обсуждений её персоны в этом маленьком театре, и во взгляде Кремнёва, который намеревался своим талантом прославить этот маленький театр, и во взглядах всех молодых актёров с актрисами, для которых этот маленький театр был первым в жизни, и, уж конечно, во взглядах двух пожилых актрис, для которых он был последним и окончательным, несмотря на их связи. Так же смотрели и остальные. Верка была права. Полностью права. И, когда директор под сдавленные рыдания Вероники опустил телефон, из самого дальнего угла зала раздался голос:
– Я знаю текст.
– Всё это – из-за меня! – завизжала Соня, – я проклята! Меня проклял Бог! Я всем приношу беду! Убейте меня, убейте!
Девчонки бросились к ней. Но поколебать Соню в мысли, что она проклята, было очень непростым делом, а главное – оскорбительным для неё. Светлана Петровна дала бутылку воды. Когда Соня смолкла, забулькав, директор очень внимательно поглядел на Свету.
– Что ты сказала?
– Дура ты, Сонька! – внезапно лопнули нервы и у Волненко, – всем тут сейчас не до твоей грёбаной менструации! Неужели тебе это непонятно?
– Сука, заткнись! – выплюнула Соня целый стакан воды, – зачем ты это сказала?
– Я знаю текст, – повторила Света, подходя к сцене, – я была почти на всех репетициях. Я высокая. У меня маленькая грудь, спортивная задница и спортивные плечи. Пусть меня остригут под мальчика, и я буду играть Ромео.
Это слышали все. Никто никаких эмоций не проявил, кроме Вероники. Она закрыла ладонью рот. Корней Митрофанович посмотрел на Свету и на Карину. Потом спросил, обращаясь к первой:
– Ты знаешь текст?
– Я ведь вам сказала, что знаю! Я каждый день его повторяю. Я им живу. Корней Митрофанович! У нас ровно десять минут.
– Ирина! Татьяна! – позвал Корней Митрофанович. Две гримёрши, цокая шпильками, подошли. Корней Митрофанович указал им на Свету.
– Сделайте мне из неё Ромео. У нас другого выхода нет.
Карина заистерила. Ей велели заткнуться. Через десять минут Ромео вышел на сцену. Шум, который поднялся сразу после того, как Света ушла с гримёршами, оборвался. Повисла мёртвая тишина.
– …! – вдребезги разбила её Тамара, – Джульетта на шестом месяце и Ромео с сиськами – это тянет на «Золотую маску»!
Глава четырнадцатая
Самой значительной трудностью оказались двух-трёхминутные поцелуи взасос с Кариной под трогательную музыку. Было очень смешно и очень противно. В жарких лучах софитов Карина, только что исполнявшая очень сложные танцевальные номера, потела неимоверно. В конце последнего поцелуя Света, желая над нею поиздеваться, высунула язык. Карина его куснула и пробубнила матерное ругательство.
Первый акт сорвал весьма неплохие аплодисменты. В гримёрке Свету начали с визгом тискать и целовать. Карина к ней приложилась менее страстно, чем четверть часа назад. И больно дала по заднице.
– Вот тебе за язык! Меня чуть не вырвало!
– А мне было очень приятно, – сказала Света, – жаль, что Корней Митрофанович ограничил ласки между двумя главными героями! Мы могли бы разбавить всеобщее извращенство нормальным традиционным сексом.
– Какой красивый будет у меня зять! – визжала Тамара, хватая Свету за грудь, – ого! А что это у тебя, змеёныш Монтекки? Ты зачем сиськи населиконил? Решил прикинуться девкой, чтоб отвертеться от свадьбы с моей Джульеттой?
Ася, присоединившись к этому возмущению, дала Свете коленкой в область мужской чувствительности, и Света стала орать, что ей очень больно. Волненко, Эля, Даша и Соня ржали, как целых три табуна. Тут влетел Корней Митрофанович. Стиснув Свету в объятиях, он шепнул ей в ухо:
– Отлично! Лучше не может быть! Эта роль – твоя! Не только сегодня. Ясно?
И убежал. Анька заперла за ним дверь. Из фойе звучал большой блестящий полонез Генрика Венявского для скрипки и фортепьяно. Маринка с Веркой играли просто великолепно.
– А где министр сидит? – поинтересовалась Света, когда все малость утихомирились и уселись.
– Лучше тебе об этом не знать, – сказала Тамара, чиркая зажигалкой, – ты разволнуешься.
– Ну, скажи!
– Да в первом ряду, чуть ближе к левому краю.
– А как он выглядит?
– Как дебил! Казённая морда, очки, костюмчик.
– Он на меня всё время смотрел! – взревела Волненко, – честное слово, девочки! На меня!
– Могла бы не говорить, – усмехнулась Эля, – никто другого не ждал. Но если серьёзно, он постоянно смотрел на Соньку. Глаз с неё не сводил.
Соня, побелев, схватилась за сердце.
– Что? На меня?
Актрисы опять покатились со смеху.
– Шутки в сторону, – предложила Тамара, первая успокоившись и призвав остальных к серьёзности, – Светка! Один совет. Не слишком дави на мужиковатость. Ты иногда сбиваешься на банальный наигрыш.
– Да, – подтвердила Анька, – точно, сбиваешься! Ну, а в целом – всё хорошо.
– Да это тебе хорошо, ты с нею ни разу не обнималась! – взвыла Карина, – а у меня до сих пор все кости болят! Светочка, ты можешь меня чуть-чуть понежнее тискать?
– Ласковым должен быть язычок, объятия – страстными, – заявила Волненко. Карина предупредила, что в этом случае Света пойдёт домой сегодня без языка, а Анька – с набитой мордой. В дверь раза три стучали. Девочки отвечали, что они голые.
Во втором отделении дело шло уже не так гладко. Перехватив взгляд министра, да к тому же вспомнив о том, что в зале проходит видеосъёмка, Света стала сбиваться на наигрыш регулярно. Во время шпажной драки с Тибальдом она, забывшись, взвизгнула по-девчоночьи. На галёрке раздался смех. К счастью, Янушевский всё это сгладил, проиграв бой весьма убедительно. Под конец спектакля Света устала невероятно. От пота всё на ней было мокрым, хоть выжимай. Она уже очень плохо соображала, что говорит и что делает. Тем не менее, после финальной фразы, произнесённой Юрием Серафимовичем: «Но повесть о Ромео и Джульетте останется печальнейшей на свете!» секундная тишина в зале взорвалась неистовой бурей аплодисментов. Они были оглушительны.
Вспыхнул свет. У сцены защёлкали фотоаппараты. Овации почему-то напомнили Свете треск ломающихся деревьев. Она почти ничего не видела – на глаза тёк пот, и всё расплывалось. Под крики «Браво!» и «Молодцы!» она суетливо дёргала головой.
– Да поклонись, дура! – крикнула Анька, стоявшая рядом с нею. Тут только Света сообразила, что эти крики не ей одной адресованы. Для чего-то взявшись за шпагу – наверное, для того, чтобы не болталась без дела хотя бы одна рука, она стала кланяться. А потом понесли цветы. При этом рукоплескания не стихали. Наоборот! Актёрам дарили красные розы, актрисам – белые. Свете выдали красные. Анька с Сонькой подняли её на смех, однако тотчас умолкли, поскольку той, над кем они потешались, был поднесён ещё один букет – белый. Вручил его ей министр.
– Спасибо вам, – бормотала Света, тиская шуршащую упаковку, – я очень вам благодарна…
– Вы – просто умничка! – прокричал министр, чтоб быть услышанным ею сквозь продолжавшиеся аплодисменты. И, подняв руки, зааплодировал персонально ей. Она не нашла ничего умнее, чем сесть на корточки и сказать ему на ухо:
– Извините, я накосячила!
– Всё чудесно!
Когда овации смолкли,
