А еще у меня почему-то все время горели уши. Ее отец обращался к нам странно: «дети мои». Мама называла нас по именам. Когда я уходил, Света проводила меня до первого этажа, мы поцеловались, и я шепнул ей:
— Ты моя невеста, да?
— Если ты хочешь этого, — ответила она, пряча лицо в воротник моего плаща.
— Придешь завтра ко мне?
— А ты этого хочешь?
— Я всегда хочу. Я всего хочу.
— Насчет всего придется потерпеть, — рассмеялась она.
Я не сказал Свете, что завтра утром мои собрались на два дня в гости к брату отца. На ноябрьские праздники. У него как раз юбилей, сорок лет. Меня решили оставить на хозяйстве. Почему я промолчал об этом? Не знаю. У меня не было в отношении Светы никаких дурных мыслей, я был уверен, рано или поздно она будет моей, но какой-то чертенок все время толкал меня и шептал, что нужно делать то, что хочется, что Света тоже хочет близости, и вовсе не обязательно лишать ее девственности, можно попробовать какие-нибудь безопасные способы.
Какие, я точно не знал. Я только догадывался. Пацаны трепались об этом.
Поскольку уже шли каникулы, то она пришла, как обычно приходила по выходным, после обеда. Я сказал, что мои уехали. Что-то отразилось на ее лице. Что?
Не знаю. То ли печаль, то ли тревога.
Мы почти сразу уселись на диван, долго и сладко целовались, возбудившись, я стал заваливать ее, и она легла. Я раздевал ее долго, не спеша, я снимал с нее блузку, лифчик, затем мы снова целовались, я гладил ее бедра, я сдвигал вверх низ ее короткой широкой юбки, я удивился, на ней были маленькие голубые панталончики, моя мать заставляла мою сестрицу надевать такие же, когда было очень холодно. Та отчаянно противилась такому наряду.
— Разденься, — прошептал я, — прошу тебя.
Она встала и стала снимать юбку, затем отстегнула пояс для чулок и одним движением сдернула свои штанишки. Она оставалась только в чулках и короткой комбинации. Я притянул Свету к себе. Мы стали целоваться, стоя у дивана, наше жаркое дыхание наполнило комнату. Я ласкал и трогал ее всюду, но все это у нас уже было прежде. Дальше произошло то, чего раньше не было.
— Света, хочешь посмотреть на меня? — спросил я.
— Не знаю, я боюсь, — прошептала она, губы ее дрожали.
Я воспринял ее слова по-своему. Я вскочил и торопливо, путаясь в штанинах, снял брюки. Затем решительно, словно прыгал в холодную воду, сбросил трусы.
Впервые я стоял перед девушкой голым. На мне оставалась только рубашка. Почему я не снял и ее, не знаю. Мой петушок торчал почти вертикально, и я немного стеснялся.
— Ничего себе, — тихо и изумленно сказала Света.
— Что? — виновато спросил я.
— Зачем тебе такой?
— Для тебя, иди сюда, — прошептал я и взял ее за руку.
— Дима, что ты, это невозможно, я боюсь. Мы не должны…
— Немножко, любимая, вот увидишь, я чуть-чуть, я только сверху…
Я прижал девушку к себе, ее голый живот прижался к моему голому животу, и мой твердый, разгоряченный петушок был между нами. Я потянул ее на диван, и мы снова легли. Я задвигался, дикий восторг охватил меня.
— Дима, ты с ума сошел, что ты делаешь, — горячечно шептала она.
— Пожалуйста, Света, пожалуйста, я не сделаю тебе ничего плохого.
— Нет, нет, я боюсь, Дима, не надо, пожалей меня.
— Ну не сжимай так ноги, милая, ну, прошу тебя, я так хочу… Раздвинь…
— Не надо, мамочка, ой, не надо!
— Света, не бойся, я только здесь, сверху, вот так, не бойся, я вот так.
— Ой, Дима, Дима, Дима. Ой!
— Милая, ну, не бойся, я обещаю, я только сверху, вот так, тебе же приятно?
— Да! Только пусть вот так. Так, наверное, можно, да? Ой, ой, Дима! Ох!
— Светочка, девочка моя, я… А-а! Света! Света… Любимая… А-а! А-а!
И наступила тишина. И покой. Только дыхание все еще было шумным.
— Боже, Дима, что ты наделал? — услышал я ее далекий голос.
— Что? — я посмотрел на нее. Она сидела на диване и осматривала себя.
— Ты облил меня здесь, — голос ее дрожал.
— Где?
— Сам знаешь, где.
— Ну и что? Я же только сверху, как обещал. Вот полотенце, вытрись.
— Дима, я боюсь, а вдруг?
— Какой еще «вдруг»? Какая ты глупенькая. Чего ты боишься? Все так делают.
— Кто «все»?
— Ну, парни рассказывали. И залететь нельзя, и приятно обоим.
— Мне, кажется, это опасно. Везде следы. Полотенца не хватит.
— Перестань, не паникуй, если тебе не понравилось, мы не будем так делать.
— Не знаю, я боюсь.
Я поцеловал ее. Мы еще полежали, потом она заволновалась, что ей пора домой.
Мы встали. Одевались вместе, как любовники, как муж и жена, как близкие люди.
Все каникулы мы встречались каждый день. Так, как в тот раз, мы больше не делали. Мы освоили более безопасный способ доставлять друг другу удовольствие.
Мои пальчики стали подлинными хозяевами интимных уголочков ее тела.
— Тебе приятно, когда я так делаю? — спрашивал я, погружая палец в ее щелку.
— Да, только чуть повыше, — отвечала она едва слышно.
— Коснись и ты меня, — шептал я ей, трогая повыше, как она просила.
Я умирал от любви.
В начале она стеснялась, но я все же уговорил ее, и она взяла в свою маленькую ладонь моего петушка. Я содрогнулся от неизведанного ощущения.
Теперь нам обоим было хорошо.
Началась новая четверть. Ноябрь быстро катился к декабрю, и однажды Света не пришла в школу. Не пришла она и на следующий день. Зато первого декабря я был удивлен — всегда такая веселая, она была, словно раненый зверек. Ты заболела, спросил я ее. Нет. А что тогда? Приди вечером на наше место. Хорошо, приду.
И я пришел. Она уже ждала меня. Мы обнялись и пошли в садик.
Всю дорогу она молчала.
Я усадил девушку на столик, где столько раз ласкал ее.
Я погладил ее ноги в толстых теплых чулках.
Она молчала.
— Что-то случилось? — спросил я заботливо.
— Я беременна.
Тетрадь Лены
Зима вступает в свои права.
— Надень теплое, — мать задолбала меня этими панталонами.
Знала бы она, что уже с прошлого года, мы, девчонки, которых заставляют надевать это жуткое одеяние, все дружно делаем одно и тоже. Дома мы натягиваем на себя этот ужас, а перед входом в школу шмыгаем в туалет, который расположен на улице рядом со школой, и там снимаем с себя это и суем в пакет или в сумку.
Весь день в школе мы ходим, как люди. Если где и взметнется короткое платье, то все классно, ножки в чулочках, а выше сплошная тайна.
