— Что-то ты преувеличиваешь. Не много их у нас, калинников. И не посмеют они над честными тружениками насмехаться.
— Калинников немного, да около них немало людей сезонно прививается. Потому что заработок легкий.
— Вообще-то конечно… — Александра Павловна не сразу нашла, как еще возразить комбайнеру.
— То-то и оно, вообще! А надо бы разобраться и сделать чего-то конкретно.
— Вот как? — улыбнулась председательница. — И тогда на комбайне останешься?
— А вы не смейтесь! — опять закаменело лицо Горбунцова. — Негоже с работяги только требовать: жми — давай, жми — налегай. Эти же шишки взять. Организовали бы, к примеру, воскресник. Для людей бы вышло заместо праздника. И доход не калинникам, а настоящим работягам достался.
— Верно, Андрей Васильевич, улыбаться тут не приходится, — серьезно сказала председательница. — И разобраться обязательно надо. Только сделать что-нибудь трудно. Отправлю я, допустим, колхозников за шишками, так ведь мне за срыв уборки голову снимут.
— Ясно, кепку и то с бережью носишь, а голова каждому дорога.
— Но голова на то и дана, чтобы обдумать. Я все-таки подумаю об этом.
— Подумай, Павловна! — механизатор посмотрел на председательницу глазами, в которых жила вера, что она действительно разберется, сделает все как надо. — А уборку можно не срывать. Механизаторов не обязательно отпускать. Хотя бы семейных свозить. Бабки, деды, жены да ребята могут поорешничать.
— Ладно, обещаю что-нибудь сделать.
— Тогда уж… Давай справку-то обратно. Подюжу еще сколько-то… — Горбунцов неловко взял бумажку, небрежно сунул ее в карман.
И вот прошел кедробой. Александра Павловна, несмотря на то, что боялась — достанется ей за это, организовала поездку в кедрач. Потому что по опыту прошлых лет знала: пройдет кедробой, и в рощу из ближних деревень и поселков устремятся все, кто привык жить на даровщинку. Нередко самовольно бросают работу на полях и честные колхозники. Соблазн велик: за день можно насбирать столько шишек, что грызи орехи потом целую зиму. А если на базаре продать — выручка немалая.
Все это сильно разлагало людей. Пьянки, прогулы тянулись потом цепочкой. И чем урожай шишек был богаче, тем горше доставалось колхозу.
На вид безобидные «божьи овечки», «калинники» наносили людям моральный ущерб. Александра Павловна и раньше это понимала, а теперь, после беседы с Горбунцовым, пришла к выводу, что одними лекциями и беседами сектантскую скверну не одолеешь. Между прочим, сами-то «калинники» этих лекций не слушают. Значит, кроме пропаганды, нужны иные меры.
Обдумав, взвесив все, Александра Павловна и решила. Деревня приняла весть о поездке в кедрач, действительно, как праздник. Многим впервые за последние годы выпала возможность пошишковать.
Обрадовались и студенты. Почти все они никогда еще не бывали в кедровом лесу даже на прогулке. А тут вдруг коллективный сбор шишек. Необычно, заманчиво!
Кроме грузовика Степана, в тайгу пошли еще две автомашины с людьми. Сзади прогрохотал трактор с тележкой. Впрочем, только в степи трактор тащился позади. А когда стали встречаться перелески, когда дорога началась с «перепадами» — то опускалась в овраги, то круто лезла в горы, — трактор возглавил колонну. Лихо разбрасывая траками лепешки грязи, он то и дело волок грузовики на буксире. Людей в таких случаях шоферы загодя выпроваживали из кузовов. В конце концов всем надоело поминутно слазить да залазить, и последние километры шли пешком.
Дорожка была — ой, ой! Даже не дорожка, а лишь две глубоких колеи, пробитые бензовозами, возившими горючее на лесоучасток. В колеях воды до краев. Ступи — в сапоги зальется. Сторонкой, обочиной тоже не пройдешь: лес теснит дорогу, а если где и расступается, там появляется непролазная чащоба медвежьих пучек. Да таких гигантских, что трудно поверить, что это трава: каждая «травинка» высотой в два человеческих роста, каждый «стебелек» толщиной в детскую руку.
Свободно идти можно было лишь по грядке между колеями. Но грядка эта зачастую настолько сужалась, так зыбко двигалась под ногами, что для ходьбы по ней требовалась сноровка и сноровка. А кто такой сноровки не имел, тому оставалось лишь одно: поминутно проверять глубину колеи да терпеливо выслушивать благодарности тех, кто шагал впереди и сзади, когда на них из-под сапог фонтанами летели брызги. И все-таки мало кто утратил хорошее настроение, владевшее всеми в это утро. А если некоторые и приуныли, так до поры, пока не показался впереди кедрач.
Роща была небольшая, тянулась неширокой полосой по увалу всего километра на три-четыре. Но кедрач, казалось, безраздельно господствовал над всей округой. Сам климат здесь вроде переменился. Грязь под ногами уже не хлюпала, колеи с водой исчезли, дорожка стала просто влажной. Словно и не было здесь почти недельного ненастья, а лишь мимоходом пробрызнул веселый летний дождичек. Заросли медвежьих пучек тоже вдруг как бы обрезало. Под кедрами вообще не росло никакой травы, а лежала упругая хвойная подстилка вперемежку с ползучим брусничником и мягкими лишайниками.
— Здесь и воздух совсем другой! — воскликнула Дина.
Да, в осинниках, через которые они шли до этого, воздух был сырой, застойный, с горчинкой. А тут свежий, текучий, с запахом смолки.
— А деревья-то, деревья какие осанистые! — опять удивилась Дина.
— Осанистые? — Тихону показалось забавным, что девушка заметила у кедров какую-то осанку. Но, присмотревшись, он согласился с ней. Верно же: кедры не теснятся, как осины, не тянутся безудержно вверх, как сосны, а стоят поодаль друг от друга — стволы в два обхвата, кроны раскидистые, мощные. Богатырская стать!
— Кедрач — лесной богач, — вспомнил парень присказку. — Но не скопидом, привечает всех добром. Ядрышко ореха — и белке и людям утеха!..
— А где они, орехи?
— В шишках.
— Это я знаю. А шишки где? — Дина подняла голову, стараясь разглядеть на мохнатых ветках деревьев-великанов хоть шишечку. Увидела, обрадовалась. — Как же их доставать с такой высоты?
— Да ты не вверх, а вниз гляди, — рассмеялся Тихон.
— Верно, я забыла, Степан же объяснял, что шишки ветром обило…
— Раз кедробой прошел — только не ленись, собирай. Вот когда его не бывает, тогда потруднее добыча. На деревья лазят, шестами сбивают, колотушками по стволам бьют — всячески приспосабливаются.
Но Дина уже не слушала объяснений парня. Она с детской радостью, с упоением принялась собирать шишки.
— До чего ж они красивы! Смотри, чешуйка загнута, словно лепесток у цветка. А цвета какие подобраны — снаружи темно-коричневый, с зеленцой, а отковырнешь — розовый, бархатистый. До чего уютно лежать орешку! А капельки серы — будто бриллианты. А запах! Никогда не думала, что шишки так чудесно пахнут! — восторгалась она.
Невозможно было без улыбки смотреть на нее в эти минуты. Тихон рассмеялся.
— Или ты до этого шишек не видала?
— Орехи кедровые в детстве нам иногда покупали. А живой шишки не видала ни разу.
— Живой? — Тихону стало еще веселее.
— Конечно! Она же вчера еще на дереве росла.
Впервые видел Тихон Дину такой оживленной, будто просветлевшей. Радостно было ловить ее сияющий взгляд, слушать ее возбужденный голос. А еще больше радовало то, что Дина не чуралась его, что весь сегодняшний день он мог провести рядом с ней.
Но не оправдались эти надежды. Минуту спустя Тихон увидел невдалеке отца. Спиридон шел, сгибаясь под тяжестью большущего бугристого мешка. В мешке, конечно, шишки. Когда он успел их насобирать? И вообще, как он здесь оказался? Среди приехавших его не было. Значит…
Вон за деревьями мелькнули еще две знакомые фигуры: Евсей и Алеха. Неужто отец отправился на промысел с ними?.. Так, наверное, и есть! Он исчез из дому еще вчера. Задумал, выходит, поживиться, догадался по каким-то приметам, что будет кедробой. Теперь перепугались. Евсей с Алехой пустились уже наутек, торопятся скрыться с глаз людских. Отец, видать, тоже растерялся. Остановился, ухмыляется виновато… Прятаться, понятно, не в его натуре. Но лучше все-таки, если бы и он неприметно скрылся.
Нет, где там! Это не в натуре Спиридона. Опомнился, направился прямо к ним.
— Здорово бывали, кого не видали. — И сразу задиристо к сыну: — Чего бычишься? Али на отца глядеть по-людски разучился? — Сбросил с плеч мешок, уселся на него. Хохотнул презрительно: — Евсей-то с Лехой драпанули. До смертоньки пужливые стали. Узрили племяша с птахой-девахой, а рванули будто от медведя…
Тихон угрюмо, молча собирал шишки. Знал: возрази отцу, скажи хоть слово, он непременно уцепится за него, полезет в словесную драку.
Но Дину заинтересовал отец Тихона. Она посмотрела на него с любопытством, спросила:
— О ком вы это говорите?
О вас с Тишкой, о ком еще боле! Евсей — браток мой, Алеха-придурок племяшом доводится… Перепужали вы их страшенно.
