— Да, действительно, — согласился Каммерер, — на Саракше машинная цивилизация выросла непосредственно из эпохи античных империй. Правда, это вылилось в две атомные войны с интервалом около 30 лет. В последней из них я имел возможность участвовать лично и, доложу вам, это выглядело не очень красиво. Точнее, просто отвратительно выглядело.
— А если отбросить лирику? — спросил Бромберг, — на сколько эти войны затормозили прогресс?
— Ну, не знаю. Лет на 100, наверное. Может быть, на 150, хотя вряд ли.
— Благодарю вас, Максим. Итак, описанный мной переход не только теоретически возможен, но и был практически реализован естественным путем по крайней мере, в одной из планетарных культур. Издержки такого перехода были в десять раз меньше по времени, чем та «петля», которая имела место на Земле, или та, которая, вне сомнений, имела бы место на Эврите.
— Имела бы? — переспросил Комов.
— Да. Имела бы, если бы институт не отказался от негодной «базисной теории» в пользу по-настоящему научного метода и не реализовал активную операцию по отсечению уже начавшей развиваться «петли». В результате стрелки исторических часов Эвриты можно смело переводить примерно на тысячу лет вперед.
— При чем тут институт? — хмуро поинтересовался Клавдий.
— Считайте это компенсацией за причиненные вам и вашим сотрудникам неудобства, — спокойно ответил Бромберг, — несколько дней позора не слишком большая цена за триумф.
— Бойтесь данайцев, дары приносящих, — процитировал Слон, — Клавдий, я бы на твоем месте послал этого типа подальше с его предложениями. В свое время мы этого не сделали, но лучше поздно, чем никогда.
Бромберг вздохнул и грустно улыбнулся.
— Уважаемый Теминалунго, я отдал должное вашей проницательности еще в прошлый раз. Вам всего чуть-чуть не хватило аргументов, чтобы блокировать планируемое развитие событий. Но сейчас я играю в открытую. Я честно говорю: и вам, и мне нужно, чтобы авторство эксперимента на Эврите было признано за институтом. Вам — чтобы сохранить лицо. Ведь если события будут представлены общественности в их, так сказать, первозданном виде, то к вам на всю жизнь прилипнет клеймо злобных, жестоких, бездарных и безответственных недоумков. Мне — чтобы в глазах общественности теория исторической неустойчивости исходила от официально признанной науки и была подкреплена ее авторитетом. Дутым, зато большим.
— Что еще за «теория исторической неустойчивости»? — спросил Слон, пропустив мимо ушей довольно грязный выпад в адрес науки.
— Та теория, на которой основан проведенный эксперимент, — пояснил Бромберг, — теория, позволяющая эффективно переводить исторический процесс с одних рельс на другие. Теория, позволяющая соединить методы экспериментальной истории с методами деятельности прогрессоров. Теория, которая может лечь в основу технологии контактов со всеми гуманоидными культурами, которые отстали в своем развитии от землян.
— Теория, которая положит конец автономии Института экспериментальной истории, — добавил Слон, — видишь, Клавдий, он подкатил к нашим воротам еще одного троянского коня.
— Простите, Слон, — вмешался Каммерер, — но последнее уже неактуально.
— Почему?
— Потому, что институт расформировывается, а его тематика переходит в компетенцию КОМКОНА-2, как подпадающая по своему характеру и направлению под все признаки прогрессорства. А я, как директор соответствующего департамента, принимаю последнее предложение Бромберга. Не потому, что оно хорошее, а потому что другие варианты гораздо хуже.
Клавдий повернулся к Горбовскому.
— Это правда, Леонид? Институт упраздняется?
— Понимаешь, мы вынуждены были принять такое решение, — Горбовский беспомощно развел руками, — все эти десанты, спецоперации, меры третьей степени… Общественность еще как-то мирится с тем, что подобными вещами занимается КОМКОН-2 с его отделом ЧП, службой внешней безопасности, прогрессорством, и так далее. Но существование еще одной такой организации, да к тому же под вывеской научного учреждения — это уже слишком. Если после всего, что общественность узнала о событиях на Эврите, мы бы не приняли такого решения, нас бы просто не поняли.
— Ясно, — констатировал Клавдий, вставая со своего места, — короче говоря, вы нас сдали. Что ж, заявление об отставке я пришлю вам по официальному каналу.
Он вышел, хлопнув дверью так, что задрожали тонкие спектралитовые стены.
— Вы-то хоть не уйдете, Слон? — спросил Каммерер.
— С чего бы? — спокойно ответил тот, набивая свою легендарную трубку, — мы с вами достаточно давно и интересно работаем, так что для меня, в общем-то, ситуация не особенно изменилась.
— А вы, Ольга?
— Я в этом плане доверяю нашему мудрому Слонику. Если он остается — значит, и я остаюсь.
— Очень рад, — сказал Каммерер, — если не возражаете, я хотел бы провести уже сегодня рабочее совещание по положению в Метрополии.
— Кажется, вы тут занялись другими делами, — заметил Бромберг, — если так, быть может, я лучше откланяюсь?
— Мы с вами еще не закончили, — холодно заметил Комов.
— Да? А что еще вы намерены со мной делать?
— Узнать имена тех лиц, которые создали лже-Киру.
— Имена? — переспросил Бромберг и рассмеялся, — вы полагаете, что у них есть имена?
— Не надо, Геннадий, — вмешался Каммерер, — здесь действительно не место…
— Ладно, — перебил Комов, — вот что, Айзек, за злостный отказ от сотрудничества с высшей комиссией по расследованию, я объявляю вам 500 дней ссылки там, где вы уже так удачно находитесь. Можете обжаловать мои действия в Мировой Совет. Хотя, я бы на вашем месте подождал с этим. Потому что я намерен получить основания для вашей ссылки еще на 5000 дней, не буду повторять, за что. И тогда у вас будет возможность хорошенько подумать над апелляцией.
— Можете себя не утруждать, — спокойно ответил Бромберг, — я вообще не намерен больше покидать Тагору. У меня, знаете ли, настало время осмысления всего, чего удалось достичь в этой жизни. Поскольку вы не производите впечатления полного идиота, то, когда-нибудь, надеюсь, вы меня поймете. А пока можете записать, что я добровольно отправился в бессрочную ссылку. Вам так будет спокойнее и возни меньше.
** 35 **
… Не понимаю, — таковы были первые слова Флеаса, когда сутки спустя он первый раз по-настоящему пришел в сознание.
— Чего именно? — спросила Вики-Мэй.
— Мне снился сон…
— Вообще-то, дорогой Флеас, у вас был бред. Так, знаете ли, бывает. Вообще-то мы с доном Руматой и Игенодеутсом очень неплохо вас заштопали.
— Игенодеутсом?
— Ну да. Советником Верцонгера.
— Что-то помню… Такой дедушка, весь в амулетах…
— Говоря на вашем языке, я прадедушка, — сонно пробурчал шаман. У моих внуков и внучек, наверное, восемь детей. Или девять. Много, всех не помню.
— Благодарю тебя, Игенодеутс. А я уже совсем было собрался… в дорогу… Потом мне снились Глен и Шерк… Мне снилось, что я хочу заснуть, а Глен тормошит меня за плечо и говорит: «ты обещал рассказать Шерку сказку», а потом я уже совсем засыпаю, а она обнимает меня шепчет в ухо: «еще так рано, давай поболтаем немножко» … Странно…Я действительно что-то рассказывал? — Флеас с трудом приподнялся на локте, — подождите, Светлая, а кто это там?
— Меня зовут Эрн, — не оборачиваясь, ответила молодая женщина.
— Эрн, — повторил он, — красивое имя. Значит, вот кто лежал рядом и шептал… Ну конечно… У призраков не бывает таких теплых рук… такого теплого дыхания…
— Я рада, достойный легат, что ты так быстро начал поправляться, — с грустной улыбкой ответила она, — прости за тот обман, на который пришлось пойти… Тебе еще надо жить. А мне, наверное, пора.
— Остановись! — голос легата звучал сейчас уверенно и сильно, — ты что, собираешься вот так просто уйти?
— Да, вот так, — спокойно сказала Эрн, — мое дело сделано, чего еще?
— У тебя есть дом, семья?
— У меня есть сын. Тоже не мало в наше время. А дом… Дом будет, — она снова грустно улыбнулась, — Светлые снабдили меня таким количеством золота, что можно купить половину Енгабана.
— Нет, так не пойдет. Я сам куплю тебе дом… Или подарю… У нас был хороший дом, прямо на правом берегу… По утрам солнце в окна… Сад… Я опять засыпаю…Эрн, не уходи… Светлая, уговорите ее не уходить…
— Ну, вот, — сказала Вики-Мэй, осторожно положив ладонь на лоб Флеасу, — опять бредит. Похоже, расстроился.
— Я тоже расстроилась, — сказала Эрн, усаживаясь на скатанное одеяло, — знаете, Светлая, в таких вещах обманывать… Это очень неудобно. Возникает какая-то двусмысленность, и чем дальше…
— …Тем больше, — добавила Вики-Мэй, — я знаю. И я знаю, что бывает гораздо хуже.
