибывших традиционным громовым кличем «слава Светлым!», бочонком пива и огромным куском свежезажаренного мяса. Они совершенно справедливо полагали, что голодных людей еда интересует гораздо больше, чем местная политическая обстановка. Тем более, ничего определенного об этой обстановке они сказать не могли. Их отправили сюда следить, чтобы к приходу Флеаса не было беспорядков — и вот, изволите видеть, никакого беспорядка не заметно.
— А где сам Флеас? — спросил Румата.
— У себя в шатре, наверное, — предположил Верцонгер.
— Гм… А ему кто-нибудь сказал, что город сдался?
— Конечно, Светлый.
— И что?
— Он сказал, что будет ждать дона Румату. Вот и ждем.
— Понятно… Ну, что ж, пойду, навещу его.
— А я пока здесь посижу, — сказал отец Кабани, — я себе, извиняюсь, всю задницу отбил, пока ехал.
…
Флеас и Вики-Мэй играли в соанские шахматы. Флеас проигрывал, причем, судя по его несколько озадаченному виду, это происходило уже не первый раз. Игенодеутс периодически подсказывал ему что-то на ухо, но это, видимо, не помогало. Эрн сидела рядом и зашивала дыру в своем плаще. Вокруг бегал ребенок и, как водится, старался обратить на себя как можно больше внимания.
Румата молча подмигнул заметившей его Вики-Мэй, некоторое время понаблюдал за происходящим издалека, а затем, подойдя поближе, поинтересовался:
— Как вы себя чувствуете, досточтимый Флеас?
— Приветствую, Светлый, — ответил легат, с некоторым трудом поднимаясь на ноги, — как видите, я уже почти здоров. Не знаю, как выразить…
— Полно, Флеас. Честное слово, я очень рад за вас. Хотя рассчитывал встретиться уже в городе.
— На самом деле, мы просто хотели дождаться вас, Светлый. Было бы бесчестно входить в столицу без вас. Ведь эта победа одержана в первую очередь благодаря вашему мастерству…
— Благодарю, — ответил Румата, — тогда, едем? Наверное, вам, как официальному лицу, предстоит совершить какие-то церемонии, но надеюсь, потом вы покажете нам город.
— Вы раньше не бывали в столице? — переспросил Флеас, без особого, впрочем, удивления.
— Как вам сказать. В любом случае, за последние годы многое могло измениться.
— Да, действительно, — согласился легат, который теперь уже был полностью уверен, что дон Румата видит Енгабан впервые, — кстати, Светлый, вы упомянули, что я официальное лицо, но вообще-то, последний мой титул звучит так: «мятежник Флеас, подлежащий казни за ужасные преступления против Церкви и Короны».
— А как на счет: «его блистающее величество, император Флеас»?
— Почему — я?
— Ну не я же, — резонно заметил Румата.
… Как уже говорилось выше, до середины дня под стенами Енгабана ничего существенного не происходило. Варвары все это время откровенно бездельничали, ходили на реку купаться, готовили еду, обедали, пили пиво, болтали о том — о сем. Депутация горожан вылавливала из этой болтовни какие-то смутные сигналы, возвращалась на рыночную площадь и преподносила собравшейся там толпе интерпретацию услышанного, чем вызывала массу спорадических действий.
